— Нет, Ольга Константиновна, я — член Союзизвоза.
— Чего член? — хмуро поинтересовался Николай Николаевич.
— Союзизвоза, — повторил бывший присяжный поверенный. — Если помните, Николай Николаевич, я лошадками увлекался, даже своя небольшая конюшня была. Скаковые лошади. Да. А потом пришли и забрали моих лошадок в Красную Армию. А мне взамен вот этого одра оставили.
— Но вы же — присяжный поверенный. Вашими речами не только губерния зачитывалась.
— У них теперь — своя юриспруденция, — понизив голос, пояснил бывший присяжный поверенный. — Они руководствуются текущим моментом и пролетарским чутьем, как мне разъяснили в одном учреждении.
— Знаете, Илья Иванович, под давлением корзины, которую я вез на голове четыре часа, я стал неверно оценивать обстановку. — неожиданно сказал генерал. — Я допустил ошибку, признав, что большинство народа имеет неоспоримое право устанавливать свои законы. Это глубочайшее заблуждение, а заблуждение в законах способно породить только произвол. Только произвол!
— Поехали, поехали, — вдруг торопливо забормотал бывший присяжный поверенный, поспешно задергав вожжами. — Вы абсолютно правы, только запамятовали, что в таких обстоятельствах вырастают уши и языки. Слово и дело, дорогой Николай Николаевич. Слово и Дело возродилось на Руси!..
И погнал свою лошаденку, уже не оглядываясь и тем паче не разговаривая. И пассажиры его уныло примолкли.
Так в молчании и достигли собственного дома. Илья Иванович помог сгрузить немногочисленные пожитки, пожал генералу руку, поцеловал в щечку Настеньку, аккуратно приложился губами к руке Ольги Константиновны и отбыл. А они стояли и махали руками, пока бывший присяжный поверенный, а ныне член «Союзизвоза» не скрылся за ближайшим поворотом.
— Времена… — вздохнул генерал.
Куда более деятельная Ольга Константиновна поднялась на крыльцо, поискала звонок, не обнаружила его и постучала в дверь. Стучала долго и упорно, потому что за дверью кто-то двигался, но никто не торопился ее открывать. Наконец, открыли, и на пороге появилась внушительная фигура Антонины Кирилловны. Руки в боки, как говорится, в боки. И сказала:
— Здрасте.
Неожиданность подействовала на Ольгу Константиновну куда в большей степени, чем на остальную семью, потому что она растерянно повторила:
— Здрасте.
Это была новая, привнесенная победившим пролетариатом, форма приветствия, но на нее обратила внимание только Ольга Константиновна. Да и то не до конца, что ли, потому что ее супруг ответил в том же духе, но куда более радостно:
— Здрасьте, уважаемая Антонина Кирилловна!
Но Антонина Кирилловна уже собралась, поскольку уже давно отучилась чему бы то ни было удивляться. И прежде всего это отразилось в глазах, которые стали вдруг похожи на малокалиберную винтовку. Ольга Кирилловна это сразу приметила, но ее супруг таких мелочей вообще не воспринимал.
— Вот принимайте постояльцев на постоянное место жительства!
— Каких таких постояльцев? Дом реквизирован согласно распоряжению Советской власти для Коммуны социалистического быта. А вы давно выписаны, и никаких гвоздей, как говорится.
— Как же так, Антонина Кирилловна? — растерянно заговорил Николай Николаевич. — Вы же у нас служили, и вдруг…
— Я ни у каких генеральш не служила! — с надутым гневом сказала Антонина Кирилловна. — Я — старшая по дому, а значит, совслужащая. А вы идите лучше в милицию, пока вас не арестовали, как бывших.
И со стуком захлопнула входную дверь.
— Куда же нам теперь? — испуганно спросила Ольга Константиновна, растерявшаяся едва ли не впервые в жизни.
— В милицию! — гаркнул, как под Мукденом генерал. — Без промедления! Адрес указан точно!
Настенька заплакала, но Николая Николаевича это не остановило, и он уже подхватил вещи.
— Я лучше к землякам попрошусь, — робко сказала горничная.
— Отлично! Одной корзиной будет меньше.
Горничная поспешно подхватила свою корзину и ушла.
— Друг мой, но зачем же самим — в милицию?
— У тебя есть земляки? — спросил Николай Николаевич. — У меня тоже нет. Значит, наше место — в милиции.
И зашагал прямо по улице навстречу движению.
— Зачем же — по улице? — обеспокоено спросила супруга, старательно семеня рядом.
— Скорее посадят!
Никто их не посадил, и они дошли-таки до милиции. Тут генерал сгрузил вещи и сказал:
— Ждать.
И вошел в милицию. За столом сидел молоденький милиционер с какими-то шевронами на рукаве. Увидев вошедшего в военной форме без погон, он сразу же встал.
