Жалкий пьяница, почти не сознававший, что делает, выбрал самую непристойную из своих песен, издал вместо вступления пьяный вопль и начал. Не успел он допеть второй куплет, как полковник Ньюком вскочил с места, нахлобучил шляпу и схватил в руки трость с таким воинственным видом, словно шел на бой с каким-нибудь индийским разбойником.
— Замолчите! — крикнул он.
— Слушайте, слушайте! — отозвалось несколько озорников за дальним столом.
— Продолжай, Костиган! — заорали другие.
— "Продолжай"?! — воскликнул полковник, и его высокий голос задрожал от гнева. — И это говорит джентльмен? Может ли тот, у кого дома есть жена, сестры, дети, поощрять подобное непотребство? Как смеете вы, сударь, называть себя джентльменом и позорить свой чин! Как смеете вы в кругу честных людей и христиан осквернять слух мальчиков такой мерзостью!
— А зачем вы приводите сюда мальчиков, почтеннейший?! — бросил кто-то из недовольных.
— Зачем привожу? Да затем, что думал найти здесь общество джентльменов! — вскричал разгневанный полковник. — Я никогда бы не поверил, что там, где собираются англичане, человеку — да еще старому — позволят так себя позорить. Стыд и срам, сударь! Ступайте домой, седовласый грешник, и ложитесь спать! И я не жалею, что мой мальчик увидел, в первый и последний раз в жизни, до какого падения, унижения и позора может довести человека пьянство. Сдачи не надо, сэр! К черту сдачу! — крикнул полковник изумленному лакею. — Оставьте ее до следующего раза, когда увидите меня здесь, только этого никогда не будет, клянусь богом, никогда! — Вскинув трость на плечо и обведя свирепым взглядом испуганных кутил, разгневанный джентльмен удалился, а за ним последовал и его сын.
Клайв казался изрядно смущенным. Впрочем, остальная компания имела, пожалуй, еще более жалкий вид.
— Assi qe diable venait-il faire dans cette galere? [7] — бросил Кинг из колледжа Тела Христова Джонсу из колледжа Троицы, на что Джонс только передернул плечами, словно от боли, — ведь трость негодующего полковника прошлась, в сущности, по спине всех присутствующих.
Глава II
Бурная юность полковника Ньюкома
Так как молодой человек, который только что ушел спать, должен стать героем нашей повести, то лучше всего будет начать с истории его семейства, каковая, по счастью, не столь уж длинна.
В ту пору, когда за спиной у английских дворян еще болтались косицы, а их жены носили на голове валик, поверх которого укладывали волосы, до того напомаженные и обсыпанные пудрой, что невозможно было угадать их естественного цвета; когда министры являлись в палату общин при всех орденах и звездах, а лидеры оппозиции из вечера в вечер нападали на благородного лорда с голубой лентой через плечо; когда мистер Вашингтон возглавил американских мятежников со смелостью, достойной, надо признаться, лучшего применения, — вот тогда-то из одного северного графства и прибыл в Лондон основатель семьи, снабдившей заглавием нашу книгу, — мистер Томас Ньюком, впоследствии известный как Томас Ньюком, эсквайр, шериф города Лондона, а позднее, олдермен Ньюком. Мистер Ньюком впервые появился на Чипсайде всего-навсего при Георге III; он приехал в Лондон в фургоне, из которого выгрузился на Бишопсгет-стрит вместе с несколькими штуками сукна, составлявшими все его достояние; но если б можно было доказать, что норманны при Вильгельме Завоевателе носили парики- с косицами, а мистер Вашингтон сражался с англичанами еще в Палестине при Ричарде Львиное Сердце, то иные из нынешних Ньюкомов, уж конечно, щедро заплатили бы за это Геральдической палате — ведь они вращаются в высшем свете и к себе на балы и обеды, как о том ежедневно сообщают газеты, приглашают лишь самый цвет дипломатического и фешенебельного общества. Правда, в Геральдической палате им составили родословную (она напечатана в справочнике Баджа "Земельная аристократия Великобритании"), согласно которой выходит, что предком нынешних Ньюкомов был Ньюком из армии Кромвеля и еще другой Ньюком, повешенный за протестантизм при королеве Марии в числе последних шести ее жертв; что один из членов их семьи отличился в битве на Босвортском поле и что основателем ее был личный брадобрей короля Эдуарда Исповедника, сложивший голову при Гастингсе вместе с королем Гарольдом; однако, между нами говоря, сэр Брайен Ньюком из Ньюкома, по-моему, верит во все это не больше, чем остальные, хотя и выбирает для своих детей имена из Саксонской хроники.
