Однако он возвел на ребенка напраслину. Тот по-прежнему стоял на бережке. В воду прыгнул огромный пес — черный, лохматый, с неподдельной тупостью на морде, — теперь, не жалея лап, плыл к пакету. Он доплыл, поймал пакет мощными белыми зубами, развернулся к берегу, а через мгновение сложив добычу к ногам Билла, встряхнулся, обдавая его с головы до пят, и блаженно оскалился, явно предлагая поиграть еще.
Билл подобрал пакет и двинулся прочь. На него накатило отчаяние. Злила не мокрая одежда, и не то, что кто-то спустил собаку с поводка в нарушение четко обозначенных правил; нет, злила глухая ненависть к пакету и всему, что с ним связано. Билл не мог понять, с чего он взял, будто любит Алису Кокер. Мало того, что она выходит за всяких сталепрокатчиков — есть что-то зловещее в девушке, от чьих фотографий невозможно избавиться. Проклятие какое-то! Сумрачный, как Юджин Арам,[15] Билл зашагал прочь от пруда и углубился в тихую лиственную аллею.
Если что и могло успокоить бушевавшую в его сердце ярость, то именно эта мягкая зелень в безлюдном уголке парка, куда, по всей вероятности, не ступала людская нога. Слева пели на ветках птицы, справа гудели над клумбами шмели. Однако Билл не поддался на лесные чары и не бросил пакет. Его преследовало суеверное чувство, что ему недолго оставаться одному в этом заброшенном уголке. Предчувствие не обмануло. Через долю секунды из-за большого (куста на повороте показались двое, молодой человек и девушка.
Девушка была хорошенькая, ладная, но внимание Билла привлек ее спутник. Он был высокого роста, кареглазый, с каштановыми волосами, в длинном развевающемся галстуке розовато-лилового шелка, из-за чего казался похожим на художника. В чертах его Биллу померещилось что-то смутно знакомое. Вроде бы они уже встречались.
Молодой человек поднял глаза, и на лице его появилось выражение, которого Билл не понял. Это было узнавание — но не только. Не будь предположение настолько нелепым, Билл сказал бы, что это — страх. Карие глаза расширились, каштановые волосы зашевелились от ветра (шляпу он нес руке), и Биллу почудилось, что они встали дыбом.
— Привет, — сказал Билл. Он не мог вспомнить, кто это, но, судя по его реакции, они знакомы.
— Привет, — сипло произнес молодой человек.
— Хороший денек, — заметил Билл.
Неведомый знакомец явно успокоился, словно ожидал от Билла враждебности и приятно изумлен его вежливым тоном. Тонкое лицо просветлело.
— Чудесный, — сказал он. — Чудесный, чудесный, чудесный.
Наступило неловкое молчание. И тут на Билла что-то нашло. Повинуясь непреодолимому порыву, он выбросил вперед руку.
— Держите! — выпалил он, сунул молодому человеку пакет и быстро зашагал прочь. Чувства в нем бурлили, но сильнее всего было непомерное, ошеломляющее облегчение. Он вспомнил, как в детстве впервые прочел рассказ Стивенсона — тот самый, в которым надо продать бутылку с чертиком дешевле, чем ты ее купил. С той поры прошло лет двенадцать, но сейчас отчетливо вспомнилось то мгновение, когда пьяный шкипер забирает у героя бутылку. Ощущение — в точности то же самое. Молодой человек, вполне вероятно, сочтет его сумасшедшим, но вряд ли побежит следом. Если же побежит, придется держаться твердо.
Билл остановился. Плавный ход его мыслей резко застопорился — он внезапно сообразил, где видел этого молодого человека. Ну конечно же, в саду Холли-хауза, когда гонялся за ним, чтобы учинить расправу! Это Родерик Пайк.
Билл мрачно улыбнулся. Родерик Пайк! Нет, Родерик Пайк не побежит возвращать пакет.
И тут мысли его понеслись с такой быстротой, что он перестал за ними поспевать. Если это Родерик Пайк, то с какой стати он разгуливает по парку рука об руку с девушкой? Ему положено брести, не разбирая дороги, и думать о сбежавшей невесте! Как смеет человек, лишившийся Флик, вести себя настолько бездушно!
Тут мысли приняли новое направление, и были они так тяжелы, что Биллу пришлось сесть.
Флик! Конечно, он и на минуту по-настоящему не забывал ее, но именно встреча с Пайком воскресила в памяти ее образ, да так живо, будто он только что вспомнил. Флик!.. Он видел ее так явственно, словно она рядом… Флик радостная, улыбающаяся; Флик усталая, в слезах; Флик испуганная, ищущая у него защиты… целая галерея портретов, один милее другого. И вдруг, как если бы он знал это все время, Билл понял, что любит Флик.
