– Погоди, сволочь, – бормочет он, оборачиваясь в сторону пристани, – Не уйдешь!
Им овладевает обессиливающее его самого бешенство. Но то неведомое, что надвигается из степи, сотрясая воздух чугунными ударами, может быть еще ужаснее… Ведь каждую минуту могут ворваться к нему, избить его, оскорбить Наталью Николаевну, а он может только умолять или смотреть, как ее оскорбляют. Он знал, что не в силах будет противиться этому. Хорошо бы стать совсем незаметным, отказаться от капитанства…
В ореховой гостиной по-прежнему горит керосиновая лампа, тикают стенные часы. Словно и не уходил он отсюда вовсе. На вопросы Натальи Николаевны он ответил коротко, односложно:
– Греве убили… Хотели убить меня, но я скрылся.
Оскара Карлыча убили…
Нестерпимо горела душа от ее взгляда, любовного, преданного, от осторожных прикосновений ее мягких рук, делавших перевязку.
Несколько дней провел он дома, сидя в кресле и почти не двигаясь. Изредка подходил к окну и отодвигал занавеску. На улицах было спокойно. Однажды он увидел необыкновенного солдата в шишаке и без погон, с малиновыми нашивками на груди. Он стоял, по-хозяйски расставив ноги, и читал листок, наклеенный на стене. Евгений Степанович посмотрел на солдата, на прохожих, не обращавших на него внимания, задевавших его локтями, и понял, что война кончилась. Тревога прошла, осталась апатия, похожая на постоянную усталость. Но надо было жить, и однажды он сказал жене, краснея и пряча глаза, словно признаваясь в чем-то позорном:
– Я бы хотел уехать отсюда… совсем.
Она, не задумываясь, ответила:
– Как хочешь, мой друг. Куда же мы поедем?
И посмотрела на него тем соболезнующим и долгим взглядом, который делает излишним всякое объяснение.
– А хоть бы на Каспий, – говорил Евгений Степанович. – Я думаю, там грузооборот не меньше нашего, пожалуй. И жарко. Я люблю жару.
Они тронулись в путь, как только стаял снег и с моря потянул теплый ветер. В Батуми они ходили по Ботаническому саду, покупали мандарины, завернутые в зеленые листья, и Евгений Степанович оживился. Ему казалось, что он стал незаметнее, мельче. Он явился в Каспийское пароходство небритый, одетый не по форме, в пенсне и с галстуком, распущенным по-стариковски концами врозь, – ни дать ни взять мелкий служащий. Слушая молодого веселого комиссара, толковавшего о значении социалистического учета, он солидно кивал головой; ему очень понравился и комиссар, и непривычно светлое море на рейде, и даже дело, которым ему предстояло заняться.
За пятнадцать лет, проведенных на одном месте за сидячей работой, Евгений Степанович постарел, утратил подвижность и приобрел много привычек. Его безотчетно пугало то новое, что встречалось ему на каждом шагу. В нефтегавани он рассматривал огромные плоскодонные суда-танкеры, в которых все казалось ему неестественным, перепутанным, сдвинутым со своих привычных мест. Вместо трюмов все грузовое пространство разбито на мелкие отсеки-танки. В палубе только узкие люки с круглыми смотровыми окошками. В море люки задраены, и судно закупорено, как пивная бутылка. В машинном отделении – не паровая машина, а дизель-моторы. Все шпили и руль движутся не паром, а электричеством, а пожарные устройства подают не воду, а углекислый газ. Бог с ними! Ему казалось, что на «Веге» все было устроено гораздо мудрее и целесообразнее. Когда-то он смеялся над безграмотными шкиперами и, первый из капитанов, изучал паровую машину. Теперь он недоумевал, зачем понадобились на Каспии теплоходы, зачем радиотелефон сменил искровые станции и электрокраны сменили паровые лебедки.
Однажды, в послеобеденный час, когда затих треск арифмометров и благопристойные голоса в отделе учета снизились до шепота, Евгения Степановича вызвали к Годояну, начальнику Каспийского пароходства. Пока подымался он по лестнице, покачиваясь подобно плавной, крутобокой ладье, его одолевали предчувствия. Может быть, напутал в сводках и это обнаружилось? У дверей кабинета он остановился и оправил пиджачок.
