Для зрячего дом — это склеп, а слепой знает его тепло. А теперь я снова должна стукаться о стены и цепляться за пороги?
Он отпустил руку жены и открыл белые ворота.
— Здесь темно. Похоже, что деревья заслоняют солнце. Зимой здесь будет холодно.
— Да, это европейский дом. И стены, и окна здесь какие-то мрачноватые. Здесь, наверное, жил немец. Вот и табличка. «Лидерман».
Открыв входную дверь, он отшатнулся — будто нестерпимый свет ударил его по глазам.
— Ух, как здесь светло! Замечательно! Когда на дворе настанет ночь, здесь всё равно будет светло.
Они были окружены лимонными и охряными полосами плотных обоев, такими же яркими, что и красно-белые куски драпировки, которыми окружают место синтоистского богослужения. Занавески на окнах были густо малиновыми — они били в глаза, словно лампы.
— Здесь стоит диван, здесь — камин, стол со стульями, комод, лампа… Полная меблировка! Ты только посмотри!
Он взволнованно и неловко усадил жену на диван. Она едва не упала. При этом жена неуклюже взмахнула руками — словно человек, который в первый раз встал на коньки. Тело её закачалось на пружинах.
— Даже пианино есть!
Он снова схватил её за руку. Она села за небольшое пианино, стоявшее возле камина. Робко тронула клавиши.
— Играет!
Жена стала наигрывать детскую песенку. Наверное, она заучила её, ещё когда была маленькой и зрячей.
Муж прошёл в кабинет с огромным столом. Рядом оказалась спальня с широкой кроватью. Соломенный матрас был покрыт грубым одеялом в красных и белых продольных полосах. Он вспрыгнул на кровать и закачался на мягких пружинах. Жена заиграла что-то повеселее. Из-за слепоты она иногда фальшивила, и тогда он слышал её смех.
— Иди скорее сюда! Здесь такая широкая постель!
Как странно! Жена весело пробежала в спальню по этому незнакомому дому — словно зрячая девочка. Они сели на кровать и обнялись. Они раскачивались на пружинах, словно заводные игрушки. Жена стала тихонечко насвистывать. Время куда-то исчезло.
— Где мы?
— Ты спрашиваешь, где?
— Правда, скажи.
— В любом случае, это не наш дом.
— Хотела бы я, чтобы таких домов было побольше.
[1928]
Жёны, жёны, жёны… О, женщины, скольких из вас называют этим именем! В том, что некая девушка становится чьей-то женой, нет ничего необычного. Но, друзья, видел ли кто-нибудь из вас толпу, состоящую исключительно из жён? Зрелище не для слабонервных — сравнимо с лицезрением толпы преступников.
Видевший толпу студенточек или же фабричных работниц вряд ли себе представит, что это такое — толпа жён. Дело в том, что и студенток, и работниц что-то объединяет. И вот это что-то заставило их покинуть свой дом и собраться вместе. Но каждая жена — это законченная индивидуальность, она соединяется с толпой, имея пунктом отправки больничный изолятор своего дома. На благотворительном базаре или же на пикнике бывших однокурсниц вполне представима ситуация, когда каждая из присутствующих жён на некоторое время снова становится школьницей. Но когда сбиваются вместе жёны, каждая из них любит по отдельности именно своего мужа. Впрочем, мы говорим совсем не о базарах…
Вот, например, железнодорожная станция под Токио. Пусть это будет станция Омори. Пусть утро было солнечным, но пусть к вечеру стал накрапывать дождик.
К великому сожалению, жена писателя Нэнами не обитала в больничном изоляторе — она была танцовщицей в театре Сигэно. Этим всё сказано: она никогда не встречала его на станции. Поэтому, когда в грудь писателя уткнулось нечто твёрдое, и когда он услышал, как соседская жена говорит ему: «Здравствуйте, вот вам, пожалуйста, зонтик», — он ощутил скорее не некий предмет, но концепт жены. Его соседка Тиёко покрылась краской и улыбнулась. Это было так естественно — многослойная толпа жён, у каждой — по два зонтика, каждая жадно вглядывается в толпу мужчин, выходящих со станции.
«Спасибо, спасибо. Я вижу, вы здесь как на первомайской демонстрации», — небрежно сказал писатель, хотя на самом деле он был взволнован ещё больше, чем она. Словно только что закончивший свою речь оратор, он поспешно сбежал по ступеням каменной лестницы. Выбравшись из толпы, раскрыл зонтик. Он оказался женским — ирисы в зелёной воде. То ли она дала ему не тот зонтик, то ли принесла свой… Неважно. Только эта добрая женщина пришла на станцию под осенним дождём и будто обволокла его. Из своего кабинета на втором этаже Нэнами часто наблюдал, как Тиёко качает насосом воду из колодца — привстав на цыпочки, между разошедшимися полами — белеют коленки. Когда их глаза однажды встретились, она засмеялась — будто осенний ветерок погладил созревшее яблоко. Вот, кажется, и всё. Идя под её зонтом с ирисами, он вспомнил о жене — её безумный танец в мужских объятиях. Вспомнил — и ему стало по-прежнему одиноко.
Писателя атаковала армия жён, сосредоточившихся на всех трёх улицах, что вели к станции. Армия, положившая все свои ресурсы чрезмерной семейной любви на то, чтобы вооружиться зонтами. Торопливая походка жён, не приученные к солнечному свету землистые лица, незатейливость чувств заставляли вспомнить о заключённых и солдатах.
«Толпа жён на первомайской демонстрации — неплохая метафора», — подумал Нэнами, направляясь против нескончаемого потока женщин с мужскими зонтиками в руках. «Они вышли ненакрашенными со своих кухонь — слепок со своих ненакрашенных семей. Выставка семей мелких служащих».
Писатель слабо улыбнулся — под стать этому моросящему дождю. Но женщины не улыбались. Наоборот — некоторые из них, обессилевшие от напряжённого ожидания, были готовы расплакаться. И Тиёко тоже ещё не успела вручить своему мужу причитавшийся ему зонт.
Читателю уже, наверное, стало ясно, что станция расположена в пригороде — будь то в Омори или где-нибудь ещё, что мужья служат в фирмах и не разъезжают в автомобилях, что жёны в хлопковых кимоно не имеют служанок, что живут в этом пригороде молодые супруги. Это, разумеется, вовсе не означает, что в этом Омори невозможно увидеть мать с младенцем на закорках и с бумажным зонтиком в руках, или старуху с широким мужниным зонтом, который она использует как посох, или же только что выскочившую замуж девушку в зимнем тёмно-красном пальто вместо положенного дождевика…
После того как каждая жена уже высмотрела на станции своего возвращающегося с работы мужа, они мирно бредут — зонтик к зонтику или же под одним общим зонтом, покрытые медовомесячной радостью возвращения домой. Жёны все подходят и подходят, склоняя вас к мысли о женском рынке, где каждая из них дожидается мужа, выискивает себе хозяина. И рынок этот лишён косметических прикрас
