— Ванилин, — ответила Аня, попробовав и вспыхнув от стыда. — Только ванилин. Ах, Марилла, это, должно быть, из-за пекарского порошка. Я так и думала, что этот поро…
— При чем тут порошок? Пойди и принеси мне баночку с ванилином, который ты использовала.
Аня бросилась в кладовую и вернулась с баночкой, до половины наполненной какой-то коричневой жидкостью и украшенной желтой этикеткой с надписью: "Лучший ванилин".
Марилла взяла ее, открыла и понюхала.
— Господи помилуй, Аня, ты добавила в пирог болеутолитель. На прошлой неделе я разбила бутылку с этим лекарством и перелила то, что осталось, в эту старую баночку из-под ванилина. Конечно, тут я сама отчасти виновата… Я должна была тебя предупредить… но, Боже мой, почему ты не понюхала?
Аня залилась слезами от этого двойного унижения.
— Я не могла… у меня такой насморк! — И с этими словами она кинулась в свою комнатку в мезонине, где бросилась ничком на кровать и расплакалась как человек, который даже и не хочет, чтобы его утешали.
Вскоре на лестнице послышались легкие шаги, и кто-то вошел в комнату.
— Ах, Марилла, — всхлипывала Аня, не поднимая головы. — Я опозорена навеки. Я никогда не смогу загладить свою вину. Это станет известно… все всегда становится известно в Авонлее. Диана спросит меня, как удался мой пирог, и мне придется сказать ей правду. На меня всегда будут показывать пальцем, как на девочку, которая положила в пирог болеутолитель. Гил… мальчики в школе будут без конца над этим смеяться. Ах, Марилла, если у вас есть хоть капля христианской жалости, не говорите мне, что я должна спуститься и вымыть посуду. Я вымою все, когда священник с женой уйдут, но я просто не в состоянии взглянуть в лицо миссис Аллан. Может быть, она думает, что я пыталась ее отравить… Миссис Линд говорит, что она знала девочку-сироту, которая пыталась отравить свою благодетельницу. Но ведь болеутолитель — это не яд. Ведь его принимают внутрь… хотя и не в пирогах. Скажите это миссис Аллан, Марилла!
— Лучше встань и скажи ей это сама, — прозвучал веселый голос.
Аня вскочила и увидела, что у ее кровати стоит и смотрит на нее смеющимися глазами сама миссис Аллан.
— Милая моя девочка, не нужно так плакать, — сказала она, искренне огорченная трагическим выражением Аниного лица. — Это просто смешная ошибка, и с любым такое могло случиться.
— Ах, нет, такое может случиться только со мной, — сказала Аня в отчаянии. — А я так хотела, чтобы пирог удался, ради вас, миссис Аллан.
— Я знаю, дорогая! И уверяю тебя, я ценю твою доброту и твои старания не меньше, чем если бы он удался. Ну, не нужно больше плакать; пойдем вниз, и ты покажешь мне свой цветник. Мисс Касберт говорит, что у тебя есть своя клумба. Я хочу посмотреть, потому что очень интересуюсь цветами.
Аня позволила увести себя в сад и утешить, ей казалось настоящей милостью Провидения, что миссис Аллан — родственная душа. Ни слова не было больше сказано о болеутоляющем пироге, а когда гости ушли, Аня обнаружила, что вечер прошел гораздо приятнее, чем она могла ожидать ввиду этого ужасного происшествия. Тем не менее она глубоко вздохнула:
— Марилла, разве не приятно подумать, что завтра будет новый день, в который не сделано еще никаких ошибок?
— Я уверена, ты их много совершишь, — ответила Марилла. — В этом с тобой никто не сравнится.
— Я и сама это знаю, — признала Аня печально. — Но. вы не заметили, что есть у меня одна хорошая черта? Я никогда не делаю одну и ту же ошибку дважды.
— Не знаю, много ли в том пользы, если ты всегда придумываешь что-нибудь новенькое.
— Ах, разве вы не понимаете, Марилла? Ведь должен быть предел числу ошибок, которые может совершить один человек, и когда я дойду до этого предела, я покончу с ниминавсегда. Очень утешительно об этом подумать.
— Да, а теперь сходила бы ты да отнесла этот пирог свиньям, — сказала Марилла. — Такое не может есть ни один человек, даже Джерри Буот.
Глава 22
Приглашение на чай
— Ну, а теперь отчего у тебя глаза так сияют? — спросила Марилла Аню, только что вернувшуюся домой с почты. — Нашла еще какую-нибудь родственную душу?
И в самом деле, волнение окутывало Аню, словно облаком, светилось в глазах, озаряло каждую черту лица. Она легкими шагами прибежала по тропинке, словно фея, несомая ветром среди мягкого сияния солнечных лучей и ленивых теней опускающегося августовского вечера.
