Он стоял у нактоуза, тяжело дыша и пытаясь дотянуться ногтями до лопаток; потом сурово провозглашал хриплым, сонным голосом:
— Неверие, сэр, вот бич нашего века!
Неверие отвергало свидетельства профессора Крэнкса и «того самого» журналиста. Оно не признает фотографических снимков.
Ибо капитан Джонс твердо верил, что некоторые духи были сфотографированы. Он читал об этом в газетах. И мысль о том, что эта попытка удалась, полностью завладела им, так как он был не способен к критическому мышлению. Бантер рассказывал впоследствии, какой нелепый вид имел этот маленький человечек, облаченный в пижаму на три номера шире, чем следовало, взволнованно топтавшийся у штурвала и при свете луны грозящий кулаками безмятежному морю.
— Фотографии, фотографии! — повторял он голосом скрипучим, как заржавленная петля.
Даже штурвальный, стоявший за его спиной, чувствовал себя неловко, наблюдая эту сцену, и никак не мог понять, из-за чего «старик затевает ссору с помощником».
Потом Джонс, немного успокоившись, начинал снова:
— Светочувствительная пластинка не лжет. Да, сэр!
Ничего не могло быть забавнее, чем уверенность этого нелепого человечка и его поучительный тон.
Бантер важно и размеренно, как маятник, расхаживал по юту. Он не говорил ни слова. Но, как вам известно, у бедняги на совести было нешуточное дело, и, когда его, и. без того уже встревоженного, пичкали этими дурацкими сказками о духах, он едва не сходил с ума. Он чувствовал, что не раз был на грани безумия, ибо с упоением рисовал себе бредовые картины: как он берет капитана Джонса за шиворот и бросает за борт прямо в кильватер судна, а ведь ни одному моряку, находящемуся в здравом уме, не придет в голову проделать это даже с кошкой или каким-нибудь другим животным. Он представлял себе, как тот вынырнет — крошечное черное пятнышко, оставшееся далеко за кормой в океане, освещенном луной.
Не думаю, чтобы даже в самые тяжелые минуты Бантер всерьез хотел утопить капитана Джонса. Мне кажется, что он, с его расстроенным воображением, стремился лишь к одному — прекратить эту бессмысленную болтовню шкипера. Но все равно, предаваться подобным фантазиям было опасно. Вы только представьте себе этот корабль в Индийском океане в ясную, тропическую ночь, паруса наполнены и не шелохнутся, на палубе не видно вахтенных, а на юте, залитая лунным светом, статная фигура черного штурмана, который шагает размеренно и величаво, храня жуткое молчание, а этот нелепый, противный человечек в полосатой фланелевой пижаме беспрерывно бормочет то скрипучим, то жужжащим голосом о «личном общении с потусторонним миром».
У меня мурашки бегают по спине, когда я об этом думаю. Иногда безумие капитана Джонса прикрывалось каким-то непостижимым практицизмом. Сколько пользы принесли бы души умерших, если бы их убедили принимать участие в делах жизых людей! Какую помощь, например, оказали бы они полиции при расследовании преступлений! Число убийств, во всяком случае, значительно уменьшилось бы, с глубокомысленным видом высказывал он предположение. Потом он вдруг впадал в нелепое уныние.
Какой смысл вступать в общение с людьми неверующими, которые, конечно, отнесутся пренебрежительно к сообщениям духов. У духов тоже есть свои чувства. В известном смысле, они состоят целиком из чувств. Но его удивляет та снисходительность, с какой жертвы относятся к своим убийцам. Ведь ни один преступник не мог бы отмахнуться от такого привидения. Очень может быть, что неразоблаченным убийцам — верящим или не верящим в духов — и являлись призраки. Мало вероятно, чтобы они стали этим хвастаться, не правда ли?
— Что касается меня, — продолжал он, как будто подвывая мстительно и злорадно, — то, если бы кто-нибудь меня убил, я не дал бы ему забыть… Я бы его замучил, запугал бы его до смерти!
Мысль о том, что дух шкипера может кого-то запугать, была так забавна, что черный штурман, хотя и не был склонен к веселью, все же не выдержал и устало засмеялся. И этот смех — единственный ответ на его длинное и серьезное рассуждение — оскорбил капитана Джонса.
— Над чем вы, собственно, так самодовольно смеетесь, мистер Бантер? зарычал он. — Сверхъестественные явления устрашали людей и почище вас! Или вы считаете, что моя душа не годится на то, чтобы стать духом?
Мне кажется, что этот злобный тон и заставил Бантера остановиться и круто повернуться.
— Меня бы ничуть не удивило, — продолжал разгневанный фанатик спиритизма, — если бы вы оказались одним из этих людей, которые ценят человека не больше, чем скотину. Не сомневаюсь, что вы способны отрицать наличие бессмертной души у вашего родного отца!
