* «Гамлет» (2 тома) Майкла Френкеля и Генри Миллера. — Примеч. авт.
Мне часто говорят: пусть так, но что бы ты делал, приведись тебе жить при нацистском режиме? По правде говоря, мне трудно сказать, что бы я в таких обстоятельствах делал. Я не верю во все эти «если бы да кабы». Но одно знаю наверняка: такая перспектива меня не испугала бы. Некоторые говорят еще определеннее: сам знаешь, при наци тебе не позволят писать так, как ты привык. Это правда. Но в Англии и Америке мне тоже этого не позволяли. Во Франции мне все сходило с рук, потому что я писал на английском языке, но как только мои книги перевели на французский, тамошние издатели их либо отвергали, либо тянули время, позволяя рукописям пылиться на полках. Единственная страна, где опубликовали «Тропик Рака» в переводе, была Чехословакия, но, не зная чешского языка, я не могу судить, насколько точен перевод. Короче говоря, англоязычные страны никогда не казались мне оплотом свободы, где царит свобода слова.
Похоже, я вообще всюду нежелателен — и в демократическом обществе, и в коммунистическо-фашистском. На сегодняшний день я всюду чужой. Как частное лицо, я ни у кого не вызываю раздражения, но стоит мне выразить себя на бумаге, как вокруг начинают возводиться барьеры. Даже такая безобидная книга, как «Колосс Маруссийский», полная восхищения перед красой чужой земли, вызывает раздражение. Еще до того, как Греция вступила в войну, издатели, отвергая книгу, говорили, что Греция никому не интересна (хотя успешная продажа книги Билла Дюранта — пространного исследования, посвященного этой стране, доказала обратное). Теперь они просто говорят: «А не могли бы вы написать книгу об Америке?»
Все это на самом деле не имеет особого значения. Я привожу эти примеры, чтобы показать то, что действительно важное, как и прежде, персона нон-грата в этом мире. И если я думаю с любовью и благодарностью о Франции, то только потому, что меня там хотя бы терпели. Здесь же от меня ждут подчинения. Покажи я, что готов пойти на компромисс, и передо мною откроются все двери. А пока применяют обычную тактику: морят голодом.
Скоро они получат книгу об Америке, которую так просят. Могу заранее предсказать, какова будет реакция: меня осыплют оскорблениями, назовут извращенцем, мои мысли признают разрушительными, а меня самого предателем и ренегатом. Говоря «они», я прежде всего имею в виду критиков и рецензентов, эту армию наемных проституток, которые смотрят, куда ветер дует. Только сегодня я узнал от одного моего друга, что книга Жионо «Да пребудет моя радость» (Викинг-пресс, Нью-Йорк. — Примеч. авт.), которую я тебе недавно послал, уценена и продается задешево. Значит, по первоначальной цене продано меньше тысячи экземпляров. Это известие повергло меня в шок. Хотя мне хорошо известно, что вкусы читающей публики неуклонно катятся вниз, все же каждое новое подтверждение этого приводит меня в отчаяние. То, что писатель, который кажется мне самым многообещающим во Франции, не может рассчитывать на тысячу читателей из ста сорока миллионов американцев, выглядит просто нелепостью. Жионо был тем человеком во Франции, которого я не мог не повидать перед отъездом в Грецию. Я совершил паломничество к его дому в обществе его друга и переводчика Анри Флюшера. К сожалению, писателя мы не застали, но я удостоился чести осмотреть его жилище, познакомился с его слепой матерью и с матерью его жены, к которой он привязан, как к родной. Позже я бродил по его родному городу, видел места, которые он так трогательно описал в «Голубом Жане». Это посещение останется в моей памяти как достойный и прекрасный финал десятилетней жизни во Франции. Когда позже, уже в Греции, я услышал, что его бросили в тюрьму за «неповиновение», то понял, что совершено большое злодеяние. А затем пришло известие, что благодаря американскому вмешательству его выпустили на свободу. Радость моя была безгранична. И тогда я сказал себе: «Прекрасно! Свобода Жионо важнее безопасности Франции». Понимаю, что это сильно сказано, но я именно так думаю и по сей день не изменил своего мнения. Для меня Жионо представляет все самое лучшее во Франции — живое и развивающееся, будущую надежду страны. Американцы почти ничего не знают об этой Франции, предпочитая Жюля Ромена и Андре Мальро, и хорошо платят этим писателям за их словесную аутопсию мертвого тела Франции. А по-настоящему достойные французы, пытаясь избежать тюремного заключения, подвергаются перекрестному допросу, потому что власти опасаются их «вредного» влияния. Эта ситуация похожа на ту, что сложилась несколько месяцев назад, когда здесь поговаривали о спасении английских детей. Так называемые благодетели имели наглость потребовать у несчастных детей родословные. Такое же отношение преобладает и в отношении беженцев: первый и самый главный вопрос: есть ли у них деньги? Хотя у нас достаточно места, чтобы приютить все европейское население, и достаточно еды, чтобы всех накормить, мы не способны обеспечить всем необходимым даже свой народ. Как выяснилось, треть американцев имеют заработок ниже прожиточного минимума. Несмотря на то что многие уже призваны в армию, несмотря на все огромные усилия, миллионы людей по-прежнему остаются без работы. Какой фарс! Конечно, со временем большинству этих несчастных перестанут платить пособие по безработице, устроив на нужную для государства