сомнения, рассказывала посетителям то, что они хотели слышать, она играла на их душевном настрое и старалась не обнаруживать своей подлинной природы. Ей удавалось сохранять видимость, ложь её казалась правдой, и Канамэ, всё ещё очарованный её смуглой кожей, не хотел разрушать иллюзий и не позволил себе снять с её тела белый покров пудры. Он помнил слова своего друга: «И в Париже такую женщину оценили бы по достоинству». В машине он подносил к носу свою правую руку, на ладони которой даже после ванны оставался едва заметный запах её пудры. Говоря по правде, он, принимая ванну, специально не мыл руку, чтобы до самого дома скрывать в ней свой чарующий секрет. Он пытался ответить себе на вопрос: «Действительно ли это конец? Я не поеду туда больше?» Ему не надо было никого стыдиться, но даже сейчас, когда он вёл жизнь, которую нельзя не назвать распутной, в нём странным образом сохранялось нравственное, чистое убеждение молодых лет: мужчина должен сохранять верность одной-единственной женщине. Если бы он мог следовать примеру тех мужчин, которые, чувствуя охлаждение к жене, заводили вторую семью на стороне, то он избежал бы катастрофы в собственной супружеской жизни, всё было бы каким-то образом улажено. Он не гордился этой особенностью своего характера, но и не считал её слабостью. И всё же, если говорить честно, считал её проявлением не чувства долга, а крайним эгоизмом и излишней брезгливостью. С женщиной, с которой он был связан на всю жизнь, Канамэ не мог чувствовать даже половины того наслаждения, которое испытывал с такой, как Луиза, с женщиной другой страны, другой расы, случайной встречной на жизненном пути — разве в этом не заключалось невыносимого противоречия?
«Отвечаю на Ваше письмо.
Извините, если в прошлый раз я был недостаточно вежлив. После Вашего отъезда мы, как и предполагали, через Наруто и Токусима 25-го числа прошлого месяца вернулись в Киото. Вчера я получил Ваше письмо от 29-го числа. Оно оказалось для меня полной неожиданностью. Какой бы от природы глупой ни была Мисако, я не воспитывал её так, чтобы она стала столь безрассудной. Как говорят в народе, её чёрт попутал. Мне, глупому старику, в моём возрасте услышать столь прискорбное известие — что за несчастная судьба! Мне, её отцу, нет извинений, и я испытываю перед Вами глубокий стыд.
Вы пишете, что в ближайшее время намерены предпринять решительные меры. Вы уже не можете внимать каким-либо увещеваниям, и я понимаю степень Вашего негодования. Несмотря на это, позвольте мне высказать своё ничтожное мнение. Можете ли Вы вместе с Мисако посетить меня в ближайшее время? Я хочу, с Вашего позволения, серьёзно поговорить с ней и заставить отказаться от своего намерения.
Если паче чаяния она будет упорствовать, Вы поступите по собственному усмотрению, но если она образумится, я убедительно прошу Вас простить её.
Я наконец приобрёл куклу, какую хотел. Я собирался сразу после возвращения пригласить Вас к себе в Киото, но сначала я попытался избавиться от боли в плечах и отдохнуть от путешествия, а потом пришло Ваше письмо, я совершенно растерялся и не могу собраться с мыслями. Я полностью потерял интерес к чему-либо. Я могу только по-стариковски жаловаться, что паломничество не принесло пользы и, наоборот, навлекло на меня наказание Будды.
Пожалуйста, приезжайте в Киото в любой день, хоть завтра. Снова и снова настоятельно прошу Вас до того времени не предпринимать решительных действий».
— Крайне неприятно, что он пишет: «Услышать такое прискорбное известие… что за несчастная судьба… я убит горем».
— Что ты ему написал?
— Я просто-напросто изложил ситуацию, старался не пропустить ничего важного. Я писал, что в этом есть и моя вина, что развод — и моё собственное желание. Короче, я особенно подчеркнул, что мы оба несём одинаковую ответственность.
— Я знала, что он так ответит…
Но Канамэ от тестя подобного ответа не ожидал. Дело было не такого рода, чтобы покончить с ним письмом, при этом могли возникнуть недоразумения, и Мисако справедливо предлагала поехать и поговорить со стариком с глазу на глаз. Канамэ сам понимал, что ничего не может быть лучше, но решил сначала кратко изложить суть дела в письме, а через некоторое время наведаться к тестю. Ему была нестерпима мысль ошеломить старика неожиданной вестью, и он не мог начинать такой разговор лицом к лицу — ведь совсем недавно он совершал с ним приятное путешествие и даже словечком не обмолвился о положении дел в семье. Тем более, как следовало из полученного письма, старик явно подумал бы, что он явился смотреть на его куклу, и сразу начал бы хвастаться покупкой. И в подобный момент окатить его холодной водой! Учитывая жизненный опыт старика, Канамэ предполагал, что тот поймёт его как надо. На словах старик был сторонником устаревших понятий, что было свойственно его поколению, к тому же у него была к этому личная склонность, но Канамэ считал, что старик окажется более гибким и не будет столь далёк от веяний нового времени. Тесть не только не понял написанного в свете современных воззрений, но и воспринял всё в превратном смысле — отсюда такие фразы, как «я понимаю всю степень Вашего негодования» и «мне нет извинений». Если бы прочёл письмо как человек широких взглядов, он бы не написал: «Испытываю глубокий стыд». Канамэ старался по возможности не ранить чувств старика. Или старик ответил таким образом ради соблюдения приличий?
— Я думаю, он преувеличил свои чувства. Он пишет в старом эпистолярном стиле и поневоле прибегает к устаревшим выражениям, иначе не было бы гармонии. Я не думаю, что он действительно так скорбит и настолько уж убит горем. Не сердится ли он на то, что получил письмо именно тогда, когда предвкушал наслаждение, наряжая свою куклу?
По бледному бесстрастному лицу Мисако можно было подумать, что ей всё равно, что она уже давно этим не интересуется.
— Что ты собираешься делать?
— Нам надо ехать вместе?
— Мне это неприятно, — сказала она с таким видом, что ей тяжело даже говорить об этом. — Пожалуйста, поезжай один и поговори с ним.
— Но он просит, чтобы и ты поехала! Я думаю, если мы явимся вместе, всё обойдётся гораздо проще, чем ты предполагаешь.
— Я приеду, когда вы до чего-то договоритесь. Уволь меня от его наставлений в присутствии О-Хиса!
Как давно уже не бывало, они сидели друг напротив друга и разговаривали,
