— Зачем беспокоить людей напрасно? Я и сама могу пойти…
— Нет, матушка. Сейчас не стоит волноваться о других. Я всегда говорила, что вам нужно показаться хорошему доктору, ведь вы давно жалуетесь на тяжесть в ногах!..
— Да, действительно… Но я уверена, что ничего серьёзного…
Томо попыталась сгладить ужас того, что сказала. Но вдруг её лицо исказилось, словно она заглянула в бездонную пропасть.
— Эцуко… У меня к тебе ещё одна просьба. Если ты не сделаешь это для меня… Я надеюсь, ты согласишься.
— О чём вы хотели меня попросить? — На лице у матери было такое страдание, что Эцуко вся сжалась.
— Это странная просьба, но… Если доктор скажет, что это неизлечимо…
— Нет… Нет, матушка, такого не может быть!
— Послушай меня. Это только предположение. Допустим, что всё будет именно так… Все люди смертны. Так что ничего страшного, если мы просто порассуждаем об этом. Итак… Если это смертельно, то доктор, конечно, не скажет ни слова, да и никто в этом доме не скажет. Это будет ужасно. Если мне суждено умереть, я хочу знать об этом заранее. Есть кое-какие дела, которые я должна закончить перед смертью. Если вы пожалеете меня и не скажете мне об этом, и я так и буду до конца пребывать в неведении… Эцуко, ты — моя дочь, ты лучше всех понимаешь меня. С тобой и твоим мужем я могу говорить обо всём… Помни, я рассчитываю на тебя!
Томо говорила негромко и совершенно спокойно, будто обсуждала какие-то пустяки, но Эцуко вдруг ощутила, что на неё наваливается чудовищная тяжесть. В её душу закрался страх: мать ясно видела свою смерть.
— Да, я поняла. Но я уверена, всё будет хорошо! — Эцуко попыталась безмятежно улыбнуться. Томо тоже прищурила глаза, стараясь изобразить такую же улыбку.
— Ну, если мы обо всём договорились, — сказала она, — тогда давай спустимся вниз. Если мы слишком задержимся, Суга начнёт строить домыслы.
Томо оперлась руками о колени и медленно поднялась на ноги. Она двинулась к лестнице, но вдруг помедлила и обернулась.
— Всё-таки я проиграла… Я проиграла твоему отцу.
Эцуко даже не сразу сообразила, о чём идёт речь.
В тот вечер Томо рано легла спать, сославшись на то, что её знобит, а наутро вообще не смогла подняться. Муж Эцуко, Синохара, заглянул к ней, когда пришёл с новогодним визитом.
— Отец, — сказал он Юкитомо, — мне кажется, матушка сильно сдала. С ней что-то неладное. Что если я приглашу своего приятеля Инэдзаву осмотреть её? Вы не против? Лучше сделать это скорее, пока не поздно.
Синохара и Юкитомо играли в го. Тон у Синохары был самый обычный, спокойный. Юкитомо кивнул.
— Томо гордится своим здоровьем. Она бежит от докторов, как от чумы. Так что уж ты сам, Синохара, будешь её уговаривать. Да, это будет весьма кстати, если доктор Инэдзава придёт её осмотреть…
Синохара добился желаемого — Юкитомо попался в расставленные сети. Но, по правде сказать, он был сам не своей из-за внезапной болезни жены. Его потряс рассказ Суги о том, как несколько дней назад, в метель, Томо вернулась домой вся в снегу и буквально вползла в дом. Сам он этого не видел, однако ужасная картина живо стояла перед глазами. Доктор Инэдзава был близким другом и однокашником Синохары и считался светилом в медицинских кругах. Как только стало известно, что он приедет к Томо, постель больной тотчас перенесли в одну из лучших комнат дома, и Юкитомо, обожавший показуху, заказал в дорогом магазине на Нихонбаси роскошный шёлковый комплект тёплых одеял и ночного кимоно.
— Что-то слишком много шума и суеты, — опасливо шептались слуги, — плохая примета… Как бы чего дурного не вышло…
Их страхи были не напрасны. Доктор Инэдзава, осмотрев больную, поставил страшный диагноз: атрофия почек, неизлечима. Прогрессирует уремия. Медицина бессильна. Осталось самое большее месяц.
— Так всё и вышло… Матушка словно чувствовала… — простонала Эцуко, услышав новость от мужа. Она привыкла к мысли, что мать всегда здорова, что с ней ничего не может случиться. Слушая Томо несколько дней назад, она не могла поверить своим ушам: такого просто не может быть! Однако теперь приходилось признать, что всё обстоит именно так, как говорила Томо, и страшная реальность наваливалась на Эцуко с чудовищной неотвратимостью.
— Как ты думаешь, когда мы скажем отцу диагноз… Нам следует сообщить, о чём просила матушка?
— Да, думаю, что это будет самый подходящий момент. Нужно всё рассказать в тот же день. Дело серьёзное, он не сможет просто так отмахнуться.
