День проходилъ за днемъ, и наши дамы на Королевиной усадьбѣ проводили свою жизнь въ тѣхъ мирныхъ занятіяхъ и забавахъ, которыми вообще продовольствуется женскій полъ, проживающій въ деревнѣ или на дачѣ. Колокола звонили и перезванивали, давая знать, кому слѣдуетъ, что наступило время обѣда, ужина, молитвы. Молодыя леди, каждое утро передъ завтракомъ, упражнялись на фортепьяно, пользуясь наставленіями и совѣтами мистриссъ Бекки. Затѣмъ, обувшись въ толстые, непромокаемые башмаки, онѣ выходили въ паркъ, въ рощу, или иногда совершали путешествія въ деревню и посѣщали крестьянскія хижины, предлагая бѣднымъ паціентамъ микстуру, порошки и маленькія книжечки по рецепту леди Саутдаунъ. Вдовствующая леди между-тѣмъ разъѣзжала въ своей одноколкѣ вмѣстѣ съ мистриссъ Бекки, которая слушала ея поучительную бесѣду съ ревностнымъ вниманіемъ новообращенной прозелитки. По вечерамъ, окруженная членами всей фамиліи, она пѣла ораторіи Генделя и Гайдна, или вышивала по канвѣ, какъ-будто судьба предназначила ее для безпрерывнаго труда и, покорная этому назначенію, она будетъ нести тихій и скромный образъ жизни до глубочайшей старости, когда снизойдетъ она въ могилу, оплакиваемая своими безчисленными друзьями… Увы! Знала мистриссъ Бекки, что за воротами Королевиной усадьбы, вновь откроется для нея Базаръ Житейской Суеты съ его безконечными заботами, интригами, сплетнями, планами и… нищетой, которая ожидаетъ ее въ Курцонской улицѣ, что на Майской ярмаркѣ, въ домѣ мелочнаго лавочника Реггльса.
— Кажется нѣтъ никакого труда быть женою помѣщика-джентльмена, думала Ребекка. Вѣроятно я съумѣла бы разыграть роль добрѣйшей женщины при пяти тысячахъ фунтовъ годоваго дохода. Не нужно особенной хитрости ухаживать за дѣтьми и собирать абрикосы въ оранжереяхъ. Я съумѣла бы поливать цвѣты въ куртинахъ, или срывать желтыя листья съ гераніума. Съумѣла бы разспрашивать старухъ о ихъ ревматизмахъ, и заказывать супъ въ полкроны для бѣдняка. Убытка тутъ не было бы изъ пяти тысячь дохода. Съумѣла бы я ѣздить миль за десять на провинціальные обѣды, и щеголять прошлогодними модами въ кругу этихъ незатѣйливыхъ леди. Съумѣла бы я и расплачиваться со всѣми, еслибъ только были у меня деньги. Съумѣла бы… но вѣдь это, кажется, и все, чѣмъ гордятся здѣшніе джентльмены и леди. Они смотрятъ съ высока на насъ, горемычныхъ бѣдняковъ, и воображаютъ, что оказываютъ великое благодѣяніе, какъ-скоро даютъ какой-нибудь пятифунтовый билетикъ нашимъ дѣтямъ…
И кто знаетъ, что всѣ эти умозрѣнія Ребекки…
Позвольте, однакожь, мнѣ пришла въ голову остроумная мысль одного древнѣйшаго японскаго философа, который, бывъ нѣсколько десятилѣтій погруженъ въ созерцаніе человѣческой природы, замѣтилъ весьма справедливо, что «всѣ мы — люди, всѣ — человѣки», — и эту самую сентенцію, какъ вы знаете, старинный нашъ знакомый, Терренцій, перевелъ на свой языкъ такимъ-образомъ: «homo sum, et nihil humani а me alienum esse pulo». Ha что, черезъ нѣсколько вѣковъ, послѣдовалъ и комментарій римскаго философа, Сенеки, въ такомъ тонѣ: «omnia vitiorum genera paupertas ac miseria pariunt, et»… Люблю латинскія цитаты; но еще больше люблю точки, и сейчасъ же, съ вашего позволенія, поставлю цѣлую строку точекъ въ такомъ порядкѣ:. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Всѣ старыя убѣжища, старыя поля и лѣса, кустарники, рощи, пруды и сады, комнаты стариннаго дома, гдѣ она провела пару годовъ, лѣтъ за семь передъ этимъ, все было изслѣдовано и разсмотрѣно проницательными глазками мистриссъ Бекки. Тогда она была молода, то-есть, говоря сравнительно; потому-что, въ строгомъ смыслѣ, она не могла припомнить, была ли когда-нибудь молода. Всѣ тогдашнія мысли и чувства живо опять обрисовались въ ея маленькой головкѣ, и она сравнивала ихъ съ теперешними мыслями и чувствами послѣ семи лѣтъ, проведенныхъ ею въ шумномъ кругу свѣта, среди великихъ людей и различныхъ націй. О, какъ возвысилась она надъ своей первоначальной, скромной долей!
