Вот тогда-то в первый раз Сесилия и назвала Клодинора Сабенсу нежно – Кло-кло, и в порыве страсти он ответил: Сиса, любимая моя Сиса!
– Визит совершенно обязателен! Ни один кандидат ни под каким видом не смеет уклониться от посещения того или иного академика. А вот академик имеет право отложить приём кандидата или вовсе отказать ему. Дело кандидата – почтительно испросить разрешения навестить члена Академии в удобном тому месте и в удобное для того время.
Старый Франселино, развалившись в кресле в библиотеке Академии, излагает свою точку зрения коллегам, обсуждавшим этот вопрос перед его приходом. Коллеги безмолвно внимают старейшине Академии, одному из её основателей, «бессмертному» с сорокатрехлетним стажем, непререкаемому авторитету в области устава, правил и традиций этого учреждения.
– Да, я знаю, что в уставе ни слова не сказано о предвыборном визите. Тем не менее этот неписаный закон значит больше, чем любой параграф устава Академии. Это conditio sine qua non[24] для того, чтобы кандидат прошел на выборах. И боже упаси кандидата сказать, что кто-то из академиков ему не нравится или не вызывает у него уважения. В этих стенах нет места антипатии или вражде: здесь все равноуважаемы.
Он может распространяться об этом часами, поскольку главная его задача защитить незыблемость иерархии и авторитет Академии.
– Если академик публично заявил о своём намерении поддержать того или иного претендента, это не освобождает остальных претендентов от необходимости наносить ему визит. Напротив, в этом случае визит делается ещё более обязательным.
Франселино с наслаждением затягивается сигаретой – он выкуривает в день только пять штук, чтобы уберечься от катара и бронхита, – и продолжает:
– Наша Академия – учреждение единственное в своём роде и не имеющее себе равных. К ней должно относиться с восхищением и трепетом. А поскольку Академия состоит из академиков, логично предположить, что и мы вправе претендовать на восхищение и трепет. Что стало бы с нами без предвыборных визитов?!
Одобрительные восклицания коллег встречают риторический вопрос престарелого дипломата. А он сурово выносит приговор:
– Заявив, что не пойдет к Лизандро с визитом, генерал совершил серьезную и непростительную ошибку. На каком основании он позволил себе такое пренебрежение? Лизандро поддерживал кандидатуру полковника Перейры? Ну и что? Он имел на это право и этим правом воспользовался. А вот генералу права нарушать одну из самых чтимых традиций нашей Академии никто не давал. Он поступил дурно.
Вывод Франселино находит единодушную поддержку среди коллег. Один из них добавляет:
– Этот Мажино не только самодур, но и утомительный болтун. Не знаю, что хуже.
Можно было бы сказать, что генерал Морейра не только самодур и болтун, но еще и сущий младенец в академических делах: он доверительно рассказал двум-трем «бессмертным», что не станет наносить визит Лизандро Лейте, который был так любезен с ним во все время предвыборной кампании и который до сих пор не сложил оружия, подговаривая бывших сторонников Перейры не голосовать за генерала. Генерал счел, что его генеральское достоинство ущемлено, и стал в позу: единственный претендент, по его мнению, может рассчитывать на некоторые вольности и поблажки.
Доверительный разговор перед выборами в Академию смело уподоблю шилу в мешке, особенно если разговор этот обнаружил, что кандидат непочтителен и забывает свое место. Никто ему таких вольностей не позволял и поблажек не давал.
Дом Лизандро Лейте был единственным местом, которое не посетил генерал во время своего предвыборного паломничества. Он трясся в вагоне на пути в Минас-Жерайс, но зато получил обещание полупарализованного новеллиста. В Сан-Пауло генерал отправился самолетом и был самым сердечным образом принят автором «Романсеро бандейрантов»[25]. Они вспомнили эпизоды революции 1932 года – поэт в ту пору состоял при штабе полковника Эуклидеса де Фигейредо. Вместо положенных двадцати минут визит продолжался чуть ли не весь вечер. Свой голос творец «Книги псалмов» по укоренившейся привычке обещал отправить прямо в Академию. Путешествие обошлось недешево, но в Рио генерал Морейра вернулся как на крыльях. Не вызывало сомнений, что этот маститый писатель проголосовал бы за генерала, даже если бы тот был не единственным претендентом на место в Академии, а оставался соперником подлеца полковника. Поэт Марио Буэно был генералу собратом по оружию и по лире.
