Последние слова капитана открыли ей такую бездну лживости в этой женщине, что Дортея не смела еще раз встретиться с ней.
Ей было жаль Марию Лангсет, но, ежели Мария сама предалась в руки цыганки, только цыганка и могла теперь спасти бедную Марию. Или доктор — надо отправить в Фенстад записку и настоятельно просить капитана Колда пригласить опытного доктора, — непонятно только, почему он не сделал этого сразу, как узнал, что натворила с собой эта несчастная девушка?..
Да, да — и это не вызывало сомнений, — без доктора им не обойтись, домашние средства, коими располагала она сама, были недостаточны. Вот что следует ему написать. Она сделала все, что могла, жаропонижающий отвар и другие средства, какими она воспользовалась, хотя бы принесли больной облегчение и были совершенно безобидны. Лечение Сибиллы тоже оказало благотворное действие на больную… Кроме того, она позаботилась о том, чтобы в доме было достаточно чистого белья, корпии и других необходимых больной вещей. А также дала Магнилле указания, чем кормить и поить больную. Видит Бог, больше она ничего не может сделать для Марии.
У нее есть свой дом, который тоже требует ее внимания, предстоит столько хлопот, чтобы приготовить мальчиков к отъезду! Если же она решит, что тоже поедет с ними, о чем ее настоятельно просил брат Уле, то дел у нее будет еще больше — надо и самой подготовиться к поездке, и еще переделать дома кучу дел, чтобы служанки ничего не перепутали и как следует заботились о младших детях, пока ее не будет дома. Теперь она уже не могла попросить Карен Хаусс пожить у нее это время, но, может быть, Финхен Вагнер?.. Господи, сколько у нее еще дел!..
Дортея вдруг с удивлением обнаружила, что ей хочется поехать на свадьбу брата. Более близких родственников у нее не было — добрый молодой брат, искренний, доброжелательный ленсман Люнде, давший ей понять, что хочет заменить ей отца. Да и мать тоже — слепое чувство ожидания, надежда на помощь или тоска по матери всколыхнулись в ее душе. Все-таки она и твоя мать, Дортея, сказал ей брат Уле.
Мадам Элисабет и сам ленсман сердечно встретили Дортею Теструп и ее сыновей. Но после первых приветствий за чашкой кофе в гостиной старого дома Дортея их больше не видела. Ленсман исчез, а мадам ходила, опираясь на свою трость с серебряным набалдашником, из дома в дом, из комнаты в комнату и надзирала за последними спешными приготовлениями к свадьбе.
Дортея понимала, что как раз сейчас у матери нет времени для разговоров. И в те минуты, что они сидели за кофе, Теструп вообще не упоминался. Для этой поездки Дортея надела праздничное платье из черного люстрина, в котором ходила в церковь, украсив его белыми манжетами с черным бархатным кантом. Черная розетка скрепляла косынку на груди, и оборки чепца были украшены черной лентой. Какая-то частица сознания Дортеи все время помнила, что теперь она одета, как вдова. Но мать с отчимом не могли знать, что она впервые надела траур, — по их разумению, она уже давно носила его. Дортея понимала, что смерть Теструпа перестала быть для них новостью, они больше не думали о ней. В вечер накануне свадьбы их мысли были заняты совершенно другим.
В Люнде без конца приходили женщины и девушки, неся свои дары в ведерках и корзинах, и каждую следовало пригласить в дом и угостить кофе. Дортея помогала принимать их и относила в кладовку принесенные женщинами дары. Стоял дивный весенний вечер — долина лежала высоко, и лето здесь по-настоящему еще не начиналось; свежий запах затоптанной на дворе травы, конского навоза, поленниц дров и дыма, поднимавшегося из труб, смешивался с ароматом молодой, влажной листвы, доносившимся со стороны загона.
