— Ну разве я не говорила тебе, Веноуш, что искать нужно здесь?! И только здесь?! И именно здесь?!
Он — в очках, высокий, плотный, в мундире, сшитом не по казенному образцу, дабы окружить притягательным деревенским очарованием тяжелые и угловатые движения, которыми столь гордятся отпускники-военные, — неотрывно глядел на ее губы с такой преданностью, на которую способна только любовь в сочетании с уважением и доверием.
— Да, правда, — только и сказал он, но, произнеся эти два слова, заметно оживился.
За ним в комнату вошла хозяйка.
— Так вот, мадам, вам не помешает, что нас двое? Как вы уже могли догадаться, свадьба на фоне войны. Вот так!
Хозяйка махнула рукой: мол, будущие жильцы ей подходят (я навсегда запомнил этот жест, предавший меня забвению), и офицер продолжал:
— Я, конечно, пробуду тут недолго, а Бета займет комнату насовсем… ну, по крайней мере до тех пор, пока обстоятельства не позволят нам снять отдельную квартиру. Надеюсь, мадам, вы подружитесь с моей женой и не откажетесь помочь ей советом, пока меня не будет.
Хозяйка приветливо кивнула военному, в чьих словах звучала едва скрытая радость соединения с избранницей. Радость эта добавляла его голосу металла и уверенности, и стены бывшего приюта отшельника откликнулись удивлением и тревожной надеждой.
— Надеюсь, вы не станете возражать, если мы принесем сюда какие-нибудь свои мелочи. Только для того, чтобы по-настоящему чувствовать себя как дома. Это милые вещицы, то есть вещицы, милые нам — если вы меня понимаете… Комнаты, которые сдают жильцам, бывают холодными, безликими; да иначе и быть не может: ведь в них обитают старые холостяки.
В голосе его слышались жалость, слегка насмешливая; и гордость, пожалуй, даже высокомерие человека, могущего судить об этом по собственному опыту.
— Да, верно, я сдавала эту комнату, вы угадали, — сказала хозяйка.
— Как может съехать отсюда человек, у которого нет настоящего дома? — произнесла супруга-девочка. — Веноуш, взгляни, какой вид — и вообще, здесь так мило, точно в каюте на яхте. Наверное, вашего постояльца призвали в армию?
— Видите ли, — проговорила заметно растерянная хозяйка, — этот господин умер.
Супруги вопросительно переглянулись. Хозяйка оперлась о кровать. Я чувствовал, что переезд этой пары, поводом для которого стал именно я, находится под угрозой, и очень волновался, ибо искренне желал, чтобы они остались.
— Ладно, — сказал наконец офицер, — разве есть еще место на земле, которое не стало бы нынче ложем смерти? Ты ведь не боишься, правда, Бета? — И он пожал ей руку.
Она ответила несколько наигранно:
— Чего мне бояться? Ведь ты со мной!
И тогда молодой муж обратился к хозяйке с небрежным вопросом:
— А что случилось с вашим бывшим постояльцем?
— Понимаете, — сказала хозяйка с таким же растерянным видом, с каким она сообщала о моей смерти, — он не умер естественной смертью. Он совершил самоубийство.
— Ах! — воскликнула молодая. — Кровавое?
— Бета! — тихо и скорбно устыдил ее муж — и я, хоть и был растроган вопросом юной женщины, полюбил этого человека со столь возвышенными чувствами.
— Впрочем, следы уже убраны… полностью, — сказал он, подойдя к окну и с растерянностью, мне непонятной, выглянув на улицу. — М-да — и все же, все же!.. Наша первая квартира — и такое происшествие!
Хозяйка промолвила:
— Я почитала своим долгом предупредить вас об этом обстоятельстве. Я знаю о связанных с такими вещами предрассудках и уважаю их, хотя и не разделяю. Я непременно открыла бы правду даже в том случае, если бы вы не спросили меня прямо.
— Благодарю вас, мадам, — церемонно поклонился офицер. — Я также не разделяю этих предрассудков. Я убежден, что их лишена и Бета… ее страшит скорее тоска, рожденная мыслями о смерти. Но пока нас двое, мы не допустим сюда даже воспоминание о ней, а когда наступит пора моего отъезда, эти события уже станут нереальными. Ну, решай! Тебе тут понравилось…
— Ты прав, Веноуш. Такое недолго кажется правдой. А нас двое.
— Вообще-то он был порядочный человек, — добавила хозяйка, словно извиняясь. — Бог знает, что на него нашло… Он всегда производил такое впечатление, будто заблудился; мне так казалось еще и потому, что внутри он был какой-то дряхлый, хотя и выглядел моложе своих лет. От него исходил не то чтобы холод, но нечто такое, что мешает сближению. Сегодня я это могу сказать: бедняга был мертв еще до того, как умер.
