– И прекрасно сделала, моя милая, прекрасно! Продолжай, пожалуйста! – сказали в один голос Белицыны.
– Как прогнала их, они потом где-то с мужем и встретились; меня в ту пору дома-то не было… ничего я этого не знала, – продолжала Катерина, горько всхлипывая, – стали этто они его уговаривать… денег сколько-то посулили… – На этом месте рыдания заглушили голос Катерины; минуту спустя она продолжала: – В ту пору, сударыня, нас долгами оченно стращали… вашей милости жаловаться хотели… побоялся он этого, сударыня… ну… ну… и польстился на такие ихние речи… взял да и отдал им мальчика…
– Если бы я знал, сударь, что он мальчика нищим хочет предоставить, я бы, конечно, не дал ему вида, – вмешался Герасим, досадливо поглядывая на Лапшу, который казался в эту минуту изнемогающим от боли и страха, – он мне тогда ничего не сказал об этом…
– Как же ты мог на это решиться! – воскликнул Сергей Васильевич с горячностью. – Какие бы ни были твои обстоятельства, как мог ты отпустить сына с нищими, с бродягами?..
Лапша поднял голову, раскрыл дрожащие губы и вдруг заплакал, но так горько, что Александра Константиновна и за ней гувернантка отвернулись к двери и начали сморкаться, чтоб скрыть собственные свои слезы.
– Долги, сударь, – мог только проговорить Лапша, – долги… оченно стращали… совсем замучили…
– Laissez-le, mon ami… tu vois qu'il est deja assez malheureux… c'est le malheur qui l'a conduit!.. – сказала Белицына, желая смягчить мужа, что было совершенно лишнее, потому что он был уже давно смягчен несчастным видом Лапши и его слезами.
– Он и сам не рад этому, сударыня, сам день и ночь убивается! – проговорила Катерина, опять давая полную волю рыданиям. – Матушка! сжалься над нами, вели сыскать мальчика! Все сердце о нем высохло! Помилуй! – подхватила она, снова бросаясь господам в ноги.
В этом движении Катерины не было ничего униженного и подобострастного; она не выпрашивала у барыни муки или другой какой-нибудь милости в том же роде; если падала она в ноги, так это потому, что в отчаянии своем не находила более убедительного способа вымолить у нее погоню за сыном. Оправившись несколько после этого вторичного порыва отчаяния, она передала господам о том, как нищие зазвали мужа и мальчика в лес, как воспользовались они его слабостью и одиночеством, как обманули его и силою увели ребенка; рассказ о ее двухдневных бесполезных поисках так сильно подействовал на Александру Константиновну, что она два раза прикладывала платок к глазам своим.
– Будь уверена, моя милая; все, что только можно сделать, будет сделано, – заговорил Сергей Васильевич с необычайным оживлением. – Герасим, надо будет сейчас же распорядиться, сейчас же послать верховых по всем дорогам: надеюсь, у нас найдутся для этого и люди и лошади?..
– Да, сейчас послать, послать как можно скорее, – подтвердила Александра Константиновна, ободряя Катерину движением прекрасной руки своей.
– Все это можно-с… – произнес Герасим с видом покорности, хотя вертевшиеся пальцы за спиною ясно показывали, как затруднялся он в исполнении этого намерения, – осмелюсь только доложить вам: мы теперь ничего не отыщем… прошло уж пять дней; нищие, верно, поспешили уйти куда-нибудь подальше…
– Близко ли, далеко ли, надо, однако ж, поймать их, поймать непременно! – произнес, разгорячаясь, Сергей Васильевич.
– Лучше всего, сударь, послать чем свет известить исправника; также вот становым приставам надо дать знать: это всего вернее.
– Хорошо; так завтра же чем свет чтобы это было сделано!.. Ну, полноте же плакать, полноте! – подхватил Сергей Васильевич, принимаясь вместе с женою успокаивать Катерину, – слышите: завтра все будет сделано; я сам напишу исправнику, сам попрошу его об этом; он, верно, для меня постарается… Утрите же ваши слезы.
– Батюшка! Сергей Васильевич! отец ты наш! – воскликнула Катерина, приводя в действие приказание барина, – как благодарить тебя за твои милости?.. Мои словеса глупые, не взыщи на них… не знаю, как сказать тебе… Пускай бог воздаст тебе за все ваши милости, что нас, бедных, не оставляете!..