Конечно… Какой же он болван, что не догадался раньше! Джадсон говорит, что он хмурый, как дождливое воскресенье в Питсбурге. Правильно. Так и есть. А почему? Потому что с отъездом Флик жизнь стала пустой и бессмысленной. Это и терзало его в последние недели.
Билл встал. Горя тем жаром, который находит в минуты прозрения, он полез в карман за трубкой — сейчас определенно требовалось выкурить трубочку, а то и две — и обнаружил, что забыл ее дома. Поскольку без трубки думать невозможно, он повернул назад.
Джадсон, образец такта, по-прежнему где-то гулял. Билл порадовался — он предпочитал побыть в одиночестве. Трубка отыскалась на обеденном столе рядом с недописанным письмом; Билл забрал ее и ушел в гостиную.
На столике лежала телеграмма. Билл распечатал ее, втайне надеясь, что она — от Флик, и с разочарованием прочел, что дядя Кули прибывает завтра в Саутгемптон и рассчитывает увидеть его в три часа в Клубе букинистов на Пэлл-Мэлл.
Билл не знал, что мистер Параден собирается в Англию, и пожалел, что не сможет сообщить ничего ошеломляющего о мистере Уилфреде Слинсби. Да, дядя Кули приезжает совсем некстати.
Однако от него нельзя просто отмахнуться. Билл посчитал, что произведет лучшее впечатление, если не станет дожидаться трех, а поедет на вокзал Ватерлоо встречать поезд из Саутгемптона. Приняв решение, он сел и погрузился в сладкие мечты о Флик.
Глава XIV ЧУДО НА ВОКЗАЛЕ ВАТЕРЛОО
На следующее утро Билл легкой походкой шагал через мост. Он шел на вокзал. Часть предыдущей ночи он провел без сна и временами даже сомневался в цельности своего характера. Он спрашивал себя, способен ли на подлинные чувства человек, так легко переходящий к новой любви? или это пустой, мелкий тип, достойный всяческого презрения? С двенадцати тридцати до без четверти два он склонен был ответить отрицательно на первый вопрос и положительно на второй, но в час сорок пять его разгоряченный ум наткнулся на утешительную мысль о Ромео.
И впрямь, Ромео. Поколения влюбленных видели в нем свой образец, а ведь Шекспир сам описывает, как, скажем, в 21.30 друзья потешаются над его страстью к Розалине, а в 21.45 он уже боготворит Джульетту. А уж Ромео никто не назовет мелким и пустым.
Нет, все в порядке. Просто повязка упала с его глаз, а это может случиться с каждым. Чем ближе Билл подходил к вокзалу, тем больше убеждался, что Флик создана для него. То, что он испытывал к Алисе Кокер, было типичным заблуждением наивного юноши. Он оглядывался на два месяца назад и жалел себя тогдашнего, словно кого-то другого.
Успокоив, таким образом, душевные сомнения, он немедленно продумал практическую сторону дела. С первым же кораблем он отправляется в Америку, находит Флик и открывает ей свое сердце. Каждая минута, проведенная за три тысячи миль от нее, потеряна безвозвратно.
Странное дело, при мысли о том, чтобы открыться Флик, он не испытал того нервного оцепенения, в котором опрометчиво изливал свои чувства Алисе Кокер. Флик — другое дело. Флик — это Флик. Она — товарищ. На Вестминстерском мосту он уже улыбался прохожим и сообщал полисменам, что сегодня чудесное утро; на Йоркской дороге он дал лоточнику полкроны за коробку спичек, отчего старый скептик немедленно уверовал в чудеса. Под шумные своды вокзала Ватерлоо он вбежал веселой рысцой, которая перешла в галоп, когда носильщик сообщил, что поезд из Саутгемптона высаживает пассажиров на тринадцатой платформе.
Билл без труда отыскал эту платформу. Железная поступь прогресса лишила вокзал Ватерлоо былой таинственности. Когда-то это была загадочная, сумрачная Страна Чудес, по которой беспомощно метались ошалелые существа, тщетно пытаясь что-то вызнать у таких же ошалелых служителей. Теперь здесь все четко и упорядоченно. Билл, не заставший романтических дней, не мог и пожалеть о колоритной дикости. Он купил перронный билет и шагнул в водоворот толпы за барьером.
Платформу заполнили пассажиры, их друзья и родственники. Природная смекалка подсказала Биллу, что дядя Кули—в дальнем конце поезда, приглядывает за выгрузкой багажа. Он ринулся туда с намерением проявить расторопность, избавить дядю от хлопот и продемонстрировать деловую прыть. Отодвинув мальчишку, который пытался продать ему апельсины и шоколад, он пустился бегом, и был вознагражден занятным зрелищем: мистер Параден прыгал в арьергарде толпы, словно низкорослый болельщик на собачьих бегах.