И вот тут-то Бантер, которому это невыносимо надоело, — к тому же его мучила другая забота, — вот тут-то он и потерял самообладание.
Он внезапно подошел к капитану Джонсу и, слегка наклонившись и пристально глядя ему в лицо, сказал тихим, ровным голосом:
— Вы не знаете, на что способен такой человек, как я.
Капитан Джонс откинул голову назад, но от изумления не мог сдвинуться с места. Бантер снова стал ходить взад и вперед, и долгое время только мерные его шаги и плеск воды за бортом нарушали тишину, нависшую над водным пространством. Потом капитан Джонс смущенно откашлялся и, скользнув для большей безопасности к сходному люку, оправился от испуга и прикрыл свое отступление начальственным распоряжением:
— Поднимите правый шкотовый угол грота и поставьте рею поперек, мистер Бантер. Разве вы не видите, что ветер с кормы?
Бантер тотчас ответил: «Есть, сэр», хотя не было ни малейшей необходимости прикасаться к шкотам и ветер дул в четверти румба. Пока он выполнял приказание, капитан Джонс мешкал на ступеньках сходного люка, ворча вполголоса, но так, что его слышал рулевой:
— Расхаживает по юту, словно адмирал, и даже не замечает, когда нужно обрасопить реи!
Потом он медленно спустился в люк, где его уже не мог видеть Бантер, а добравшись до последней ступеньки, остановился и задумался: «Он отчаянный грубиян, несмотря на свои джентльменские манеры. Хватит с меня помощников-джентльменов».
Две ночи спустя он мирно спал в своей каюте, как вдруг сильный стук прямо над головой — условный сигнал, что его вызывают наверх, — заставил его моментально проснуться и вскочить.
— В чем дело? — пробормотал он, выскочив босиком из койки. Пробегая по каюте, он взглянул на часы. Была ночная вахта. «Зачем это я понадобился помощнику?» — думал он.
Выбравшись из люка, он окунулся в ясную, сырую лунную ночь; дул сильный и ровный бриз. Он испуганно посмотрел по сторонам. На юте не было никого, кроме рулевого, который тотчас обратился к нему:
— Это я, сэр. Я отпустил на минутку штурвал, чтобы топнуть у вас над головой. Боюсь, что с помощником случилось что-то неладное…
— Куда он девался? — резко спросил капитан.
Рулевой, явно встревоженный, ответил:
— Последнее, что я видел, это как он падал с левого ютового штормтрапа.
— Падал со штормтрапа? Зачем это ему понадобилось? Как это случилось?
— Не знаю, сэр. Он ходил по левому борту. Потом, как раз когда он повернулся лицом ко мне и собирался идти на корму…
— Ты его видел? — перебил капитан.
— Видел. Я смотрел на него. И услышал грохот — ужасный грохот. Как будто грот-мачта свалилась за борт. Похоже было на то, что его кто-то ударил.
Капитан Джонс почувствовал смущение и беспокойство.
— Послушай, — резко сказал он, — его кто-нибудь ударил? Что ты видел?
— Ничего, сэр, ей-богу, ничего! Да видеть было нечего. Он только вскрикнул тихонько, взмахнул руками и свалился вниз — трах-тарарах. Больше я ничего не слышал, вот я и отпустил на минуту штурвал, чтобы вызвать вас наверх.
— Ты струсил! — воскликнул капитан Джонс.
— Да, сэр, что правда, то правда!
Капитан Джонс пристально посмотрел на него. Тишина на его корабле, продолжающем свой путь, как будто таила в себе опасность, тайну. Ему не хотелось самому, идти разыскивать помощника на средней палубе, такой темной, такой безмолвной. Он только подошел к передней оконечности полуюта и окликнул вахтенных. Когда сонные матросы гурьбой прибежали на корму, он заорал:
— Пусть кто-нибудь осмотрит штормтрап! Лежит там внизу помощник?
По их испуганным возгласам он понял, что они нашли его. Кто-то даже с испугом крикнул:
— Он мертв!
Мистера Бантера уложили в его койку, и когда в каюте зажгли лампу, то увидели, что он и в самом деле похож на мертвеца, хотя было ясно, что он еще дышит. Подняли на ноги стюарда, второго помощника послали на палубу следить за курсом, а капитан Джонс больше часа молча трудился, приводя в сознание Бантера. Наконец тот открыл глаза, но говорить не мог. Он был оглушен и безучастен ко всему. Стюард забинтовывал скверную рану у него на голове, а капитан Джонс держал фонарь. Чтобы наложить хорошую повязку, им пришлось срезать у мистера Бантера много черных, как смоль, прядей. Покончив с этим и поглядев на пациента, они оба вышли из каюты.