работу, где они будут изготавливать оружие для собственного уничтожения. Некоторые из них уже сейчас заняты тем, что производят разные материалы, которые грузятся на пароходы и прямо (или окольным путем) направляются «врагу». Для того чтобы прекратить эти самоубийственные перевозки, нужно сначала принять соответствующие законы. Никто не остановит подобный транспорт по велению совести или из чувства патриотизма. Что касается защитницы наших свобод, Англии, о которой мы проливаем сейчас море крокодиловых слез, то многим нашим добропорядочным гражданам кажется, что Англии следует отказаться от части своих владений в обмен на помощь, которую мы готовы ей оказать. Как вы не понимаете — такой шанс нельзя упустить! Англия попользовалась — теперь наш черед. А сквозь эту неразбериху, сутяжничество, зависть, жадность и предательство лейтмотивом проходит вопль: «Избавьте нас от этой войны!» Начиная с президента, все политики беспечно обещают народу, что не втянут его в бойню. И отказываются признать, что война уже идет. Они боятся сказать правду, сказать открыто: «Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы разгромить страны Оси!» Если принять версию, что Германия и Италия виновны в международных преступлениях, связанных с их агрессивной политикой, то войну надо было объявить уже давно, несколько лет назад. Но нет, мы, как и все остальные, ждали и ждали — и теперь ждем, как и предсказывал Гитлер. Даже сейчас мы продолжаем надеяться и молиться, чтобы нам не пришлось участвовать в войне. Это относится к тем, у кого сохранились какие-то иллюзии, хотя большинство понимает, что решающий день не за горами. И такая перспектива их вовсе не вдохновляет — как можно было бы ожидать в случае, когда люди решили пойти в армию и бороться за правое дело. Нет, они тихи и молчаливы, хотя и смирились со своим жребием, не видя другого выхода. Перспектива неизбежной войны не вызывает у них никаких бурных эмоций — нет у них и той ненависти и страха, какими охвачены европейцы. Но известные отравители душ, радиожурналисты и газетчики, постоянно подогревают страсти, доводя народ до той степени безумия, какая требуется, чтобы подтолкнуть его к войне. Скоро заиграет оркестр, и наши развеселые крестоносцы отправятся освобождать мир от злых сил. Их проводят торжественно, как героев; когда же они вернутся — те, кому повезет, — им придется отдавать в заклад свои ордена и становиться в очередь за хлебом. Если, конечно, за время их отсутствия злые силы по эту сторону океана тоже не будут побеждены. Страх за свою шкуру пока удерживает от объявления войны наших политиков, обычно скорых на решения, когда речь идет о крови и деньгах других людей. На этот раз война не закончится простым упразднением фашизма и нацизма. На этом этапе она может перейти в главную стадию — вот чего все боятся. Как поступит Россия, когда будут уничтожены Гитлер и Муссолини? Какую игру она ведет? Конечно, коммунисты так же, как Гитлер и Муссолини, говорили миру о своих намерениях, но мы притворялись, что ничего не слышим, потому что это нам не нравилось. Мы не можем и не хотим понимать, почему русские отказываются играть по нашим, демократическим правилам.
Нам неприятно также задумываться о том, какие действия может предпринять Индия, если победоносные войска союзников истощат в войне свои силы. Может случиться так, что Индия выйдет из состава Британской империи, не спросив разрешения у Его Величества короля Великобритании. Индия может пойти по вполне демократическому пути и принять решение о самоуправлении. Как в таком случае защитники свободы и цивилизации могут, не кривя душой, возражать против этого? Я лично не берусь ответить на этот вопрос. Не могу я также представить себе, как послевоенная Европа, решив вступить на путь подлинной демократии, может быть приневолена все теми же крестоносцами принять ту ее искаженную форму, которой «наслаждаемся» мы. Каждый день мы читаем о тех усилиях, которые предпринимаются, чтобы заставить Черчилля открыть его истинные цели. Не говоря уже о том, что это несколько преждевременно, мне кажется весьма неделикатным спрашивать у лидера, пытающегося спасти свою страну от гибели, за что он борется на самом деле. Но это так похоже на американцев. Влезая в какую-нибудь грязную аферу, но желая скрыть истинные мотивы своих действий и придать им достойный оттенок, мы измышляем некую благородную причину. Мы никогда не признаемся себе, что решили уничтожить немцев, потому что не способны их убедить, что наш путь лучше, — нет, мы должны сначала поверить в то, что они не просто не правы, а представляют страшное зло, угрозу всему миру. Вот тогда можно убивать их с чистой совестью. Я, естественно, не сторонник такого подхода. Даже если б я предпочитал наш образ жизни больше, чем русский, японский, немецкий или итальянский, мне никогда не пришло бы в голову отстаивать его с оружием в руках. Похоже, что наши принципы свободы и справедливости выглядят на поверку не очень хорошо, если не производят на соседей никакого впечатления, а лишь заставляют презирать нас и насмехаться над нами. Если за нашими принципами стоит такая неопровержимая истина, что мы готовы отдать за них жизнь, тогда почему они не убеждают остальных? Почему граждане других стран готовы умереть за свои принципы? Может, потому, что тоже верят в их истинность и непогрешимость?
