Итак, случилось, что в последние свои университетские каникулы Гарри Эсмонд прибыл в Каслвуд, лелея приятную надежду получить звание действительного члена своего колледжа и твердо намереваясь попытать счастья на этом именно пути. То было в первый год нынешнего столетия, и мистеру Эсмонду (насколько он мог судить о времени своего рождения) шел двадцать третий год. Как мы уже говорили, прежняя его ученица стала к этому времени удивительной красавицей, обещающей впоследствии похорошеть еще более; брат же ее, сын милорда, был красивый, великодушный и смелый мальчик, благородный, честный и добрый со всеми, кроме разве сестры, с которой постоянно был не в ладах (и не по своей, а по ее вине); он обожал мать, видевшую в нем свое единственное утешение, и всегда принимал ее сторону в злополучных супружеских раздорах, которые теперь почти не прекращались, тогда как госпожа Беатриса, разумеется, поддерживала отца. Когда между старшими в семье возникают несогласия, каждый из домочадцев неизбежно надевает цвета одной из враждующих партий; и даже в конюшне и людской Гарри, привыкший к наблюдательности, без труда мог отличить приверженцев милорда от сторонников миледи, догадываясь о том, какому оживленному обсуждению подвергалась эта злосчастная ссора. Слуги — первые судьи наши. Как бы ни скрывал хозяин свои похождения, его лакею они известны; а горничная хозяйки выносит ее личные тайны на кухонную ярмарку сплетен и обменивает их там на рассказы других служанок.
Глава XIII
Милорд уезжает, но сотворенное им ело остается
Лорд Мохэн (о подвигах и славе которого Гарри наслышался в университете немало худого) снова гостил в Каслвуде, и дружба его с милордом казалась более тесной, чем когда-либо. Как-то, еще весной, оба родовитых джентльмена, проездом из Ньюмаркета, со скачек, побывали в Кембридже и удостоили Гарри Эсмонда своим посещением; и доктор Монтегью, ректор колледжа, прежде глядевший на Гарри несколько свысока, увидев его в обществе столь знатных господ, — причем лорд Каслвуд шутил с ним и, гуляя, опирался на его плечо, сразу переменился к мистеру Эсмонду и снизошел до весьма учтивого с ним обхождения. Спустя несколько дней по своем приезде в Каслвуд Гарри со смехом рассказывал об этом леди Эсмонд, удивляясь тому, что подобный человек, прославленный ученый, известный всей Европе, благоговеет перед титулом и готов пресмыкаться перед каждым аристократом, будь он даже нищим. На это госпожа Беатриса, гордо вскинув голову, заявила, что людям низкого происхождения надлежит почитать тех, кто благороднее их; что пасторы и так, на ее взгляд, чересчур загордились и что она одобряет порядок, заведенный в доме леди Сарк, где капеллан хоть и любит сладкое, как все священники, но всегда уходит из-за стола до пудинга.
— А когда я буду священником, вы и меня оставите без пудинга, Беатриса? — спросил мистер Эсмонд.
— Вы — вы другое дело, — возразила Беатриса. — Вы нашей крови.
— Мой отец тоже был пастор, — сказала миледи.
— Зато мой — пэр Ирландии, — сказала госпожа Беатриса, вскинув голову еще выше. — Пусть всякий знает свое место. Может быть, вы еще потребуете, чтобы я встала на колени, прося благословения у мистера Томаса Тэшера, этого новоиспеченного викария, у которого мать была горничной?
И она бросилась вон из комнаты в порыве свойственного ей капризного гнева.
Между тем лицо миледи приняло столь печальное и сосредоточенное выражение, что Гарри спросил о причине ее беспокойства. Она отвечала, что тому виной его упоминание о ньюмаркетских скачках, но не только одно это; она вообще, к немалой своей тревоге и ужасу, замечает, что милордом за последнее время, в особенности после знакомства с лордом Мохэном, вновь овладело прежнее его пристрастие к игре, от которого он отказался со времени их брака.
— Мужчины часто, вступая в брак, обещают больше, чем могут исполнить, сказала миледи со вздохом. — Боюсь, он проигрывает крупные суммы, и наше состояние, которое и всегда-то было невелико, быстро тает от столь легкомысленной расточительности. В Лондоне его видели в весьма дурном обществе. С тех пор как он вернулся, в дом зачастили почтальоны и стряпчие; и мне кажется, что его неотступно грызет какая-то забота, хоть он и прячет ее под смехом и шутками. Вчера, и… и не только вчера, я… я заглядывала в щель, — говорила миледи, — это было далеко за полночь, а они все еще сидели за картами. Никакого состояния не хватит при подобном безрассудстве, а нашего и подавно; и если так пойдет дальше, мой сын лишится наследства, а бедная Беатриса будет бесприданницей.