Взаправду ли Томас Ньюком был подкидышем, воспитанным в работном доме той самой деревни, которая теперь превратилась в большой промышленный город, носящий его имя, — неизвестно. Слух об этом пустили во время последних выборов, когда сэр Брайен баллотировался здесь от партии консерваторов. Соперник его, мистер Гав, несравненный кандидат либералов, расклеил по городу плакаты с изображением старого работного дома, "родового гнезда Ньюкомов", и насмешливыми подписями, призывавшими вольных британцев голосовать "за Ньюкома и работные дома", "Ньюкома и приходские приюты", и тому подобное. Впрочем, кому какое дело до местных сплетен? Тех, кто удостоен приглашения в дом леди Анны Ньюком, отнюдь не интересует, кончается ли родословная ее прелестных дочек на дедушке-олдермене, или через мифического брадобрея она восходит к бороде короля-исповедника.
Томас Ньюком работал ткачом в родной деревушке и приобрел там славу человека честного, бережливого и умелого; ее он и привез в Лондон, где поступил в ткацкую мануфактуру братьев Хобсон, которая позднее стала именоваться "Хобсон и Ньюком". Не трудно себе представить всю дальнейшую историю Томаса Ньюкома: подобно Уиттингтону и многим другим лондонским подмастерьям, он начал бедняком, а кончил тем, что женился на дочери хозяина и стал шерифом и олдерменом лондонского Сити.
Однако с Софией Алетеей Хобсон, женщиной состоятельной, благочестивой и выдающейся (как любили в те дни называть иных ревностных христианок) мистер Ньюком сочетался уже вторым браком, и она пережила его на много лет, хоть и была значительно старше годами. Ее дом в Клепеме был долгое время прибежищем самых знаменитых религиозных деятелей. За ее столом, уставленным щедрыми плодами ее садов, можно было встретить самых красноречивых толкователей Библии, самых высокоодаренных миссионеров и самых невиданных прозелитов со всех концов земли. Небо поистине благословило ее сады обилием, как говаривали многие преподобные джентльмены; во всей Англии не сыскать было такого сладкого винограда, таких персиков и таких ананасов. Крестил ее сам мистер Уайтфилд, и в конторах Сити, а также в кругу друзей рассказывали, будто оба имени — София и Алетея, — данные ей при крещении, — греческие и в переводе означают "мудрость" и "истина". Софии Алетеи, ее дома и садов давно уже не существует, но сохранившиеся по сей день названия — София-Террас, Алетея-роуд, Хобсон-сквер и прочие — всякий раз, как наступает срок арендной платы, подтверждают, что земля, посвященная памяти этой выдающейся женщины (и свободная от налога), все еще приносит ее потомкам богатый урожай.
Но мы опережаем события. Когда Томас Ньюком пожил некоторое время в Лондоне, ему представилась возможность открыть собственное, правда небольшое, дело, и он оставил мануфактуру Хобсона. Как только предприятие его окрепло, он, как подобает мужчине, поехал в родную деревню, где жила его милая, на которой он когда-то обещал жениться. Этот брак, на первый взгляд такой безрассудный (ведь все приданое невесты составляло ее белое личико, успевшее поблекнуть за долгие годы разлуки), принес Ньюкому счастье. Земляки прониклись уважением к преуспевающему лондонскому купцу, поспешившему выполнить обещание, данное им бесприданнице во дни его бедности; и, когда он вернулся в Лондон, лучшие мануфактурщики графства, хорошо знавшие его благоразумие и честность, доверили ему вести почти всю их торговлю. Сьюзен Ньюком еще стала бы богатой женщиной, да господь ей судил недолгую жизнь: не прошло и года после свадьбы, как она умерла, родив на свет сына.
Ньюком нанял мальчику кормилицу и поселился в маленьком домике в Клепеме, по соседству от мистера Хобсона, частенько захаживал к нему по воскресеньям погулять в саду или посидеть в доме за стаканом вина. С тех пор как Ньюком оставил службу у Хобсонов, они открыли при своем деле еще и банкирскую контору и вели ее очень успешно благодаря своим связям в квакерских кругах, а так как Ньюком тоже держал свои деньги у Хобсонов и его собственное предприятие разрасталось, бывшие хозяева относились к нему с уважением и даже приглашали его в "Обитель Алетеи" на чаепития, хотя, правду сказать, поначалу его мало прельщали эти сборища, поскольку он был человек деловой, за день сильно уставал и нередко задремывал во время проповедей, дискуссий и песнопений, коими высокоодаренные проповедники, миссионеры и прочие завсегдатаи "Обители" потчевали публику перед ужином. Будь он привержен к чревоугодию, приемы в "Обители" больше пришлись бы ему по сердцу, ибо там подавали к столу все, чего душа пожелает, но в еде он отличался умеренностью, характера был раздражительного, да к тому же вставал спозаранок: чтоб добраться вовремя до города, ему нужно было выходить из дому за час до первого дилижанса.