– Пока, моя милая, не за что еще благодарить… Входя в ваши дела, я исполняю свои обязанности, – перебил Сергей Васильевич с легким колебанием в голосе, которое показывало, что он говорил от всего сердца, – я принимаю в вас участие потому, что это мой долг, долг христианина и помещика. Для того и помещик, чтобы вникать в ваши нужды, пещись о вашем благосостоянии, поддерживать вас добрым советом… Поэтому-то собственно я и призвал вас к себе, я узнало вашем тяжком положении, и мне хотелось помочь вам… Я вижу, вы действительно добрые, хорошие люди и заслуживаете этого…
При этом Александра Константиновна, слушавшая мужа с восхищенным вниманием, оживилась необыкновенно; слова мужа внушили ей, казалось, мысль, которая приводила ее в восторг; она подошла к француженке, шепнула ей что-то на ухо, потом пошептала Мери, и когда эти последние побежали в залу, подпрыгивая и хлопая в ладоши, она с видом внутреннего самодовольствия снова возвратилась на прежнее место.
– Вот в чем дело, – продолжал Сергей Васильевич, – я узнал, к сожалению, узнал слишком поздно, но, слава богу, поправить еще можно, узнал, какое вам было худое житье, как вы бедствовали, как преследовали вас некоторые из ваших соседей…
– Совсем, сударь, заели… как есть заели!.. – неожиданно произнес Лапша, медленно приподымая правую бровь, тогда как левая оставалась на прежнем своем месте и совсем почти закрывала глаз, но все равно это показывало, что он начинал уже ободряться.
Сергей Васильевич взглянул на него, улыбнулся и продолжал:
– Знаю, знаю… Но мне известно также, Тимофей, – подхватил он наставительно, – что ты вошел в долги. Я начну с того, разумеется, что заплачу их; но прежде скажу тебе, скажу, все равно как бы сказал это отец своим детям, что надо вперед быть осторожнее: долги никогда не доводят до добра… Сколько у тебя всего-на-все долгов?..
– Всего-то… сударь… да рублев двадцать! – проговорил Лапша с сокрушенным видом, хотя правая его бровь ни на волос не опустилась; заметно даже было, что левая начала приходить в движение.
– Двадцать! – воскликнули в один голос Сергей Васильевич и жена его, – как, – подхватил Сергей Васильевич, – и за двадцать рублей тебе не давали покоя? за двадцать рублей вас преследовали?.. Признаюсь, Герасим, я никак не думал, чтобы марьинские мужики мои были так жадны…
– Всякие есть, сударь; есть и хорошие, есть и худые, – промолвил Герасим, который впал с некоторых пор в задумчивость, не отличавшуюся, впрочем, спокойным свойством, потому что всякий, кто заглянул бы за его спину, увидел бы, что большие пальцы его вращались с непостижимою быстротою.
– Итак, я заплачу ваши долги и вообще поправлю вас совершенно; но только это с одним условием, с одним условием – слышите ли? – проговорил Белицын, поочередно взглядывая на Катерину и ее мужа, – у меня в Саратовской губернии есть луг… Отсюда всего верст четыреста, много пятьсот; я хочу вас туда переселить… Ну что вы на это скажете – а?
– Уж оченно бы это хорошо!.. Чем здесь так-то… Век стали бы за тебя бога молить! – произнес Лапша, приподымая левую бровь, так что она стала теперь в уровень с правой.
Катерина ничего не сказала; по лицу ее, наклоненному к земле, видно было, что предложение Сергея Васильевича не нашло в ней большого сочувствия: ей хотелось прежде всего, чтобы отыскали Петю; покинуть Марьинское в настоящую минуту – значило отдалиться еще больше от мальчика. Будь у ней теперь Петя, она обрадовалась бы столько же, может быть, сколько и Лапша. Заметив грустное выражение ее лица, Александра Константиновна обратила на него внимание мужа.
– Я вам повторяю: этот луг всего каких-нибудь четыреста, пятьсот верст от Марьинского, – подхватил убедительным тоном Сергей Васильевич, – и, наконец, чего вам здесь? Вы видите, вас здесь не любят. Положим, вы не отвечаете за поступки вашего брата, вы нисколько не виноваты, но все-таки, к вам питают неприязнь, а ведь это тяжело: главное, я тут никак уж не могу пособить вам. То ли дело, если переселитесь… я не говорю: навсегда, но на время… там посмотрим… Вы заведетесь своим домком, хозяйством, будете жить мирно, тихо; никто не знает там ни вас, ни вашего брата; следовательно, никто и попрекать не станет… К тому же вам обоим будет там несравненно легче; ваше дело будет состоять в том только, чтобы чужие люди не травили луг, чтоб всегда в исправности содержался колодезь, чтобы гуртовщики исправно платили деньги… Это несравненно легче, чем пахать, особенно для тебя, Тимофей: ты такой больной, слабый…
Лапша закашлялся и крякнул с таким видом, как будто силился приподнять с пола огромную тяжесть.
– Одним словом, вам лучше будет там во всех отношениях; край там привольный; всего много – не то, что здесь! – продолжал Сергей Васильевич, невольно увлекаясь при мысли о саратовском луге, который решительно сделался его коньком, – вот как я вам скажу: там даже арбузы сеются, как у нас картофель; просто в поле растут.
