Мигель Сервантес Сааведра - Дон Кихот

Пока они вели этот разговор, Дон Кихот продолжал беседовать с Санчо Пансой.

— Друг мой Панса, бросим наши споры. Не помни зла, забудь обиды и скажи мне теперь: где, как и когда ты видел Дульсинею? Что она делала? Что ты ей сказал? Что она тебе ответила? Какие чувства отражались на ее лице, когда она читала мое послание? Кто тебе его переписал? Одним словом, расскажи мне все, что в подобном случае заслуживает рассказа, вопросов и ответов, не прибавляя и не присочиняя ничего, чтобы доставить мне удовольствие, а главное, ничего не опуская, дабы не лишить меня радости.

— Сеньор, — отвечал Санчо, — если уж говорить правду, то письма вашего никто мне не переписывал, да и не мог переписывать: ведь оно осталось у вас, — вы забыли отдать его мне.

— Ты говоришь правду, — сказал Дон Кихот, — записную книжку, в которой я его написал, я нашел у себя дня через два после твоего отъезда. Это меня очень встревожило и огорчило. Я думал, что ты вернешься, как только спохватишься, что его нет.

— Я так и поступил бы, — ответил Санчо, — но, к счастью, я запомнил письмо наизусть, когда ваша милость мне его читала. Я продиктовал его ризничему, который слово в слово записал его и при этом прибавил, что хотя много приходилось ему читать посланий об отлучении от церкви, но такого красивого послания он в жизнь свою не видел и не читал.

— И ты до сих пор помнишь его наизусть? — спросил Дон Кихот.

— Нет, сеньор, — ответил Санчо. — Я помнил его до тех пор, пока было нужно. А как только я его продиктовал ризничему, так тут же и забыл. Впрочем, нет, начало я помню: «Превозмутительная…», виноват — «превосходительная сеньора», и конец тоже: «Ваш по гроб рыцарь Печального Образа», а в середку я вставил сотни три «душа моя», «жизнь моя» да «очи мои».

— Мне бы хотелось еще знать, — сказал Дон Кихот, продолжая разговор с Санчо Пансой, — что делала моя дама, несравненная королева красоты, сеньора Дульсинея, когда ты явился к ней. Впрочем, догадываюсь: она, вероятно, низала жемчуг или вышивала золотом какой-нибудь подарок мне, плененному ею рыцарю.

— Нет, — ответил Санчо, — она на заднем дворе просеивала зерно.

— Возможно, — сказал Дон Кихот, — но зерна, к которым прикасались ее руки, превращались, конечно, в жемчужины. А ты посмотрел, друг мой, какое это было зерно — белое или черное?

— Желтое, — ответил Санчо.

— Будь уверен, друг Санчо, что это желтое зерно, просеянное ею, даст самый белый хлеб. Однако рассказывай дальше. Что сделала сеньора Дульсинея, когда ты ей вручил мое письмо? Покрыла его поцелуями? Или, в знак особого почтения ко мне, возложила себе на голову? Ну, говори скорее!..

— Когда я ей подал письмо вашей милости, она усердно трясла сито с зерном. Поэтому она сказала мне: «Положите его, друг мой, там, на мешок. Сейчас мне некогда. Я прочту его, когда кончу просеивать зерно».

— О мудрая сеньора! — сказал Дон Кихот. — Она хотела прочитать его не спеша, чтоб вполне им насладиться. Ну, дальше, Санчо. О чем она беседовала с тобою, пока кончала свою работу? Расспрашивала, конечно, обо мне? Что ты отвечал? Ну, скорее рассказывай все, не утаивай, пожалуйста, от меня ни единого слова.

— Она-то ничего не спрашивала, — возразил Санчо. — А я рассказал ей, что ваша милость наложили на себя покаяние из любви к ней и бродите в горах раздетый, спите на твердой земле, кувыркаетесь на острых камнях и с плачем проклинаете судьбу.

— Ты очень неудачно выразился, сказав, что я проклинаю судьбу, — возразил Дон Кихот. — Напротив, я ее благословляю и буду благословлять во все дни моей жизни за то, что она послала мне счастье любить такую высокую и знатную сеньору, как Дульсинея Тобосская.

— Высока-то она высока, это вы верно сказали: вершка на три повыше меня будет, — ответил Санчо.

— Да разве вы мерились с ней ростом? Как ты осмелился на это?

— А очень просто, — ответил Санчо. — Когда я помогал ей взвалить мешок пшеницы на осла, мне пришлось стать с ней рядом; тут-то я и заметил, что она повыше меня.

— Поистине, — сказал Дон Кихот, — высокие достоинства ее души находятся в полной гармонии с ее высоким ростом. Итак, — продолжал он, — что же она сказала, когда окончила просеивать пшеницу и прочитала письмо?