— Подумать только, матушка на двенадцать лет моложе отца… Это она должна была пережить его! — Из глаз Эцуко брызнули слёзы. Да, мать всегда была слишком строга и требовательна, она никогда не баловала Эцуко, однако сам факт её существования вселял в Эцуко уверенность в жизни, — словно её защищали от мира стены незыблемой крепости. Перспектива внезапной утраты душевного равновесия приводила Эцуко в отчаяние.
Синохара сообщил Юкитомо, что Томо обречена, и добавил, что она пожелала знать горькую правду. Юкитомо кивнул.
— Хорошо. Я сам скажу ей об этом.
Эцуко молча плакала, опустив глаза. Синохара обнял её и вывел в коридор. В комнату бесшумно вошла Суга.
— Отец, госпожа Синохара плачет… Как наша госпожа?
— Говорят, очень плохо.
— А что с ней? Что именно плохо? — Суга подползла на коленях поближе и пытливо заглянула Юкитомо в лицо. Его профиль был едва различим в полутёмной комнате. Юкитомо отвёл глаза и отвернулся.
— Нет, не может быть… Госпожа всегда была такой крепкой… Нет, нет, я не верю!..
Юкитомо не ответил ничего, только покачал головой.
Необычайно жаркое для зимы солнце разбудило росшую в саду белую терносливу, и на ней набухли почки. Томо лежала в комнате, выходившей на юг. Чёрная тень от освещённого солнцем дерева отпечаталась на белых, полупрозрачных сёдзи, словно рисунок тушью. Томо уже не могла выпить чашки супу или молока — еда тотчас же извергалась обратно. Последнее время тошнота подкатывала к горлу от одного запаха пищи. И даже когда она ничего не ела, её всё равно мутило.
Створки сёдзи раздвинулись, и в комнату вошёл редкий гость — Юкитомо.
— Как ты? — спросил он. — Сегодня немного лучше?
Томо приподняла тяжёлые веки и посмотрела на мужа каким-то отстранённым взглядом.
— Не знаю… Что сказал сэнсэй Инэдзава?
— Он говорит, что у тебя плохо с почками… Но покой и отдых могут вылечить всё. Ты ведь всегда была такой крепкой…
— Нет! — с неожиданной резкостью ответила Томо, пытаясь приподняться с постели. Она явно хотела о чём-то поговорить. Юкитомо силой заставил её лечь. Когда он нажал на её плечи, к которым не прикасался десятки лет, кости, выпиравшие под ночным кимоно, жалобно скрипнули.
— Не надо вставать. Эцуко передала мне твою просьбу. Я уверен, что ты поправишься, но всё может статься… Если хочешь что-то сказать, можешь сказать сейчас. Я всё запомню.
— Спасибо… Это очень хорошо. Я подготовила завещание — на крайний случай. Вы найдёте его в комнате с алтарём, оно лежит в нижнем ящике комода. На бумаге так и написано — «Завещание». Я хочу, чтобы вы знали, что там написано, прежде чем я умру…
Томо нащупала под подушкой мешочек с ключами и протянула его Юкитомо, не отрывая взгляда. За все прошедшие годы она ни разу не посмела так посмотреть на мужа — открыто и твёрдо. Она умирала — она была свободна.
Оставив больную, Юкитомо в одиночестве прошёл в комнату с алтарём. Впервые за столько лет он держал в руках этот ключ. Вставив его в маленькую скважину, он покрутил вправо-влево, и замок открылся. В ящике был идеальный порядок: банковские книжки и другие документы разложены аккуратными стопочками. На самом верху белел конверт с иероглифами «Завещание». Почерк был неумелый. Он поднёс его к свету, лившемуся из окна, и аккуратно сломал печать.
Завещание было начертано тем же неловким почерком, в основном хираганой[61]. Томо плохо знала иероглифы.
Она писала высоким стилем с эпистолярными оборотами, принятыми для женщин, о деньгах, что скопила и приумножила втайне от мужа. Сумма была довольно значительная. Начало было положено сорок лет назад, когда Томо ездила в Токио по поручению Юкитомо, нашла и привезла домой юную Сугу. Тогда Юкитомо вручил на расходы две тысячи иен и разрешил потратить их по её усмотрению. За вычетом платы за Сугу и дорожных расходов у Томо осталась целая тысяча. Сначала она хотела по возвращении вернуть остаток денег супругу, однако слишком нежное отношение мужа к Суге вынудило её задуматься о собственном будущем и начать копить деньги на чёрный день, не столько ради себя, сколько ради детей, Эцуко и Митимасы. Эти деньги она приумножала, храня от всех свою тайну, в течение многих лет. При этом она не потратила ни иены на свои прихоти. «Если я уйду из жизни, — писала Томо, — я желаю, чтобы сумма была поделена между внуками, Сугой, Юми и другими людьми, связанными с семьёй».