— Нет, Марилла, но, ах, поверите ли? Меня приглашают завтра на чай в дом священника! Миссис Аллан оставила для меня на почте это письмо. Только взгляните, Марилла! "Мисс Анне Ширли, Зеленые Мезонины". Первый раз в жизни меня назвали «мисс». Ах, меня такая дрожь пронзила! Я буду вечно хранить это воспоминание в сердце среди моих самых дорогих сокровищ.
— Миссис Аллан говорила мне, что собирается по очереди приглашать к себе на чай всех учениц своего класса воскресной школы, — сказала Марилла, совершенно невозмутимо принимая известие об этом чудесном событии. — И совсем нет причины приходить в такое лихорадочное возбуждение. Научись принимать вещи спокойно, детка.
Но для Ани принимать вещи спокойно означало бы изменить свою натуру. Вся "и дух, и огонь, и роса", она с утроенной силой переживала все радости и горести жизни. Марилла чувствовала это и испытывала смутное беспокойство, сознавая, что жизненные взлеты и падения не раз тяжело заденут эту порывистую душу. Но при этом она упускала из виду, что столь же сильная способность испытывать восторг и радость может с избытком возместить все печали. Таким образом, Марилла считала своим долгом склонять Аню к спокойствию и уравновешенности, столь же невозможным и чуждым для нее, как для солнечного луча, играющего на поверхности ручья. До сих пор, как Марилла печально признавалась себе самой, ее старания оставались тщетными. Стоило каким-нибудь горячо лелеемым надеждам или планам потерпеть неудачу, как Аня погружалась в "пучину горя". Исполнение же их возносило ее на головокружительные высоты восторга. Марилла уже почти начинала терять надежду когда-либо превратить свою воспитанницу в образцовую девочку со скромной внешностью и чопорными манерами. Ей и в голову не пришло бы, что на самом деле Аня такая, какая она есть, нравится ей гораздо больше этого идеала.
В тот вечер Аня пошла спать печальная и молчаливая, так как Мэтью объявил, что ветер поворачивает к северо-востоку и завтра, скорее всего, будет дождливо. Шелест тополевых листьев возле дома беспокоил ее, он был так похож на стук дождевых капель, а неясный отдаленный рокот залива, к которому она с восторгом прислушивалась в другие дни, пленяясь его странным звучанием и равномерным ритмом, теперь казался маленькой девочке, особенно горячо желавшей ясной погоды, предвестником грозы и несчастья. Ане казалось, что утро никогда не наступит.
Но все на свете имеет конец, даже ночь накануне дня, когда вы приглашены на чай в дом священника. Утро, вопреки предсказаниям Мэтью, оказалось ясным, и потому настроение у Ани поднялось необычайно.
— Ах, Марилла, что-то такое у меня в душе сегодня, что заставляет меня любить всех, кого я вижу! — горячо воскликнула она, когда мыла посуду после завтрака. — Вы представить не можете, какой хорошей я себя чувствую! Разве не прекрасно было бы, если бы так осталось навсегда? Я думаю, что могла бы стать образцовой девочкой, если бы только меня каждый день приглашали в гости. Но, ах, Марилла, ведь это также очень торжественное событие! Я так волнуюсь! Что, если я как-то не так себя поведу? Вы же знаете, я никогда не пила чай в гостях у священника, и не уверена, что знаю все правила этикета, хотя я все время внимательно изучаю раздел о правилах хорошего тона в журнале "Вестник семьи" с тех пор, как приехала сюда. Я так боюсь, что сделаю какую-нибудь глупость или забуду что-нибудь, что должна сделать. Например, считается ли хорошим тоном взять себе за столом вторую порцию чего-нибудь, если очень хочется?
— Все твои трудности, Аня, из-за того, что ты слишком много думаешь о себе. Тебе нужно просто думать о миссис Аллан, о том, что будет ей больше всего приятно, — сказала Марилла, в кои-то веки сразу выдав здравый и лаконичный совет. Аня мгновенно его оценила:
— Вы правы, Марилла. Я постараюсь совсем не думать о себе.
Вероятно, Ане удалось пройти через этот визит без каких-либо серьезных нарушений «этикета», потому что в сумерки, когда огромное, высокое вечернее небо зажглось сиянием шафранных и розовых облаков, она вернулась домой радостная и блаженно счастливая. Усевшись на большой плите красного песчаника возле кухонной двери и положив свою усталую кудрявую головку Марилле на колени, она принялась за свой рассказ. Прохладный ветерок прилетал с широких еще не сжатых полей, с поросших соснами холмов, возвышавшихся на западе, и шумел в тополях. Большая ясная звезда висела над садом, и светляки порхали над Тропинкой Влюбленных, то теряясь в папоротниках и качающихся ветвях, то появляясь вновь. Аня следила, за ними взглядом, пока говорила, и чувствовала, что ветер, и звезды, и светляки — все сливается вместе во что-то невыразимо сладостное и чарующее.
