Помощник капитана, черненький, безусый мальчик, изображавший из себя в салоне старого морского волка, очень благоволил к студенту. Во время своих очередных вахт он рассказывал Држевецкому непристойные рассказы из своей прошлой жизни, говорил гнусности про всех женщин, находившихся на судне, а студент выслушивал его терпеливо и внимательно, хотя и несколько холодно.
— Эти? — переспросил помощник капитана. Несомненно, комиссионеры. Должно быть, торгуют мукой или зерном. Да вот мы сейчас узнаем. Послушайте, господин, как вас, послушайте! — закричал он, перегнувшись через перила. — Вы с грузом? Хлеб?
— Уже! — ответил еврей, подняв кверху умное, наблюдательное лицо. — Теперь я еду для собственного удовольствия.
Вечером опять пела московская барышня — «Кто нас венчал», — земский начальник кричал о пользе уничтожения жидов и введения общей всероссийской порки, полковник заказывал севрюжку по-американски с каперсами. Два комиссионера уселись играть в шестьдесят шесть — старыми картами, потом к ним, как будто невзначай, подсел третий, и они перешли на преферанс. При окончательном расчете у одного из игроков не нашлось сдачи, — оказались только крупные бумажки.
Он сказал:
— Ну, господа, как же мы теперь разделимся? Хотите на черное и красное?
— Ну уж, благодарю вас, в азартные игры не играю, — ответил другой. — Да это пустяки. Пускай мелочь останется за вами.
Первый как будто бы обиделся, но тут вмешался третий:
— Господа, кажется, мы не пароходные шулера и находимся в порядочной компании. Позвольте, сколько у вас выигрыша?
— Однако какой вы горячий, — сказал первый. — Шесть рублей двадцать копеек.
— Ну вот… Иду на всё.
— Ой, как страшно! — сказал первый и начал метать.
Он проиграл и в сердцах удвоил ставку. И вот через несколько минут между этими тремя людьми завязалась оживленная, азартная игра в польский банчок, в которой банкомет сдает всем партнерам по три карты и от себя открывает на каждого по одной.
Не прошло и получаса, как на столе ворохами лежали кредитные билеты, столбики золота и груды серебра. Банкомет все время проигрывал. При этом он очень правдоподобно разыгрывал удивление и негодование.
— Это вам всегда так везет на пароходах? — спрашивал он с ядовитой усмешкой партнера.
— Да. А особенно по четвергам, — отвечал тот хладнокровно.
Неудачный игрок потребовал новую талию. Но он опять стал проигрывать. Вокруг их стола столпились пассажиры первого и второго классов. Игра понемногу разожгла всех. Сначала вмешался добродушный артиллерийский полковник, потом акцизный чиновник, ехавший в Асхабад, и бородатый редактор. У мадам Кострецовой загорелись глаза, и в этом сказалась ее пылкая, нервная натура.
— Ставьте же против него, — сказала она злым шепотом мужу. — Разве вы не видите, что его преследует несчастье.
— Mais[15], дорогая моя… Бог знает с кем, — слабо протестовал земский начальник.
— Идиот! — сказала она злым шепотом. — Принесите из каюты мой ридикюль.
III
Студент давно уже понял, в чем дело. Для него было совершенно ясно, что эти три человека составляют обыкновенную компанию пароходных шулеров. Но, очевидно, ему нужно было кое-что обдумать и сообразить. Он взял в буфете длинную черную сигару и уселся на балконе, следя, как тень от парохода скользила по желтой воде, игравшей солнечными зайчиками. Помощник капитана, увидев его, сбежал с рубки, многозначительно смеясь.
— Профессор, хотите, я вам покажу одного из самых интересных людей в России?
— Да? — сказал равнодушно студент, стряхивая ногтем пепел с сигары.
— Посмотрите, вон тот господин, с седыми усами и с зеленым шелковым зонтиком над глазами. Это — Балунский, король шулеров.
Студент оживился и быстро посмотрел направо.
— Этот? Да? В самом деле Балунский?
— Да. Этот самый.
— Что ж, он теперь играет?
— Нет. Совсем упал. Да если бы он и сел играть, так ведь, вы знаете, мы обязаны предупредить публику… Он только торчит за столами, смотрит, и больше ничего.
В это время Балунский проходил мимо них, и студент с самым живым интересом проводил его глазами. Балунский был высокий, прекрасно сложенный старик с тонкими, гордыми чертами лица. Студент многое увидал в его наружности: давнишнюю привычку держать себя независимо и уверенно на глазах большой публики, выхоленные, нежные руки, наигранную внешнюю барственность, но также и маленький дефект в движении правой ноги и побелевшие от времени швы когда-то великолепного парижского пальто. И студент с неослабным вниманием и с каким-то странным смешанным чувством равнодушной жалости и беззлобного презрения следил за всеми этими мелочами.