— Я умна, тогда-какъ почти всѣ другіе люди — безмозглые дураки: вотъ чему обязана я своимъ возвышеніемъ въ свѣтѣ, думала мистриссъ Бекки. Я не могу отступить назадъ, и вновь прійдти въ соприкосновеніе съ тѣми людьми, которыхъ, бывало, встрѣчала въ мастерской своего отца. Экипажи лордовъ стоятъ у моего подъѣзда, и въ моей гостиной рисуются джентльмены съ подвязками и звѣздами: что жь можетъ быть общаго между мною и бѣдными артистами съ негодными пачками табаку въ своихъ карманахъ? Мужъ мой — джентльменъ; и графская дочь называетъ меня сестрой въ томъ самомъ домѣ, гдѣ, за нѣсколько лѣтъ, я была немногимъ выше обыкновенной служанки. Что жь? Во сколько кратъ, на самомъ дѣлѣ, положеніе мое въ свѣтѣ улучшилось противъ тѣхъ давно-прошедшихъ годовъ, когда была я дочерью бѣднаго живописца, и обманывала какого-нибудь мелочнаго лавочника изъ-за куска сахара и двухъ золотниковъ чаю? Лучше ли я обставлена теперь въ домашнемъ быту? Я ни въ какомъ случаѣ не могла быть бѣднѣе, сдѣлавшись женою Франциска, который такъ любилъ меня, бѣдняга! И право, я не задумалась бы ни на секунду промѣнять это положеніе и всѣхъ своихъ родственниковъ на какіе-нибудь тридцать тысячь франковъ, положенныхъ въ банкъ за три процента.
О чемъ бы ни думала мистриссъ Бекки, результатъ ея размышленій всегда былъ одинъ и тотъ же, и она отлично понимала, что деньги, и только деньги, могутъ служить для нея якоремъ надежды на широкой дорогѣ житейскихъ суетъ и треволненій.
Быть-можетъ въ ея голову западала когда-нибудь мысль, что довольство скромной долей, покорность судьбѣ и честное исполненіе своихъ обязаныостей, скорѣе и дѣйствительнѣе привели бы ее къ истинному счастью, чѣмъ тотъ окольный путь, по которому она стремилась къ достиженію своихъ цѣлей; но если точно мысли этого рода возникали въ ея мозгу, она старалась всегда обходить ихъ съ тою безпокойною заботливостію, съ какою дѣти на Королевиной усадьбѣ обходили комнату, гдѣ лежалъ трупъ ихъ отца. Притомъ видѣла мистриссъ Бекки, что она зашла уже слишкомъ далеко. Совѣсть, конечно, тревожила ее по временамъ; но всѣмъ и каждому извѣстно, какъ легко особы извѣстнаго сорта подавляютъ въ себѣ это чувство. Страхъ стыда, позора или наказанія, дѣйствуетъ на нихъ въ тысячу разъ сильнѣе, чѣмъ сознаніе нравственнаго униженія своей натуры.
