Хотя мистер Сноб, возможно, льстил себя надеждой, что производит сенсацию, выступая по Битлстоун-стрит со своей богато позолоченной тростью (и действительно, даю честное слово, несколько пар глаз глядело на меня из мастерской мисс Сквилсби — модистки с вывеской, что напротив Рэймонда Грея, — у нее еще в окне три шляпки из серебряной бумаги и две модных французских картинки, засиженные мухами), однако волнение, вызванное моим приходом, было ничто в сравнении с тем, какое взбудоражило всю эту маленькую улочку, когда в пять минут шестого по ней промчались кучер в сырцовом парике, желтая обивка и желтые лакеи, вороные кони и блистающая серебром упряжь мистера Голдмора. Улица эта очень маленькая, с очень маленькими домами, большинство из них с очень большими медными дощечками, такими же, как у мисс Сквилсби. Торговцы углем, архитекторы и землемеры, два врача, один стряпчий, один учитель танцев и, разумеется, несколько агентов по продаже домов занимают эти домики — маленькие двухэтажные строения с маленькими оштукатуренными портиками. Карета Голдмора высилась чуть ли не над крышами: вторые этажи могли бы пожать руку Крезу, покачивавшемуся на мягком сиденье; нее окна этих вторых этажей в один миг заполнились детьми и женщинами. Были там миссис Хаммерли в папильотках, миссис Саксби в криво надетой накладке, мистер Риглз, который подглядывал сквозь кисейные занавески, не выпуская из рук горячего стакана с грогом, — словом, был большой переполох на Битлстоун-стрит, когда карета мистера Голдмора подъехала к дверям мистера Рэймонда Грея.
— Как это любезно с его стороны, что он приехал с двумя лакеями! сказала маленькая миссис Грей, тоже украдкой разглядывая карету. Самый огромный из слуг, спустившись со своего насеста, так стукнул в дверь, что едва не проломил ее. Все головы высунулись из окон; вовсю светило солнце; даже мальчишка с шарманкой застыл на месте; лакей, карета, красное лицо Голдмора и его белый жилет блистали великолепием. Геркулес в плюше сделал шаг назад, чтобы отворить дверцу кареты.
Рэймонд Грей отворил свою дверь — он был в жилете и рубашке.
— Входите, Голдмор, — пригласил он, подбегая к карете. — Как раз вовремя, дружище. Откройте же дверцу, Как-вас-там, и выпустите вашего барина. — И Как-его-там повиновался машинально, причем лицо его выразило недоумение и ужас, по силе равные, быть может, только лишь ошеломленному изумлению, которое украсило багровую физиономию его хозяина.
— К кэкому времени прикажете кэ-ету, сэр? — спросил Как-его-там с тем особенным, неподражаемым и непередаваемым лакейским прононсом, который составляет одну из первых прелестей бытия.
— Самое лучшее, подайте карету к театру, вечером, — воскликнул Грей. Отсюда до "Сэдлерс-Уэлза" всего два тага, туда мы можем дойти и пешком. Билеты у меня ость для всех. Подавайте к театру "Сэдлерс-Уэлз" в одиннадцать.
— Да-да, в одиннадцать! — растерянно подтвердил Голдмор и вошел в дом такой смятенной походкой, словно его вели на казнь (да так оно и было, а этот негодник Грей был в роли палача). Карета отъехала, провожаемая бесчисленными взглядами с порогов и балконов: на Битл-стоун-стрит и до сих пор вспоминают ее появление.
— Идите сюда и развлекайтесь со Снобом, — сказал Грей, отворяя дверь в маленькую гостиную. — Я вас позову, как только поджарятся котлеты. Фанни на кухне, присматривает за пудингом.
— Боже милостивый! — шепнул мне Голдмор. — Как он мог нас пригласить? Я, право, понятия не имел о такой… такой нищете.
— Обедать, обедать! — крикнул Грей из столовой, откуда шел пар и запах жареного; и, войдя туда, мы увидели миссис Грей, вполне готовую к приему гостей и точь-в-точь похожую на принцессу, у которой в руках, неизвестно почему, оказалось блюдо с картофелем; и это блюдо она поставила на стол, а ее супруг тем временем жарил бараньи котлеты в камине на рашпере.
— Фанни приготовила пудинг с вареньем, а котлеты по моей части. Вот хорошая котлетка, попробуйте, Голдмор.
И он шлепнул шипящую котлету на тарелку гостя. Какими словами, какими восклицательными знаками можно изобразить растерянность набоба?
Скатерть была очень ветхая, заштопанная в двадцати местах. Горчицу подали в чайной чашке, серебряная вилка была у одного только Голдмора — у всех у нас были простые железные.
— Я не родился с серебряной ложкой во рту, — серьезно заметил Грей. — У нас всего-навсего одна серебряная вилка. Обычно ею ест Фанни.
— Рэймонд! — умоляющим тоном воскликнула миссис Грей.
— Она, знаете ли, привыкла жить лучше; и я надеюсь когда-нибудь подарить ей вилки и ножи. Говорят, бывают очень хорошие накладного серебра. Куда же к черту пропал этот мальчишка с пивом? А теперь, — сказал он, вскакивая с места, — я буду джентльменом. — И он надел свой сюртук и совершенно спокойно сел за стол, поставив на него четыре уже готовых котлеты.