— Мы въезжаем! — решила Бета. — А что до прошлого, то, если Бог даст, мы выгоним его отсюда. Не знаю, почему, но мне кажется, что комната уже все забыла. Живым — жить!
— А так это удобная, светлая и просторная комната, — сказала хозяйка.
Мне казалось, что мое прежнее жилье грезит о воздушных замках будущего союза. Вещи уже стояли в напряжении, нетерпеливо ожидая, когда их коснутся привычные к пожатию руки. Зеркало, встроенное в шкаф, смело засияло, бахрома на абажуре затрепетала от какого-то неведомого сквозняка.
К четырем часам они вернулись. И в это мгновение сквозь окна, выходящие на северо-запад, в комнату пролился мощный поток света. Вбежала Бета, с охапкой свежих цветов, и принялась купаться в лучах. Ее муж, с занятыми руками, закрыв дверь плечом, боком вошел следом. Комната благодарно обняла их, защитила их счастье — и внезапно окна необъяснимым образом запотели.
Оба сняли верхнее платье. Бета начала наполнять пустые вазы цветами, и комната восхищенно приняла их пестроту, а потом с бурными и веселыми спорами они принялись расставлять свои расписные стаканчики и фарфоровые фигурки, вешать маленькие гравюры, раскладывать яркие бусы и разноцветные платки.
— Здесь будет очень красиво, — твердила жена, — красивее, чем я себе представляла. Подумай только о вечерах под этой лампой с желтым абажуром, и как мы будем разговаривать, и как я буду вспоминать о тебе. Мы здесь всегда будем вместе. Никогда эта комната и не мечтала ни о чем подобном!
— Бедняга! — проговорил он, садясь. Смеркалось, и в серебристых, поистине серебристых сумерках обе человеческие фигуры смотрелись просто изумительно.
— О ком ты говоришь? — спросила она несколько удивленно.
— О бывшем жильце. Я не боюсь его, он не нарушает моего покоя, но я все время думаю о нем.
— Не думай о таких вещах. Нас это уже не касается. Смотри, как радушно приняли нас эти четыре стены! Они обновлены тем, что среди них расцвела жизнь; думаю, что до нас здесь было всего лишь ожидание жизни, измученное и застывшее.
В нише, где и при мне стояла спиртовка, она, напевая, готовила чай, пока он, в безопасности уединения, но и защищенный от одиночества, читал вечерние газеты — удобно сидя в кресле, откинувшись назад, блаженно расправив могучую грудь. Тут я словно увидел в этом кресле себя и вспомнил, что сидел обычно, наклонившись вперед.
Холодный ужин с чаем был готов, и жена пошла звать хозяйку.
— Только не вздумайте отказываться, — послышалось с лестницы, — нет-нет, ни в коем случае. И не надо переодеваться! Мы ведь соседи!
Вскоре обе женщины вошли в комнату. Три человека сидели за столом и беседовали — негромко и задушевно. Руки мелькали над скатертью, передавая блюдца и чашки, словно шаля и перебивая друг друга.
— Как быстро изменилась комната, — заметила хозяйка.
— Мы ведь столько всего принесли сюда! — сказал он, извиняясь. — И даже не спросили, можно ли было забить несколько гвоздей.
— К чему лишние вопросы? — Она развела руками и добавила: — Я не это имела в виду. Комната вообще изменилась. Я до сих пор не знала, какая она вечером. Но пыталась ее себе представить. Она выглядела — ну как бы это сказать? — жалостно. Ничего из нее не доносилось. Только шаги.
— Теперь все будет иначе, — отозвалась Бета весело. — Все-все! Я здесь совершенно счастлива. Хотя это только лишь военное счастье. Думаю, когда-нибудь и у нас будет свое гнездо. Бог даст, мы этого дождемся.
— Конечно, дождетесь!
С улицы доносились приглушенные звуки. И комната, где раньше стояла гнетущая тишина, собирала эти звуки и разглаживала их, будто ребенок, которому наконец разрешили поиграть.
— Тут какая-то фотография, — сказала вдруг Бета, поглядев на нижнюю полку бюро.
— Это он. А мы и не заметили, когда убирали.
— Он? Смотри, Веноуш! — и жена подала мужу фотографию.
Он взглянул на нее сквозь стакан, из которого пил.
— Вы правы, мадам, разочарованное и упрямое лицо.
— Да, он всегда мне таким и казался… Надо бы ее отослать.
Хозяйка спрятала фотографию в карман и принялась чистить яблоко. Но вдруг ее руки замерли.
— Мы сидим в его комнате, едим, разговариваем, и если вдруг и вспоминаем о нем, то чистя при этом яблоко — вот как сейчас. Разве это не жестоко?
