Одним из самых замечательных образов новеллы является образ Эльке Фолькертс — невесты и впоследствии жены Хауке. К этому образу Шторм также шел исподволь, из произведения в произведение создавая характеры девушек и женщин, то по аналогии, то по контрасту сопоставимых с обликом «верной Эльке».
Первое знакомство читателя с героиней происходит как бы заочно: собираясь наниматься в батраки к смотрителю плотин Теде Фолькертсу, подросток Хауке всего лишь упоминает имя девушки в разговоре с отцом, но делает это с такой расстановкой акцентов, что отец (и читатель, конечно, тоже) сразу же ощущает его неподдельную заинтересованность в девушке и в перспективе — серьезность его отношений с ней. И наоборот, ответное внимание дочки смотрителя к личности Хауке также будет засвидетельствовано психологическими «знаками», повсеместно оставленными автором-повествователем в тексте. Вот она смотрит на парня «своими темными глазами», «своими умными глазами и тихо покачивает головой», а то вдруг «краска ударила ей в лицо».
Отмеченные уже здесь порывистые движения и жесты, а также другие психологические метки, свидетельствующие о взволнованности героев, об интенсивности их внутренней жизни и попросту о симпатии друг к другу, — вообще характерная стилистическая особенность как новеллистики писателя, так и его лирики. Там, где речь идет о столь тонкой материи, как любовь, герои Шторма всегда избегают вербальных форм выяснения отношений или же сводят их к минимуму. Это в стилистическом арсенале новеллиста еще, конечно, не хемингуэевский «принцип айсберга», когда проза при поверхностном чтении вообще состоит сплошь из одних только «знаков» и «меток», но это в то же время и вполне осознававшееся Штормом движение по тому пути, которым в следующем веке уверенно пойдет автор «Фиесты».
Психологический портрет Эльке списан Штормом с образа его первой жены Констанции. Став женой Хауке, Эльке и в дальнейшем будет ему верной соратницей, советчицей и ангелом-хранителем, и именно в этом качестве, а не, скажем, как пылкая возлюбленная или заботливая мать их дочери, она главным образом и изображена в новелле. С присущей ей мудростью и рассудительностью Эльке проведет любимого через все острые углы их жизни (последовавшая одна за другой смерть их отцов, назначение Хауке на должность смотрителя, женитьба, едва не наложившаяся на похороны обоих Теде — их родителей, проблемы интимной жизни, сложные отношения с односельчанами). Она же, заботясь о муже, постарается предостеречь его и от опрометчивых поступков, когда первой узнает о его решении перестроить по новому типу все плотины побережья.
С этим его проектом и его реализацией связан центральный конфликт новеллы. В селении, охотно обсуждавшем были и небылицы из жизни неугомонного смотрителя, распускаются слухи о нечистой силе, якобы исходящей от белого коня Хауке Хайена и даже воплощающейся в самом смотрителе.
Одним из поводов для всеобщего осуждения героя станет его «неканоническая» молитва — обращение к Богу, в котором он умолял Создателя не отнимать у него находящуюся при смерти жену.
Осуждение вызвала, конечно, не сама молитва, а ее необычность, сочтенная ортодоксальным окружением за богохульство: «Я знаю, Ты можешь не все, что хочешь! Даже Ты! Ты всеведущ, Ты должен поступать по Своей мудрости! О Господи, овей меня хотя бы Своим дыханием!».
На самом деле автор этой молитвы вовсе не сомневался во всемогуществе Божьем, просто оценивал деяния Творца через призму своих собственных деяний. Он, Хауке, тоже ведь ощущал причастность к творениям Бога, как бы в «соавторстве» с ним занимаясь созданием земли из воды, — и тоже делал это «по мудрому разумению своему». Хауке понимал трудности, стоявшие перед Творцом, ибо они были и его трудностями тоже, и раз ему самому не все и не всегда удавалось, то по справедливости и Господь как бы заранее получал от него «индульгенцию» — право на невозможность быть постоянно всемогущим. Люди же в убожестве своем смогли понять его просьбу о помощи лишь в меру собственного ограниченного разумения — именно как богохульственное сомнение во всемогуществе Всевышнего. Сильная личность, с отважной дерзостью восстающая и почти в одиночку ведущая борьбу против косной филистерской среды, — это у Шторма, конечно, от проблематики романтизма. В его творчестве вообще, наряду с реалистической доминантой, порой еще настолько явственно проступают характерологические и сюжетные клише романтизма, что исследователи как у нас в стране, так и в Германии{28} склонны порой относить писателя к «романтикам», «поздним романтикам», называть его «последним романтиком». Но какой бы тонкой грустью ни были отмечены новеллы Шторма и сколь бы романтичными они ни представлялись читателю, конфликты в них разрешаются все же в рамках реалистического способа типизации, и, за редким исключением, герои этих повествований кончают поражением и смирением.
