Все они только что вернулись с демонстрации, – об этом свидетельствовала праздничная белизна кителей, – и отбивались чаем от жары, упрямо штурмовавшей веранду. Окружённая кольцом зноя чинара проглотила собственную тень, как китайцы, окружённые врагами, проглатывают язык. Листва её, испепелённая солнцем, посерела, и единственным травяным пятном дразнился с веранды покрашенный в зелёный цвет пинг-понг – кусок европеизированной Японии, закинутый в субтропики и исполняющий обязанности спортплощадки.
Полозова попросила уполномоченного пройти с ней в кабинет и в нескольких словах изложила происшествия сегодняшнего утра. Уполномоченный слушал внимательно, перебивая её рассказ вопросами. Из вопросов было ясно, что история предыдущих записок знакома ему во всех деталях. Он взял из рук Полозовой обе коробки, расстелил два листа бумаги и выложил каждую из фаланг на отдельный листок. Потом достал из ящика увеличительное стекло и внимательно стал рассматривать фаланг. Полозова заметила, как брови его сдвинулись.
– Занятно!.. Которую фалангу вы убили?
Полозова опешила.
– Я несла обе коробки в одной руке и не могу сейчас определить. Я думала, это не имеет никакого значения.
Он взял телефонную трубку и вызвал совхоз.
– Заведующего. Да, здорово! Говорит Комаренко. У вас там есть девица, заведующая лабораторией. Она, кажется, естественница по образованию? Во, во! Как раз то, что нам нужно. Вот что, дайте ей машину, и пусть она часика через полтора заедет ко мне на квартиру… Дай бог всякому! – он повесил трубку.
– Как там ваши американцы? Здорово напуганы?
– Наоборот, держат себя очень хорошо.
– Надеюсь, вы их успокоили, что укус фаланги не опасен?
Полозова смутилась.
– Говорят, она заражает трупным ядом…
– Говорят, что кур доят. А вам, девушка, повторять всякую чепуху – стыдно. Вся эта нехитрая инсценировка явно рассчитана на то, чтобы запугать американцев «азиатскими ужасами». Максимум эффекта с минимальными средствами. Фаланг у нас хоть отбавляй! Выходите на плато, можете их наловить полтора десятка. Дёшево и сердито. Приезжие боятся их, как огня: наслушались сказок о всяких каракуртах… В общем, если подобный розыгрыш повторится, не забудьте мне сообщить.
– Товарищ Комаренко, ничего подобного не должно повториться. Если американцы снимутся и уедут, вы сами понимаете, какой это будет скандал. Один уже уехал. Синицын обещал им полную безопасность. Надо принять меры, чтобы ничего подобного больше не повторилось…
– А вы не волнуйтесь, от этого цвет лица портится, – перебил уполномоченный, укладывая фаланг обратно в коробки и помечая коробки карандашом.
– Я не волнуюсь, я хотела бы только знать, сделано ли что-нибудь для выявления автора этих анонимных записок. Американцы очень этим интересуются. Было бы важно сообщить им, что мы напали на след.
Уполномоченный поднял на Полозову свои добрые глаза.
– Американцам сообщать ничего не надо: ни о том, что вы здесь были, ни о чём мы тут говорили.
– Этому меня не надо учить, – обиделась Полозова.
Ответ Комаренко не расслышал.
– Товарищ Комаренко, я отнюдь не вмешиваюсь в ваши дела, но я думаю, поскольку мне, по моей обязанности переводчицы, по целым дням приходится сопровождать Кларка и тем самым я могу быть свидетельницей возможных попыток на покушение, пожалуй, было бы целесообразно, чтобы вы дали мне кое-какие инструкции. Хотя бы указали, на что мне обращать внимание.
Уполномоченный мотнул головой,
– Не годитесь вы на работу к нам, товарищ Полозова. Вот видите, не успели до меня дойти, уже коробки перепутали. Какая ж из вас чекистка выйдет? Занимайтесь своим делом для пользы республики, а в это дело, пожалуйста, не вмешивайтесь. Мы уж как-нибудь сами. Ну, ну, не надо обижаться. С доморощенными сыщиками всегда одна беда. Вы окажете большую услугу, если ухлопаете на вашем американце ещё одного паука или какую-нибудь другую букашку. Ну, дай бог всякому!
Оставшись один, уполномоченный запер обе коробки в ящик и, подойдя к дверям, позвал:
– Товарищ Галкин, а товарищ Галкин!
Вошёл коренастый человек в крагах, с ногами, превращёнными в эллипсис не то от верховой езды, не то от английской болезни.
– Пошли-ка в степь Хасана. Пусть принесёт мне двух фаланг. Только мигом.
– Есть!
Комаренко вернулся на веранду.
