Но каким ни был он большим барином и приятным человеком, разве только священник обрадовался ему. А Веронка так прямо испугалась. От него, казалось, веяло замораживающим холодом. И для чего-то он сюда прибыл?
А между тем председатель был с ней весьма сердечен, весьма любезен.
— Это и есть маленькая Веронка?
— Конечно, она! — с торжеством сказал Дюри.
В этом «конечно!» и выражалось его торжество! (О господи, до чего же ты сладостен, наш венгерский язык!)
Председатель хлопнул своей большой лапой по ее маленькой ладошке и по доброму стариковскому обычаю шутливо ущипнул за побледневшее личико, которое даже от этого не раскраснелось. Дурное предчувствие сжимало сердце Веронки: зачем этот человек приехал сюда?
Сам Дюри тоже был поражен. Прибытие тяжелого на подъем председателя выглядело по меньшей мере странным.
— Привезли? — спросил он испытующе.
— Привез.
Веронка с облегчением вздохнула. (Дюри уже днем сообщил ей, что ждет из Бестерце кольца.)
— Давайте сюда!
— Потом дам, — произнес протяжным голосом председатель. — Сначала мне надо с тобой поговорить.
Сначала надо поговорить! Значит, он хочет сказать что-то такое, чего нельзя будет говорить потом. (То есть после того, как кольцо будет отдано.) Веронке казалось, будто земля под нею заколебалась.
Дюри неохотно поднялся с места — он сидел рядом с Веронкой; в руках взволнованной девушки заметались туда-сюда вязальные спицы.
— Перейдемте в мою комнату, опекун!
Комната Дюри находилась в конце дома, выстроенного в форме буквы «Г». В прежние времена, до того как построили школу, здесь был класс. (Старая Адамец, например, научилась тут азбуке.) Но уже предшественник Бейи разделил надвое вполне приличной дощатой стеной напоминавшую сарай комнату: передней — большой половине — он устроил гостиную, в задней — кладовку.
Веронка чувствовала себя бесконечно несчастной и готова была отдать все в эту минуту, только бы услышать, о чем они говорят… Ведь от этого все, ну все-все зависит! Какой-то демон, который, по всей вероятности, никогда не ходил в институт к монахиням и не знал, что подслушивать неприлично, начал ее подбивать, подталкивать: «А ну, Веронка, беги скорее в кладовку! Оттуда и услышишь, о чем они говорят, — стоит только, тихонько и незаметно спрятавшись, приложить ушко к тонкой стене.
И Веронка не заставила себя упрашивать — пошла, побежала, помчалась. (Невероятно, сколько меда на языке у демонов, подбивающих на недозволенные дела!) И вот, пожалуйста, хорошо воспитанное благородное дитя оказалось способным скорчиться на бочонке с огурцами, между бидонами с жиром, мешками с продуктами и, напрягая все нервы, прислушиваться к каждому звуку!
Глубокую тишину нарушало лишь биение сердца да капанье жира со свисающего с балок бокового сала. От тепла сало начало желтеть, горкнуть и таять. Кап-кап-кап… Капали капли падали на красивое, цвета резеды, платье Веронки, — да что теперь об этом заботиться!..
— Denique, ты подобрался к зонту, как ты говоришь, — ясно слышался голос председателя. — А ты его уже видел?
— А зачем? — отвечал Дюри. — Ведь сокровище я могу получить только после свадьбы.
— А почему не до нее?
— Потому что я по очень многим причинам не хочу раскрывать историю зонта.
— А почему именно?
— Прежде всего потому, что священник стал бы всеобщим посмешищем.
— Какое тебе дело до священника?
— Во-вторых, потому, что это было бы неделикатно по отношению к Веронке: она подумала бы, что я хочу на ней жениться только из-за зонта.
— Но ведь она и так потом об этом узнает.
— Я ей никогда не скажу.
— Есть у тебя еще какие-нибудь причины?
— Есть. Быть может, они не отдадут банковские чеки, ведь чеки-то не именные, — чем я докажу, что они мои? Скорее они принадлежат тем, у кого в руках. А может, я и девушку не получу: если там лежит такое состояние, как мы думаем, она на каждый пальчик найдет по магнату.
У Веронки закружилась голова. Ей казалось, что именно так забивали гвозди в тело Иисуса Христа… именно так. Она мало что поняла из бестолковых речей о зонте, банковских чеках, состоянии. Какое состояние? Но одно ей стало ясно: она является лишь средством для достижения какой-то таинственной, непонятной цели.
— Хорошо, хорошо, — снова начал председатель после некоторой паузы, — дело и так было запутанным, но самые большие осложнения, быть может, еще впереди.
— Э, что там еще может случиться? — спросил неуверенным голосом Дюри.