Однако выяснилось, что братство по лире этому человеку дороже. За несколько дней до генерала у него побывал «неистовый партизан» Эвандро Нунес дос Сантос (так стал называть его Афранио Портела). Он прибыл с единственной целью: обнять Буэно и обсудить с ним предстоящие выборы. Они дружили с незапамятных времён и даже были дальними родственниками: жена поэта приходилась покойной Аните двоюродной сестрой. В свои нечастые наезды в Рио Буэно всегда останавливался в гостеприимном доме на Санта-Терезе.
Вакансия в Академию заставила Эвандро дважды навестить потомка бандейрантов: в первый раз, чтобы уговорить его проголосовать за генерала. Это было нетрудно. Сампайо Перейра – тогда еще майор – после поражения революции 1932 года возглавлял армейскую контрразведку и попортил побежденным много крови, обвиняя их в сепаратизме.
– Да это же форменный «лесной капитан»[26]. Как ты мог подумать, что я проголосую за него? Забыл, кто я? Он приезжал ко мне, я принял его любезно и обещал поддержку – я всем обещаю поддержку, потому что хорошо воспитан. Но ясно, что голосовать я буду за генерала: он по крайней мере участник эпопеи тридцать второго года.
Когда же Эвандро приехал к Марио во второй раз и стал просить его не голосовать за Морейру, эта же эпопея 32-го года оказалась серьезным препятствием.
– Может быть, он самодур, бездарность и зануда. Может быть. Не спорю. Но я так редко бываю в Академии, что мне нет никакого дела до его надоедливости!
Это возражение было предусмотрено Эвандро, который знал: всё, что имеет отношение к событиям 32-го года, священно для Марио, написавшего героическую песнь «Вперёд, за Сан-Пауло!» – единственное по-настоящему скверное произведение из всего его необозримого творческого наследия. Поэтому он выложил свой верный козырь:
– А я-то думал, ты хочешь, чтобы Жозе Фелисиано стал академиком… – Он снял пенсне, тщательно протер его и снова надел. – Помнишь, когда я сообщил тебе о смерти Бруно, мы с тобой в один голос сказали, что только Фелисиано может стать его достойным преемником. Ведь это ты первым назвал его имя. Большой поэт, славный человек и, кроме того, уроженец Сан-Пауло, твой земляк…
– Да разве я спорю! Фелисиано подходит, как никто другой… Но тут вмешались эти вояки…
– Я сразу хотел выдвинуть его кандидатуру, по Афранио убедил меня, что с полковником Перейрой может сладить только генерал. Он был совершенно прав, хотя, скажу тебе по секрету, никакой генерал не свалил бы этого фашистика. К счастью, Перейра не выдержал битвы и походных передряг и приказал долго жить. Так на черта нам теперь генерал? Ты когда-нибудь слышал, чтобы места в Академии занимали по традиции?! Одно место принадлежит армии! Другое – флоту! Третье – авиации, так, что ли? Завтра явятся полицейские, а за ними пожарники и тоже потребуют себе место в Бразильской Академии! Вот что, Марио: надо провалить на выборах этого зануду, а когда освободится вакансия, выдвинем Фелисиано.
– А… это возможно?
– По моим расчётам, всё зависит от тебя.
Марио Буэно любил Жозе Фелисиано как родного брата. Они дружили с юности: вместе околачивались в редакциях, веселились с одними и теми же уличными девчонками, ухаживали за барышнями из хороших семейств, вместе устраивали разгульные празднества в залах, расписанных Лазарем Сегаллом, вместе принимали участие в «Неделе современного искусства» и вместе писали яростные манифесты против Бразильской Академии. В 1932 году Жозе Фелисиано находился в туберкулёзном санатории, где ему делали пневмоторакс. Не колеблясь ни минуты, он добровольцем пошел на войну: его чуть ли не силой прогнали продолжать лечение.
– Ладно, старый анархист, твоя взяла! Против генерала я голосовать не буду – он в тридцать втором сражался за нас. Я воздержусь. Результат один, а разница есть.
– Знаю.
– Свой голос приберегу для Жозе. Если он не был тогда вместе с нами, то не по своей вине: врачи вытащили его из окопа. Какой он замечательный поэт, Эвандро! – Буэно обладал редким даром: умел восхищаться другими. – Первый поэт Сан-Пауло!
– Он талантлив, не спорю, но первый поэт Сан-Пауло – это ты.
Буэно умел восхищаться другими, но при этом обладал ещё одним даром, не столь редким вообще, а среди литераторов распространенным особенно, он умел восхищаться и самим собой.