– Сыграем, Трошкин, одну партию? А? Давно я тебя не обыгрывал.
Трошкин – зам, друг. Вместе ходили и на басмачей и на кабанов.
– Что ж, сыгранем. Только, принимая во внимание процент жары, предлагаю повысить ставку: десять бутылок пива.
– Этак ты всё своё жалованье проиграешь. Не могу допустить. Восемь бутылок хватит.
Уполномоченный проиграл. Он честно достал десятку и протянул победителю:
– На, посылай за пивом.
В эту минуту на веранду поднялся чёрный человек в огромной серой чалме, – вернее поднялась чалма, пышная, как мичуринская репа. Сам человек, сухой и сморщенный, казался к ней придатком, этаким чрезмерно разросшимся корешком с четырьмя отростками.
– Здорово, Хасан, салям алейкум! – кричит уполномоченный, тряся репу за правый отросток. – Молодец! Идём ко мне. Сандалий можешь не снимать, тут не мечеть.
…Когда полчаса спустя у домика под чинарами остановилась легковая машина и девушка поднялась на веранду, она столкнулась с выходившим из дома сморщенным человечком в большой чалме.
На пороге её встретил Комаренко.
– Вы из совхоза? Как раз только вас и ждём. Заходите. – Он плотно прикрыл дверь кабинета. – Вы естественница, не правда ли? Скажите, пожалуйста, вы сможете различить, если вам показать несколько насекомых… А впрочем… посмотрите лучше сами…
Он разложил перед нею на листке четыре убитых фаланги.
Полозова, возвратись от Комаренко, застала обоих американцев, совещавшихся, чем заполнить этот праздничный день. Проблема была не из лёгких: делать было нечего, идти некуда. Мурри советовал охоту на джайранов, благо их не будут пугать грузовики с Пянджа. Кларк предлагал прогулку по городу, разукрашенному по-праздничному. Полозова голосовала за предложение Кларка.
Они отправились втроём по пыльным опустевшим улицам, выпили в ларьке по два стакана холодного кваса, потом спустились к большому арыку и засели на распростёртых паласах в чайхане под большой чинарой. Больше развлечений в местечке не было.
Кларк был в праздничном настроении. Он чувствовал себя сегодня именинником, и все окружающие предметы, даже чайханный самовар, даже старая чинара, казались ему подарками, поднесёнными сегодня специально ему одному. Когда он смотрел на вещи, ему не раз приходило в голову, что прыгни паук под другим углом, – не было бы больше ни чинары, ни самовара, ни паласа, ни сидящего на паласе человека в белых брюках, которому подавали в пиале на протянутой женской ладони душистую жёлтую влагу и который, как собака, поворачивал голову на односложную кличку «Кларк». Его умиляли и хитрая механика самовара, и мудрая целесообразность чинары, и уютное мурлыканье извивающегося поодаль арыка. Он весело шутил, отпускал остроты, которые с ранней юности ему не удавались, а сегодня, непонятно почему, звучали исключительно забавно, – Полозова то и дело захлёбывалась чаем.
Наконец чай был выпит, надо было трогаться, а идти было некуда. Мурри повторил своё предложение насчёт охоты. Полозова была против того, чтобы выезжать сегодня за город. Кларк, даже при большом желании, не решался садиться на лошадь: уже несколько дней, как у него на заду выскочил небольшой фурункул. Он не мог сказать об этом при Полозовой, поэтому он тоже стал отговаривать Мурри.
Они пошли медленно вдоль арыка. Внезапно подул афганец, и в одну минуту всё местечко исчезло, смытое огромными волнами пыли. Кларк подождал, пока схлынет пыль и можно будет идти дальше. Новый порыв ветра сорвал с него тюбетейку. Она тяжело, как ворона, метнулась в воздух и улетела. Бежать за ней не было никакой возможности: в сером тумане пыли нельзя было ничего разглядеть на расстоянии шага. Он окликнул Полозову, она стояла тут же рядом, прислонившись к дереву. Ни дерева, ни её не было видно. Кларк отыскал её протянутую вперёд руку и, сделав два шага, натолкнулся на Мурри. Ему показалось, что Полозова и Мурри, прижатые к стволу, стоят друг к другу чересчур близко. Они затаили дыхание, сжав губы и зажмурив глаза, как трое людей, пережидающих под деревом ливень. Колкая пыль хлестала лицо, забивалась в ноздри, скрипела на зубах.
Через некоторое время ветер немного улёгся, и пыль постепенно стала оседать. Она ещё бушевала ниже колен, и потому выплывающий из неё город казался нереальным: дома и деревья висели в воздухе, – между ними и землёй простиралась серая полоска, по которой караваны в пустыне различают фата-моргана.
– А где же ваша тюбетейка?
Кларк показал рукой в пространство.