Но куда же отнести Хауке Хайена? Победил ли всадник на белом коне своих недоброжелателей или же потерпел поражение? Ответы на эти вопросы не укладываются в однозначные «да» или «нет», и конечное торжество воли, энергии и прозорливости выдающейся личности над ленью, слепотой и инертностью толпы — это, увы, победа, выросшая из поражения.
Мотивируя причины разлада героя с окружающими, автор не только осуждает это окружение, он и самого положительного героя наделяет чертами, малоприятными для окружающих. С другой же стороны, и «косная толпа» — это ведь не что иное, как фризский народ, породивший самого Хауке Хайена. Этот народ — не только его современники, не сумевшие подняться до понимания исторической правоты смотрителя плотин, но и их потомки, прозревшие-таки после гибели героя и окончательно закрепившие за плодами его трудов имя Хауке Хайена. Кстати, имя этого литературного героя — героя, как мы знаем, вымышленного — и в самом деле закреплено в настоящее время за плотиной и за целым рядом других гидротехнических сооружений на фризском побережье Северного моря вблизи города Хатштедт. Надо ли еще добавлять, что имя штормовского героя либо название «Der Schimmelreiter» носят сейчас еще и десятки таверн, ресторанов и кафе в Хузуме и других близлежащих прибрежных городах и селениях Голштинии. После двух уготованных герою жизней — как энергичного строителя новой плотины и как привидения — литературный герой Хауке Хайен перешагнул страницы повести и зажил третьей, и главной, своей жизнью — став символом и воплощением лучших черт своего народа, воплощением самого его духа. И в памяти потомков ему теперь вовсе не вредит то, что так вредило на страницах повести: что стал смотрителем с помощью женщины, совершал ошибки, злословил, общался с нечистой силой, бывал жесток и верил в свои возможности больше, чем в возможности окружающих. Все это теперь прочно заслонено в их сознании выгодами плотин с широким основанием, мягко гасящими агрессию моря на своих пологих скатах. Победителю память народная прощает все, а в исторической перспективе Хауке Хайен оказался и победителем, и покровителем своих не всегда достойных земляков — как в первой своей жизни, так и в двух последующих.
Перевод новеллы на русский язык осуществлен по изд.: Storm Th. Sämtliche Werke: In 4 Bd. / Hg. Peter Goldammer. Berlin; Weimar, 1978. Bd. 4. S. 251-372.
Историю эту… — Структура новеллы многослойна, причем в самом внешнем ее слое повествование ведется от имени автора — самого Т. Шторма.
…более полувека назад… — Если за точку отсчета брать время написания новеллы (1886–1888 гг.), то речь идет о первой пол. XIX в.
…престарелой супруги сенатора Феддерсена. — «Сенаторами» назывались члены городского совета в торговых и приморских городах, каким является и Хузум. Эльзабе Феддерсен (1741–1829) была прабабушкой писателя. Но Шторм не мог познакомиться с материалом о таинственном всаднике при ее жизни, т. к. соответствующая публикация появилась в печати лишь через девять лет после кончины почтенной дамы в 1838 г. (см. след. примеч.), а значит, на тот момент Т. Шторму не могло быть меньше 21 года.
…не то «Лейпцигских…», не то «Гамбургских плодов для чтения». — Речь идет о двух журналах XIX в. Первый назывался «Лейпцигские плоды для чтения, собранные в лучших литературных садах на родине и за рубежом» («Leipziger Lesefrüchte, gesammelt in den besten literarischen Fruchtgärten des In- und Auslandes») и выходил в 1832–1846 гг.; второй носил название «Плоды для чтения с новейших литературных нив на родине и за рубежом» («Lesefrüchte vom Felde der neuesten Literatur des In- und Auslandes»), его издавал в Гамбурге Иоганн Йозеф Христиан Паппе в 1811–1842 гг. Именно в этом втором издании и был перепечатан рассказ «Призрачный всадник», первоначально опубликованный в журнале «Данцигский пароход» 14 апреля 1838 г. (см.: Der gespenstige Reiter // Danziger Dampfboot. 1838. № 45. S. 344–346).