Само-собою разумѣется, что, впродолженіе своего пребыванія на Королевиной усадьбѣ, мистриссъ Бекки вошла въ самыя дружелюбныя сношенія со всѣми членами благороднаго семейства. Леди Дженни и супрутъ ея, прощаясь съ нашей героиней, спѣшили выразить искреннія чувства родственной любви и пріязни. Съ удовольствіемъ разсуждали они о томъ счастливомъ времени, когда будетъ вновь отстроенъ и украшенъ ихъ прадѣдовскій домъ на Гигантской улицѣ, въ Лондонѣ, гдѣ они чаще и чаще будутъ видѣться съ мистриссъ Родонъ. Леди Саутдаунъ снабдила ее значительнымъ количествомъ порошковъ и микстуръ собственнаго приготовлепія, и вручила ей рекомендательное письмо къ достопочтенному Лоренсу Грилльсу. Питтъ приказалъ заложить четверню лошадей въ фамильную карету, и проводилъ ихъ до Модбери, куда заранѣе была отправлена телѣга, нагруженная дичью и дорожными вещами мистриссъ Родонъ.
— Какъ вы будете счастливы при свиданіи съ своимъ малюткой! сказала леди Кроли, прощаясь окончательно съ своей милой сестрицей.
— О, да, неизмѣримо счастлива! отвѣчала Ребекка, возводя къ облакамъ свои зеленые глазки.
Она была неизмѣримо счастлива при мысли, что оставляетъ наконецъ это мѣсто, но ей въ то же время не совсѣмъ хотѣлось ѣхать и въ Лондонъ. Королевина усадьба, нечего и говорить, глупа до пошлости и скучна какъ-нельзя больше; но все же воздухъ тамъ почище той атмосферы, въ которой привыкла дышать мистриссъ Родонъ. Нѣтъ только ни одного умнаго человѣка, за то всѣ были добры и ласковы къ ней.
— О, еслибъ въ самомъ дѣлѣ пріобрѣсть какъ-нибудь тысячи три фунтовъ годоваго дохода! воскликнула Ребекка въ глубинѣ своей души. И мысль эта не оставляла ея во всю дорогу.
Лондонскіе фонарики засверкали привѣтливымъ свѣтомъ, когда наши путешественники пріѣхали въ Пиккадилли; миссъ Бриггсъ развела великолѣпный огонь въ джентльменскомъ домикѣ на Курцон-Стритѣ, и маленькій Родонъ, выскочившій изъ постели, радушно поздравлялъ папашу и мамашу съ благополучнымъ возвращеніемъ домой.
ГЛАВА XXI
Рѣчь пойдетъ о фамиліи Осборновъ
Много утекло воды съ той поры, какъ мы видѣли въ послѣдній разъ мистера Осборна-старшаго на Россель-Скверѣ. Никакъ нельзя сказать, чтобъ все это время онъ былъ счастливѣйшимъ изъ смертныхъ. Случились нѣкоторыя событія, имѣвшія одуряющее вліяніе на его характеръ и, что всего хуже, старикъ во многихъ случаяхъ, не могъ дѣйствовать такъ, какъ ему хотѣлось. Мистеръ Осборнъ, даже въ лучшее время жизни, не могъ терпѣть равнодушно противорѣчія своимъ, основательно обдуманнымъ, желаніямъ и планамъ; но тѣмъ больше сопротивленія этого рода раздражали его теперь, когда подагра, старость, одиночество, неудачи, обманутыя надежды совокупно тяготѣли надъ его головою. Его густые, черные волосы посѣдѣли какъ лунь вскорѣ послѣ смерти сына; лицо его побагровѣло, и руки стали дрожать больше и больше, когда онъ наливалъ себѣ стаканъ портвейна. Конторщикамъ въ Сити не было отъ него житья, и члены его собственнаго семейства разстались, повидимому, однажды навсегда съ своимъ счастьемъ.