— Слушаю вас.
— Прошу немедленно посадить меня вместе с семьей в тюрьму, как бывшего генерала.
— Почему? — растерялся милиционер.
— Для пропитания и крыши над головой.
— Ваша фамилия…
— Вересковский. Николай Николаевич…
— А!.. — милиционер с облегчением улыбнулся. — Это — не к нам. Это — в Управление. От входа налево и еще — квартал.
— От входа налево, и еще один квартал свободы! — Объявил Николай Николаевич, появившись на улице. — Прошу всех оставаться на месте, за вами придут.
И пошел согласно милицейскому приказу. А семья осталась на месте в полном недоумении.
В Управлении он изложил свою просьбу дежурному. Дежурный, молча оглядев его, бросился в какой-то кабинет, велев обождать. Но почти тотчас же появился с улыбкой до ушей.
— Прошу вас, — и распахнул дверь.
Генерал шагнул в кабинет и остановился, потому что ему навстречу от стола шел немолодой человек, приветливо протянув руку.
— Здравствуйте, гражданин генерал. Очень рад, что пришли сами, но окончательно решать вопрос не уполномочен. Это — в ведении НКВД. Дежурный, проводи.
— Прошу за мной, — сказал дежурный.
И пошел вперед по длинному коридору. Николай Николаевич следовал за ним, заложив руки за спину. Он где-то видел или читал, что именно так ходят заключенные за конвоиром.
Вскоре они попали в соседнее здание, в пустых коридорах которого лишь изредка мелькали куда-то вечно спешащие сотрудники. На них никто не обращал никакого внимания, они добрались до оббитого кожей важного кабинета, возле которого стояли два вокзальных дивана.
— Присядьте, — сказал проводник. — Я доложу.
В этом кабинете сопровождающий задержался значительно дольше, чем в предыдущем. Наконец, появился и распахнул дверь.
— Прошу.
Генерал вошел, дисциплинировано держа руки за спиной. За огромным дубовым письменным столом, явно позаимствованным из какого-то важного присутствия, сидело трое немолодых мужчин сурового вида и — с оружием — маузеры Николай Николаевич углядел сразу.
— Присаживайтесь, Николай Николаевич, — сказал один из них, указывая на стоящее перед столом кресло.
Садиться, имея руки за спиной, было очень неудобно, но генерал кое-как плюхнулся в него.
— Мы знаем о разгроме вашего имения, которое находилось под государственной охраной. Виновные в этом будут наказаны, но мы понимаем, как вы оскорблены, — продолжал говорить самый старший из чекистов. — Это все отрыжка гражданской войны, вы, как виднейший историк, это понимаете. А местные власти просто поторопились, не дав себе труда нам позвонить перед тем, как национализировали вашу городскую квартиру. Не беспокойтесь, вам будет представлена жилплощадь с учетом количества семейства.
— Я прошу посадить нас в тюрьму, — неожиданно заявил Николай Николаевич. — Там — кров и питание.
— Жилье мы вам гарантируем через… — старший глянул на часы, — скажем, через час-полтора. А пропитание заработаете сами, Николай Николаевич. Есть решение Командования об открытии Командных курсов на окраине нашего города, в бывших стрелковых казармах. Место преподавателя военной истории пустует, вот вы его и займете. Мы решительно поддерживаем вашу кандидатуру…
На этом, собственно, и закончилась тогда одиссея генерала Николая Николаевича Вересковского. Она скорее бы напоминала святочный рассказ, если бы генерал столь дорого не заплатил за нее, так до конца дней своих и не ведая о судьбе старших детей. Всех четырех. Александра, Татьяны, Натальи и Павла. Но как-то в конце концов смирился с этим, что ли. Он ведь жил в страшные времена, когда включенное в России отрицание действовало по железному принципу отрицания. Которое в народе очень быстро сократилось до формулы «Пуля — дура, да расстрел молодец».
Впрочем, Настенька со своими братьями и сестрами встретилась. Но трудно сказать, что оказалась более счастливой, чем преподаватель военной истории на Высших курсах Генштаба крупнейший специалист по истории офицерского корпуса России профессор Вересковский.
Николай Николаевич с удовольствием принял это предложение. И не только потому, что его семья (точнее — остатки его семьи) получила вполне сносное жилье в военном городке при Курсах подготовки среднего командного состава Красной Армии. Нет, сама кабинетность его работы, замкнутая архивами да личными воспоминаниями, не предусматривала аудитории. Но те редкие выступления, которые выпадали от случая к случаю на его долю, нравились ему непосредственной связью с людьми, для которых, собственно, он всегда и трудился. Он очень ценил живое общение, любил отвечать на вопросы, всегда ожидал их, почему порою сознательно не договаривал что-то в лекциях.
