– Да что, черт возьми, случилось? – спросил он раздраженно.
Грудь миссис Троттер вздымалась, как море в декорациях.
– Я скажу вам, что случилось. Рыцарское звание пожаловали Роберту Бленкинсопу!
– Да? – удивился Л. Дж. Троттер. – Надо же!
Потрясенная женщина, по-видимому, сочла, что «Надо же!» – недостаточно сильно сказано.
– И это все, что вы можете сказать?!
Оказалось, что не все. Теперь он проговорил: «Гм, гм». Но она продолжала извергаться, точно те вулканы, из которых время от времени выкипает содержимое, причиняя хлопоты ближним домохозяевам:
– Роберт Бленкинсоп! Роберт Бленкинсоп! Какая подлая нелепость! Не представляю себе, до чего мы дожили. В жизни моей не слышала ничего более… Могу я спросить, над чем вы смеетесь?
Л. Дж. Троттер скукожился под ее взором, как смятый лист копировальной бумаги.
– Я не смеюсь, – робко ответил он. – Просто улыбаюсь. Представил себе, как Бобби Бленкинсоп пятится в атласных брюках до колен.
– Ах вот оно что! – закричала миссис Троттер так оглушительно, как кричат разносчики на пляже, оповещая покупателей, что в продаже имеются брюссельская капуста и апельсины-корольки. – Позвольте вам сказать, что это, во всяком случае, вам больше не угрожает. Если вам теперь предложат рыцарское звание, Лемуэль, вы от него откажетесь. Вам понятно? Я не допущу, чтобы оскорбляли ваше достоинство.
Раздался звон. Это тетя Далия выронила чашку с кофе. Я знал, что она подумала. Примерно такая же мысль мелькнула и у меня в голове, когда я узнал от Перси, что билет первенства по «Летучим дротикам» с фамилией Вустер перешел в другие руки и Сыр Чеддер может теперь беспрепятственно рвать меня когтями и зубами. Ничто не способно так огорчить женщину, как сознание, что тот, кого она считала уже у себя в руках, оказывается совсем даже у нее не в руках. Настолько не в руках, что идет куда не лень парень свободный,
парень красивый и
в шапке набекрень,
как поется в песне. Неудивительно, что это ее потрясло, я думаю, до самого корсета.
В тишине, установившейся после того как Л. Дж. Троттер откликнулся на ультиматум своей мадам – если не ошибаюсь, он ответил ей «ладно», – на пороге опять возник Сеппингс.
В руках он держал серебряный поднос, и на этом серебряном подносе покоилось жемчужное ожерелье.
В кругах, где вращается Бертрам Вустер, почти всем известно, что он не из тех, кто легко бросает на ринг полотенце и признает поражение. Под ударами этой… как ее?., ну, в общем, беды… он будет стоять, если только погодные условия благоприятствуют, не склонив окровавленной головы, и пусть пращи и стрелы яростной судьбы норовят подорвать его гордый дух, им пришлось бы подтянуть носки и хорошенько потрудиться.
Однако признаюсь, что, ослабленный ранним подъемом к завтраку, я при виде этой картины определенно дрогнул. Сердце у меня ушло в пятки, и в глазах, как вчера у Спода, потемнело. Сквозь черный туман я с трудом различил дворецкого-негра, протягивающего угольный поднос мамаше Троттер, которая походила на замыкающего участника негритянского джаз-банда.
Пол у меня под ногами вздыбился, словно началось особенно мощное землетрясение. Мой взор блуждал меж небом и землей, и, встретив взор тети Далии, я увидел, что и ее взор блуждает в тех же направлениях.
Но все-таки она, как всегда, бросилась в бой.
– Вот спасибо, Сеппингс! – весело сказала она. – А мы тут как раз гадали, куда подевалось это ожерелье. Оно ведь ваше, миссис Троттер, не правда ли?
Мамаша Троттер рассматривала драгоценность сквозь лорнет.
– Мое-то оно мое, – подтвердила она. – Но хотелось бы знать, каким образом оно попало в руки этому человеку?
Тетя Далия продолжала борьбу за спасение:
– Вы, наверно, нашли его, Сеппингс, на полу в холле, где лорд Сидкап выронил его, когда упал в обморок?
Вот здорово придумано, подумал я. И действительно, такое объяснение вполне бы сошло, не вздумай Спод, осел несчастный, влезть со своим особым мнением.
– Не вижу, как это могло произойти, миссис Трэверс, – произнес он в своей всегдашней надменной манере, из-за которой его все вокруг терпеть не могут. – Ожерелье, находившееся у меня в руках в тот момент, когда я лишился чувств, принадлежало вам. То, которое принадлежало миссис Троттер, предположительно находилось в сейфе.