— Как бы я хотел помочь вам, сударыня! — со вздохом сказал Гарри Эсмонд, не менее чем в тысячный раз за свою жизнь испытывая это бесплодное желание.
— Кто тут поможет? Только господь, — сказала леди Эсмонд, — только он, ибо все мы в руке божией. — И так оно и есть, и, должно быть, сторонний наблюдатель с содроганием думает о том, каково придется многим мужчинам, когда наступит час для каждого отчитаться в том, как он правил семьей своей и как обращался с женою и детьми, для которых он монарх, облеченный неограниченной властью. Ибо наше общество не знает законов для Короля Домашнего Очага. Он хозяин достоянию, благу, едва ли не жизни своих близких. Он волен в их счастье и несчастье, властен карать или миловать. Он может уморить жену медленной смертью и не более быть за то в ответе, нежели турецкий султан, в полночный час утопивший раба. Он может воспитать детей рабами и лицемерами; сделать из них друзей себе, свободных в мыслях и поступках; или, наконец, толкнуть их на путь вражды и ненависти, вопреки закону естества. Не раз я слышал, как политики и умники из кофеен толкуют о газетных новостях, осуждая тиранию императора или французского короля, и думал при этом: каков каждый из них в своем домашнем царстве, где мужчина самодержавный правитель? Когда анналы этих бесчисленных мелких царствований раскроются перед верховным владыкой, сколько предстанет его взору домашних тиранов, жестоких, как Амурат, неистовых, как Нерон, легкомысленных и беспутных, как Карл!
Если покровитель Гарри Эсмонда и грешил, то скорее, подобно последнему: по слабости характера, нежели из злобных побуждений; и, верно, добрые чувства восторжествовали бы в нем под конец, будь ему дано время на то, чтобы не только раскаяться в своих грехах, но и загладить их.
Видя тесную дружбу, установившуюся между милордом и его неразлучным спутником, госпожа Беатриса вздумала приревновать отца к последнему; и оба джентльмена не раз подстрекали ее на забаву, шумным и бесцеремонным хохотом встречая ее гневные выходки и изъявление неприязни. "Вот подрастешь, выйдешь замуж за лорда Мохэна", — говаривал милорд, на что девочка, надувшись, отвечала: "Уж лучше мне за Тома Тэшзра выйти". А так как лорд Мохэн всегда был отменно любезен с леди Каслвуд, которая, как он утверждал, внушала ему глубокое и почтительное восхищение, то однажды, в ответ на обычную отцовскую шутку, Беатриса сказала:
— Мне думается, милорд охотнее взял бы в жены маменьку, чем меня. Он только и ждет, когда вы умрете, чтоб посвататься к ней.
Эти задорные и неосмотрительные слова были сказаны однажды в вечерний час, когда все семейство сидело у камелька в ожидании ужина. Оба лорда, тут же игравшие в карты, так и подскочили; миледи густо покраснела и приказала госпоже Беатрисе тотчас же отправляться в свою комнату; но та, приняв, по своему обыкновению, самый невинный вид, возразила:
— Что же я сказала дурного? Ведь вот с Гарри Эсмондом маменька беседует много чаще, чем с отцом, и она плакала, когда он уехал, а когда папенька уезжает, она не плачет, а вчера она долго-долго разговаривала с лордом Мохэном, а нас услала из комнаты, а когда мы возвратились, она плакала, и…
— Проклятие! — закричал милорд, выведенный из себя. — Сейчас же вон из комнаты, змееныш! — И, вскочив на ноги, он швырнул на стол свои карты.
— Спросите у лорда Мохэна, о чем я говорила с ним, Фрэнсис, — сказала миледи, вставая; лицо ее выдавало волнение, но голос и взгляд были ясны и исполнены внушительного и трогательного достоинства. — Пойдем со мной, Беатриса. — Беатриса тоже вскочила и залилась слезами.
— Маменька, маменька, что я сделала? — спрашивала она. — Я ведь ничего не хотела дурного. — Она уцепилась за мать, и обе, рыдая, вышли из комнаты.
— Я скажу вам, Фрэнк, что мне говорила ваша жена! — воскликнул лорд Мохэн. — Пастор Гарри тоже может слушать; и пусть не будет мне спасения, если я скажу хоть слово лжи. Вчера вечером ваша жена со слезами на глазах умоляла меня не играть больше с вами ни в кости, ни в карты, и вы знаете сами, не к вашей ли пользе было бы, если б я исполнил ее просьбу.
— Разумеется, к моей пользе, Мохэн, — сказал милорд сухим, жестким голосом. — Разумеется, вы образец добродетели; весь свет знает, что вы святой.