— Мясо у нас бывает не каждый день, мистер Голдмор, — продолжал он, — и для меня такой обед — огромное удовольствие. Эх, богачи английские, у вас в домах покой, а вы бы знали, какие лишения приходится терпеть адвокатам без практики.
— Боже милостивый! — произнес мистер Голдмор.
— А где же лампопо? Фанни, сбегай в "Ключи" за пивом. Вот тебе шесть пенсов. — И каково же было наше изумление, когда Фанни поднялась из-за стола, собираясь идти за пивом.
— Боже милостивый! Позвольте мне сходить, — воскликнул Голдмор.
— Ни за что на свете, дорогой сэр. Она к этому привыкла. Вам не дадут такого пива, как ей. Оставьте ее в покое, — сказал Рэймонд с удивительным самообладанием. А миссис Грей вышла из комнаты и в самом деле скоро вернулась с подносом, на котором стоял оловянный кувшин с пивом. Маленькая Полли (которой на ее крестинах я имел честь ex officio [66] подарить серебряную кружечку) шла за матерью с двумя трубками и с самым плутовским выражением на круглом пухленьком личике.
— Фанни, милая, ты не сказала Тэплингу насчет джина? — спросил Грей, после того как велел Полли положить трубки на каминную полку, до которой эта малютка едва дотянулась. — В прошлый раз это был сущий скипидар, и пунш нельзя было пить, хоть ты сама его приготовила… Вы, верно, не воображали, Голдмор, что моей жене, урожденной Харли-Бейкер, приходится делать пунш из джина? Моя теща, верно, покончила бы жизнь самоубийством, если б увидела ее за таким занятием.
— Рэймонд, не надо всегда смеяться над мамой, — сказала миссис Грей.
— Ну-ну, она от этого не умрет, да я и не желаю ей смерти. И ты не готовишь пунш из джина… и не пьешь его… и… Голдмор, вам пива в стакан или в кружку?
— Боже милостивый! — еще раз воскликнул Крез, когда малютка Полли, ухватив кувшин обеими крохотными пятернями, с улыбкой поднесла его изумленному директору. Короче говоря, так начался обед и в скором времени таким же образом и закончился. Грей все время донимал своего незадачливого гостя, в самой возмутительной манере живописуя свои несчастья, бедность и борьбу за существование. Он рассказывал нам, как чистил ножи, когда они только что поженились; и как он, бывало, катал детей в колясочке; как быстро его жена умела печь блинчики; и что именно из его одежды она шила сама. Он велел своему клерку Тиббитсу (он и был тем должностным лицом, которое ходило за пивом в кабачок, а миссис Фанни только принесла кувшин из соседней комнаты) принести и бутылку портвейна, когда обед подошел к концу, и рассказал Голдмору историю о том, как эта бутылка попала к нему в руки, историю столь же необыкновенную, как и все его прежние рассказы. Когда обед кончился и подошло время отправляться в театр, миссис Грей покинула нас; мы сидели в молчаливом раздумье над последними стаканами вина, как вдруг Грей хлопнул Голдмора по плечу и сказал:
— А теперь, Голдмор, сознайтесь откровенно!
— В чем именно? — спросил Крез.
— Хорошо вы пообедали?
Голдмор вздрогнул, как будто истина только что озарила его. Он действительно хорошо пообедал, чего до сей минуты не понимал. Съеденные им три бараньих котлетки были самого высшего сорта; картофель — совершенство в своем роде; а пудинг даже слишком хорош. Пиво было холодное и пенистое, а портвейн — достоин глотки епископа. Я это говорю с тайной целью: у Грея в погребе еще остался такой портвейн.
— Ну что ж, — ответил Голдмор, помолчав некоторое время и обдумав важный вопрос, предложенный ему хозяином, — честное слово, теперь, когда вы сказали, я и сам вижу, что я… я и вправду пообедал как нельзя лучше, просто-таки замечательно, ей-богу! Ваше здоровье, Грей, милый мой, и здоровье вашей любезной супруги; а когда вернется миссис Голдмор, то я надеюсь почаще вас видеть у себя на Портленд-Плейс.
Но тут уже пора было в театр, и мы отправились в "Сэдлерс-Уэлз" смотреть мистера Фелпса.
Самое лучшее в этой истории (где каждое слово — правда, в чем я ручаюсь честью) было то, что после банкета, которым Голдмор остался так доволен, старик проникся горячим сочувствием к своему несчастному голодающему хозяину и решил помочь ему выдвинуться как адвокату. И, будучи директором только что основанной компании по страхованию жизни, он добился того, что Грея назначили туда постоянным юрисконсультом с весьма пристойным годовым окладом; и не далее как вчера, при разборе в Тайном совете апелляции из Бомбея (по делу Бакмакджи-Бобачи против Рамчавдера-Бахавдера), лорд Бруэм поздравил Грея, который вел это дело, с его необычайно точными и глубокими познаниями в санскритском языке.