– Вот именно, – подхватила мамаша Троттер, – а жемчужные ожерелья сами из сейфов не выпрыгивают. Пожалуй, я отойду к телефону и позвоню в полицию.
Тетя Далия гордо вздернула брови. Наверно, это ей было нелегко, но она все-таки вздернула.
– Я вас не понимаю, миссис Троттер, – произнесла она с величавым негодованием. – Вы что же, предполагаете, что мой дворецкий мог взломать сейф и выкрасть ваше ожерелье?
И снова вмешался Спод. Бывают же такие несимпатичные люди, которые не способны подержать рот закрытым, даже когда это необходимо.
– Почему взломать? Взламывать сейф было совершенно незачем. Он же стоял открытый.
– Хо! – воскликнула мамаша Троттер, не посчитавшись с тем, что авторское право на это междометие принадлежало Сыру. – Теперь понятно, как обстояло дело. Ему понадобилось только засунуть руку и схватить. Телефон, кажется, в коридоре?
Тут Сеппингс наконец внес свою лепту в этот пир разума и излияния душ:
– Не дозволено ли мне будет объяснить, мэм?
Тон Сеппингса был строг. Правила их гильдии не допускают, чтобы дворецкие награждали хозяйских гостей злобным взглядом, но нежным я бы его взгляд тоже не назвал. Ее безответственную болтовню про полицию и телефоны он счел для себя обидной, и было ясно, что в свой очередной пеший поход он с собой мамашу Троттер не возьмет.
– Эту вещь нашел не я, мэм. По поручению мистера Трэверса я обыскивал комнаты обслуживающего персонала и обнаружил ее в комнате мистера Дживса, личного слуги мистера Вустера. Когда я поставил мистера Дживса об этом в известность, он сообщил мне, что подобрал ожерелье с пола в коридоре.
– Вот как? В таком случае велите этому человеку Дживсу незамедлительно явиться сюда.
– Очень хорошо, мэм.
Сеппингс удалился, и я бы тоже многое отдал за то, чтобы исчезнуть, ибо я понимал, что не пройдет и двух минут, как Бертраму Вустеру неизбежно придется во всем признаться, разгласить на весь белый свет махинации тети Далии и покрыть ее бедную старую голову смятением и позором. Конечно, Дживсу феодальная верность наложит на уста печать, но нельзя же позволить, чтобы человеку накладывали на уста печать, если это будет означать для него обвинительный приговор в суде да еще язвительные замечания со стороны мирового судьи. Будь что будет, а придется открыться. Кодекс чести Вустеров на сей счет очень строг.
Я оглянулся на тетю Далию и с одного взгляда понял, что мысль ее идет по тому же направлению и что все это ей очень не нравится. При ее румянце побледнеть она не могла, но губы были крепко сжаты, а рука, намазывающая джем на кусочек тоста, заметно дрожала. Выражение лица у нее было такое, как у женщины, которая не нуждается в гадалках и хрустальных шариках, чтобы понять, что с минуты на минуту все взлетит на воздух.
Я так сосредоточенно ее разглядывал, что только при звуках тактичного покашливания отвлекся и обнаружил, что к обществу в столовой присоединился Дживс. Он стоял сбоку и имел спокойный и почтительный вид.
– Мэм? – обратился он к хозяйке дома.
– Эй, вы! – рявкнула на него мамаша Троттер. Его почтительная поза не подверглась никаким изменениям. Если его и покоробило такое обращение, по внешнему виду заметить этого было нельзя.
– Вот ожерелье, – проговорила мамаша Троттер, направляя на него испепеляющий взор через правое и через левое стекла лорнета. – Дворецкий сказал, что нашел его в вашей комнате.
– Да, мэм. Я намеревался после завтрака выяснить, кому оно принадлежит.
– Ах вот как? Вы намеревались?
– Я полагал, что эта безделушка – собственность одной из горничных.
– Эта… как вы сказали?., эта безделушка?
Он снова уважительно кашлянул – это прозвучало как кашель благовоспитанной овцы на склоне дальнего холма.
– Я без труда определил, что это дешевая подделка из культивированного жемчуга, мэм.
Вам знакомо такое выражение: ошеломленное молчание? Я встречал его в книгах, в тех местах, где герой обрушивает на головы собравшихся поразительное известие, по-моему, оно как раз дает представление о тишине, которая устанавливается в таких случаях. Молчание, воцарившееся за завтраком в Бринкли-Корте после заявления Дживса, было такое ошеломленное, что просто дальше некуда.
Первым его нарушил Л. Дж. Троттер:
– То есть как это – дешевая подделка? Я заплатил за это ожерелье пять тысяч фунтов.
– Ну конечно, – негодуя, затрясла головой мамаша Троттер. – Он пьян.
Я почувствовал себя обязанным вступиться и разогнать черные подозрения, или что там делают с подозрениями.