Сквозь веселые звуки суеты и неразберихи в доме и на дворе слышался близкий шум мельничного ручья и далекий гул реки, текущей по дну долины. Небо в зените было покрыто мелкими облаками, похожими на завитки шерсти, на западе сквозь облака пробивались неяркие солнечные лучи, освещая свежую зелень и коричневатую почву полей, которые окружали усадьбы, лежавшие в ряд на солнечной стороне склона. Как здесь, однако, красиво, подумала Дортея с радостью, — ее любимый брат будет счастлив в этой большой, богатой усадьбе со своей трудолюбивой Ингебьёрг. Невеста Уле оказалась не так красива, как представляла ее себе Дортея, и значительно старше своего жениха — ей уже стукнуло двадцать восемь. Но она — умная, воспитанная девушка с тихим, покладистым характером. И чувство уверенности, сопутствующее солидному благополучию, тоже не последняя вещь…
Дортея подумала о собственном будущем и вздохнула. Ее положение было столь же неопределенно, сколь и положение бедняков, живших в домишках с зелеными дерновыми крышами вдоль реки, где осенние заморозки частенько губили урожай на истощенных паводками полях между ольховым лесом и каменными россыпями, награждая болезнями и людей и скотину…
Горные склоны с другой стороны долины от подножья до самой вершины были сплошь покрыты темно-синим лесом. Лишь вдоль сбегавшей с вершины реки, спешащей вниз к церкви Херберга, лежало несколько не очень крупных усадеб, поля которых раскинулись на крутых склонах, да кое-где, выше них, виднелись редкие вырубки — то были дворы арендаторов и летние сетеры. Пока Дортея в задумчивости озирала долину, тучи на северо-западе стали медно-красными, края их светились янтарной каймой — солнце уже заходило. Ветра совсем не было, замерли и не шевелились светло-желтые кисти цветов и нежные красноватые листья большого клена посреди двора. Интересно, какая будет погода завтра?.. Впрочем, здесь, высоко в горах, считалось, что, коли на пути в церковь невеста попадет под дождь, это сулит богатство. Однако мало приятного, если гости будут сидеть за свадебным столом в мокрой одежде…
Ни Вильхельма, ни Клауса Дортея не видела. Через двор из хлева торопливо шли женщины с полными подойниками, они весело перекликались со служанками, бегавшими между домами с охапками постельного белья. Внизу у конунгова амбара кто-то ходил с фонарем — сегодня там будет спать невеста с женщинами, которые завтра нарядят ее в подвенечное платье.
Дортея взяла миску с колбасой и пошла в поварню. Как только она открыла дверь, ее встретил аппетитный запах мясного бульона. Женские фигуры торопливо передвигались в облаках жирного пара, освещенного пылавшим в плите огнем, другие разделывали тесто за длинным столом, где среди деревянных квашней, мисок и корзин с яйцами горели две сальные свечи в железных зажимах. В углу поварни какая-то женщина растирала мясной фарш в большой каменной ступе. На ней был белый чепец с оборками, которые скрывали ее лицо. Женщина работала, низко наклонившись над ступой.
Мать просила Дортею опустить колбасу в котел с бульоном — бульон должен быть как можно крепче. Но женщина в большом чепце подошла к ней, словно хотела остановить:
— Что вы делаете, матушка?.. За этим котлом наблюдаю я… Не может быть!.. — Она вдруг спохватилась. — Никак это Дортея, я хотела сказать мадам Теструп?.. Вы меня, разумеется, не узнали?..
Что-то в этой женщине и впрямь было знакомо Дортее, хотя узнать ее она не могла. У нее было вытянутое, лошадиное лицо, несмотря на то что оборки чепца скрывали часть лба; из-за отсвета углей под котлом ее крупные черты как будто затеняли сами себя — запавшие, продолговатые щеки, крупный прямой нос с квадратным кончиком, удлиненный и совершенно плоский подбородок. Из-за того что верхняя часть ее туловища была слегка наклонена вперед, даже теперь, когда она отошла от ступы, эта женщина неприятно напомнила Дортее Сибиллу, однако она была одета по-городскому и говорила, как говорят образованные люди. Неожиданно Дортея узнала ее:
— Боже мой!.. Неужели… мадам Даббелстеен?
— Она самая… Подумать только, моя дорогая Дортея узнала меня! Ради Бога, любезная мадам Теструп, извините за такую фамильярность, но я помню вас, когда вы были маленькой хорошенькой Дортеей Фразер, вы всегда были моей любимицей, когда я жила в доме вашей матушки и пробста де Тейлеманна…
По правде сказать, у Дортеи не сохранилось о ней никаких приятных воспоминаний, напротив, ей казалось, что она даже недолюбливала йомфру Алет, как звали тогда компаньонку матери. Но она была еще маленькая, когда йомфру Алет покинула их дом и, как помнила Дортея, поступила в экономки к престарелому пастору где-то в Конгсвингере. Много лет спустя, уже будучи старой девой, она вышла замуж за капеллана Даббелстеена. Нельзя отрицать, Дортея уговорила своего мужа взять к ним учителем студента Даббелстеена главным образом потому, что он был сыном старой и верной компаньонки ее матери; Дортея полагала, что йомфру Алет жила с матерью еще при майоре Экелёффе и уж точно все годы, пока мать была замужем за отцом Дортеи, Давидом Фразером. Увидев ее теперь, Дортея поняла, что ей никогда не нравилась эта женщина.