— Не прерывай меня сейчас: дождись, когда гром загремит. Прежде всего выясним, любишь ли ты девушку?!
Бедная Веронка затрепетала в своем убежище, как дрожащая от холода птичка. Она закрыла глаза, словно приговоренный на плахе, поверивший дурацкому инстинкту, который подсказывает ему, будто опускающийся топор менее ужасен, если его не видишь. Ай, что-то он ответит?
— Думаю, что люблю, — неуверенно ответил Дюри. — Она такая хорошенькая! Разве она вам не нравится?
— Почему же, ведь и я не из хлебного мякиша вылеплен. Но вопрос в том, сделал ли бы ты ей предложение, если б не эта история с зонтом. Отвечай откровенно!
— Мне и в голову бы не пришло!
Из соседнего помещения донесся стон и следом за ним грохот, словно упало что-то тяжелое.
Председатель внимательно прислушался и, указывая на стену, спросил:
— Ты не знаешь, что там?
— Кажется, кладовка.
— Как будто там кто-то застонал.
— Наверное, прислуга увидела мышь.
Вот именно, вот именно! Так обычно выглядит трагедия из соседней комнаты, если стены тонкие; а чуть стенки потолще, — люди не заметят и этого… Какая-то служанка увидела мышь, или сердце чье-то разбилось. Кто может знать? У отчаяния и веселого испуга голоса одинаковы. Веронка с вонзившимся в сердце шипом выбежала на вольный воздух, больше она ничего не хотела знать, — только скорее прочь отсюда, иначе она задохнется; прочь, прочь, безразлично куда, лишь бы подальше… А тем, в соседней комнате, казалось, будто старая Адамец или Ханка наступили на мышь! Да и казалось-то всего полминуты, а потом они об этом забыли, снова погрузившись в важную беседу.
— Ты говоришь, тебе и в голову не пришло бы просить ее руки… Вот в том-то и дело. Нельзя торопиться с обрученьем, а тем более с венчаньем. Поглядим сначала медведя, то есть зонт, или, вернее, его содержимое, а потом можно будет разговаривать.
Дюри равнодушно крутил сигаретку, думая про себя: «Стареет Столарик, сколько чуши несет!» Все же он постарался быть с ним ласковым.
— Я все обдумал, дорогой опекун. Здесь нельзя сделать ничего другого, только жениться.
Столарик поднялся со стула, остановился перед молодым человеком и пристально уставил на него хитрые, прищуренные глазки; казалось, он собирался привести какой-то важный довод.
— А если ты и без Веронки сможешь получить наследство?
Дюри не мог удержать пренебрежительной улыбки.
— Ведь я только сейчас объяснил, — нетерпеливо произнес он, — что нельзя. Но если б даже было можно, я не стал бы лишать ее наследства. Ведь она сама отчасти находка, провидение будто нарочно влекло меня к ней.
Теперь Столарик поставил вопрос иначе.
— А если, даже женившись на Веронке, ты не получишь наследства?
— Думаю, это почти исключено.
— Ах, вот как? Так слушай внимательней, племянничек Дюрка, потому что сейчас-то и загремит гром, о котором я упоминал раньше.
— Что ж, слушаю.
Но мысли его витали где-то в другом месте, и он рассеянно, нетерпеливо постукивал пальцами по столу.
— Так вот, сегодня утром я получил твое письмо и зашел к золотых дел мастеру Хусаку, чтобы купить обручальные кольца и послать их с тем человеком, что ты прислал, — мне и не снилось тогда, что я сам поеду!.. Самого господина Хусака в лавке не оказалось, был там только его помощник Йожеф Кланицаи — ну, тот, что с заячьей губой.
Дюри кивнул головой: он, мол, его знает.
— Я ему говорю, дайте-ка мне два золотых кольца. Он спрашивает: «А для кого это?» — «Далеко отсюда», — отвечаю. «Куда же?» — «В Глогову». — «Уж не сестрице ли священника?» — «Вот именно ей». — «Чудесное создание!» — говорит он. «А вы ее знаете?» — «Очень даже хорошо».
Дюри перестал стучать пальцами, его охватил ужас, он взволнованно вскочил.
— Он сказал что-нибудь о Веронке?
— Сейчас узнаешь. Пока Кланицаи заворачивал кольца, слово за слово — мы разговорились. «Откуда вы знаете барышню?» — «Да был, дескать, прошлый год в Глогове». — «А что вы там потеряли? — «Да вот, ездил к ним в деревню, делал серебряную ручку к старому зонту, который они хранят в церкви. Ненормальные, — сказал он, — даже не посмели сюда привезти зонт, боялись, что украдут, а ведь эта рухлядь и двух грошей не стоит. Вот и пришлось мне туда ехать, чтобы приделывать ручку».