— Был конь, да изъездился, — сказал помощник капитана.
— А внизу идет большая игра, — сказал спокойно студент.
Потом, вдруг повернувшись к помощнику капитана и глядя ему каменным взглядом в самые зрачки, он сказал так просто, как будто заказывал себе завтрак или обед:
— Вот что, mon cher ami[16], я к вам приглядываюсь уже два дня и вижу, что вы человек неглупый и, конечно, стоите выше всяких старушечьих предрассудков. Ведь мы с вами сверхлюди, не правда ли?
— Да, вообще… И по теории Ницше, вообще… — пробормотал важно помощник капитана. — Жизнь человеческая…
— Ну, ладно. Подробности письмом.
Студент расстегнул сюртук, достал из бокового кармана щегольской бумажник из красной кожи с золотой монограммой и вынул из него две бумажки, по сто рублей каждая.
— Держите, адмирал! Это ваши, — сказал он внушительно.
— За что? — спросил помощник капитана, захлопав глазами.
— За вашу за прекрасную за красоту, — сказал серьезно студент. — И за удовольствие говорить с умным человеком, не связанным предрассудками.
— Что я должен сделать?
Теперь студент заговорил отрывисто и веско, точно полководец перед сражением:
— Во-первых, не предупреждать никого о Балунском. Он мне нужен будет, как контроль и как левая рука. Есть?
— Есть! — ответил весело помощник капитана.
— Во-вторых, укажите мне того из официантов, который может подать на стол мою колоду.
Моряк немножко замялся.
— Разве Порфирий? — сказал он, как бы рассуждая с самим собой.
— Ах, это тот, худой, желтый, с висячими усами? Да?
— Да. Этот.
— Ну, ну… У него подходящее лицо. С ним у меня будет свой разговор и особый расчет. Затем, мой молодой, но пылкий друг, я вам предлагаю следующую комбинацию. Два с половиной процента с валового сбора.
— С валового сбора? — захихикал восторженно помощник капитана.
— Да-с. Это составит приблизительно вот сколько… у полковника своих, я думаю, рублей тысяча и, может быть, еще казенные — скажем кругло — две. Земского начальника я тоже ценю в тысячу. Если удастся развертеть его жену, то эти деньги я считаю как в своем кармане. Остальные все — мелочь. Да еще у этих сморкачей, я считаю, тысяч около шести — восьми… вместе…
— У кого?
— А у этих пароходных шулеришек. У этих самых молодых людей, которые, по вашим словам, торгуют зерном и мукой.
— Да разве? Да разве? — спохватился помощник капитана.
— Вот вам и разве. Я им покажу, как нужно играть. Им играть в три листика на ярмарках под забором. Капитан, кроме этих двухсот, вы имеете еще триста обеспеченных. Но уговор: не делать мне страшных гримас, хотя бы я даже проигрался дотла, не соваться, когда вас не спрашивают, не держать за меня, и, главное что бы со мной ни случилось, даже самое худшее, — не обнаруживать своего знакомства со мной. Помните — вы не мастер, не ученик, а только статист.
— Статист! — хихикнул помощник капитана.
— Экий дурак, — сказал спокойно студент.
И, бросив окурок сигары через борт, он быстро встал навстречу проходившему Балунскому и фамильярно просунул руку ему под руку. Они поговорили не больше двух минут, и, когда окончили, Балунский снял шляпу с льстивым и недоверчивым видом.
IV
Поздно ночью студент и Балунский сидели на пароходном балконе. Лунный свет играл и плескался в воде. Левый берег, высокий, крутой, весь обросший мохнатым лесом, молчаливо свешивался над самым пароходом, который шел совсем близко около него. Правый берег лежал далеким плоским пятном. Весь опустившись, сгорбившись еще больше, студент небрежно сидел на скамейке, вытянув вперед свои длинные ноги. Лицо у него было усталое и глаза тусклые.
— Сколько вам может быть лет? — спросил Балунский, глядя на реку.
Студент промолчал.
— Вы меня извините за нескромность, — продолжал, немного помявшись, Балунский. — Я отлично понял, для чего вы меня посадили около себя. Я также понимаю, почему вы сказали этому фушеру, что вы его ударите по лицу, если колода, после проверки, окажется верной. Вы это произнесли великолепно. Я любовался вами. Но, ради Бога, скажите, как вы это делали?