— Да она его и не читала, потому что не умеет ни читать, ни писать, — ответил Санчо. — Взяла письмо да и порвала его на мелкие кусочки, опасаясь, что оно может попасть в чужие руки. Она сказала, что с нее довольно и того, что я ей на словах передал о любви вашей милости и об удивительном покаянии, которое вы наложили на себя. А под конец она приказала мне передать вашей милости, что она целует вам руки и умоляет вас поскорее выбраться из этих дебрей, перестать делать глупости и поспешить в Тобосо; уж очень ей хочется повидать вашу милость. Она очень смеялась, когда я ей сказал, что ваша милость называет себя рыцарем Печального Образа. Я ее спросил, явился ли к ней на поклон бискаец, она ответила, что приходил и показался ей славным парнем. Еще я ее спросил насчет каторжников, но их, слава богу, она не видела.

— Но скажи мне, что она подарила тебе на прощанье за вести, принесенные тобою? Ибо среди дам и странствующих рыцарей существует издревле укоренившийся обычай делать дорогие подарки оруженосцам, наперсницам или карликам, приносящим вести от дам кавалерам и от кавалеров дамам.

— Это прекрасный обычай, — похвалил Санчо, — но, к сожалению, теперь о нем забыли. Ныне, должно быть, принято дарить ломоть хлеба с сыром. Такой ломоть и протянула мне через забор сеньора Дульсинея, когда я с ней прощался. Мне еще остается прибавить, что сыр был овечий.

— Обычно она очень щедра, — сказал Дон Кихот. — Должно быть, в эту минуту у нее не было под рукой никаких драгоценностей. Поэтому она тебе и не дала ничего. Но ты не беспокойся, друг мой. Твое от тебя не уйдет. Я все улажу. Но знаешь, что меня изумляет, Санчо? Мне кажется, что ты слетал туда и обратно по воздуху: ведь ты был в пути всего три дня, а до Тобосо больше тридцати миль. Из этого я заключаю, что мудрый волшебник, который обо мне заботится и мне покровительствует (а такой у меня есть и должен быть, иначе я не был бы настоящим странствующим рыцарем), так вот этот волшебник незаметно перенес тебя туда. Тут нечему удивляться: очень часто случается, что мудрый волшебник уносит странствующего рыцаря, спящего на своей постели, и, проснувшись, тот никак не может понять, каким образом очутился за тысячу миль от того места, где заснул. Без помощи волшебников странствующие рыцари не могли бы выручать друг друга в опасностях, как это они делают на каждом шагу. Бывает, что один из них сражается в горах Армении с каким-нибудь андриаком, со свирепым чудовищем или иным могучим врагом, и вдруг, в самый разгар боя, в минуту смертельной опасности, откуда ни возьмись, появляется на облаке или на огненной колеснице другой рыцарь, его приятель, который только что перед тем находился в Англии, спасает его от смерти, а к ужину снова возвращается к себе домой. А между тем от его дома до места битвы никак не меньше двух или трех тысяч миль. Такие чудеса возможны лишь благодаря магической силе мудрых чародеев, которые заботятся об отважных рыцарях. Поэтому, друг мой Санчо, я не слишком удивляюсь, что ты за такой короткий срок побывал в Тобосо: наверное, кто-нибудь из моих мудрых покровителей перенес тебя по воздуху, а ты этого и не заметил. Но поговорим о другом. Скажи-ка лучше, как мне быть. Моя сеньора приказывает мне немедленно явиться к ней, и я обязан исполнить ее приказание. Но я дал клятву принцессе послушно следовать за ней, а закон рыцарства повелевает прежде всего сдержать данное слово и потом уже думать о себе самом и своих чувствах. Меня томит страстное желание поскорее увидеть мою сеньору, но долг чести и жажда славы призывают меня увенчать победою предпринятый мною новый подвиг. И я решил сначала исполнить свое обещание, данное принцессе. Как можно скорее доберусь я до королевства Микомикон, вступлю в бой с великаном, отрублю ему голову, верну принцессе ее престол, а затем, не медля ни минуты, помчусь к той, чей свет озаряет мои чувства. Я твердо убежден, что она одобрит мои поступки и извинит за ослушание, ибо моя победа над свирепым великаном прославит ее имя во всем мире. Ведь все, что я свершил, свершаю и свершу моим мечом, всем этим я обязан ее благосклонности ко мне и моей преданности ей.

— Ах, что вы говорите, ваша милость! — воскликнул Санчо. — Неужели вы собираетесь отказаться от такой богатой и знатной невесты, упустить из рук королевство, которое, как мне говорили, имеет больше двадцати тысяч миль в окружности и необычайно богато всеми произведениями природы? Право, оно больше Португалии и Кастилии, вместе взятых! Не спорьте, ради бога! Забудьте ваши легкомысленные слова и последуйте моему совету: женитесь немедленно, в первом же местечке, где встретится священник, а не то и наш лиценциат обвенчает вас на славу. Простите мне мою смелость, но я уже в таком возрасте, что могу давать советы. Женитесь-ка, да поскорее! Лучше воробей в руках, чем коршун в небе; а кто много имеет, да плохо выбирает, коли ему худо придется, пусть на других не пеняет.