Годоян сидел за письменным столом, нагнувшись к бумагам. Он поднял голову и блеснул очками.
– Капитан Кутасов? Садитесь, капитан. Где вы работаете?
У него был мягкий, спокойный голос, и голова его казалась маленькой и хрупкой рядом с каменной головой бюста на столе. Евгений Степанович ободрился.
– Я инспектор учета.
– Вы капитан дальнего плавания?
– Да.
– Где вы плавали?
– На сухогрузном пароходе «Вега» десять лет.
– О, это большой срок! Вы специалист своего дела, я думаю.
Годоян поправил очки и улыбнулся. Заулыбался и Евгений Степанович. Как видно, начальник Каспара был прекрасный человек. Безмятежно улыбаясь, начальник продолжал:
– Вы хорошо работаете, капитан. Штурманская практика, вероятно, здорово помогает вам?
– Не-ет, практика мне не помогает. Здесь ведь совсем другое дело – статистика.
– А когда так, – брякнул Годоян, облегченно вздыхая, как следователь, установивший главный пункт обвинения, – когда так, то нечего вам и сидеть в канцелярии. По-моему, ясно.
– Что же мне делать? – пробормотал Евгений Степанович упавшим голосом. У него опять мелькнула догадка о какой-то ошибке в сводках.
Годоян поднялся и хлопнул ладонью по бумагам:
– Дело найдется, капитан! Танкер «Дербент» сейчас проходит сдаточные испытания. На днях выйдет из доков. Это будет подходящее место для вас, не правда ли? Нам не хватает опытных капитанов.
От неожиданности Евгений Степанович ответил не сразу. Он знал, что нужно отказаться немедля, но под взглядом Годояна у него как-то не поворачивался язык.
– Мне кажется, лучше бы мне остаться, – начал он просительно, стараясь придать голосу задушевную мягкость, – мне уже трудно, знаете… годы мои…
Выражение лица Годояна мгновенно переменилось, оно сделалось насмешливым, словно он вдруг понял, что перед ним не тот человек, которого он искал.
– Хотите остаться в канцелярии? Ну, как знаете. – Он поглядел устало мимо лица Евгения Степановича и добавил: – Ведь я дело вам предлагаю, настоящее, большое дело. Эх, капитан!
Евгений Степанович почувствовал, что краснеет. Ему хотелось возразить Годояну. Разве он плохо делает порученную ему маленькую работу? Но в то же время хотелось, чтобы этот молодой стремительный человек снова улыбнулся ему дружелюбно, как равному.
– Какая грузоподъемность у «Дербента»? – спросил Евгений Степанович неожиданно, сам удивляясь своему вопросу.
«Точно уж готов согласиться», – подумал он с испугом.
Годоян усмехнулся:
– Восемь тысяч тонн брутто. Вам мало?
– Н-н-ет, не то чтобы мало, а надо же знать… – ответил Евгений Степанович, натянуто улыбаясь. В последний раз екнуло у него сердце от сознания, что говорит он совсем не то, что нужно. Но Годоян поднялся, протянул ему руку и пожал ее со странной поспешностью.
– Значит, по рукам! – сказал он весело. – Ну, желаю успеха. Другой бы обеими руками схватился и думать не стал бы, а вы… Эх, капитан!
Евгений Степанович улыбался, вытирая пот со лба. Покойная комната в отделе учета, сводки и цифры отодвинулись далеко назад, словно выдул их из сознания засвистевший в ушах широкий, свободный ветер.
Человек этот ехал издалека и от скуки заводил знакомства в вагоне. Молоденькой девушке в соседнем купе он поднес букет ранних цветов и помог уложить вещи на полку.
– Я люблю дорогу, – говорил он непринужденно, – нигде не завяжешь таких любопытных и разнообразных знакомств. Дорогой вы отдыхаете, но в то же время как будто делаете полезное дело – приближаетесь к цели. От этого рассудок, ваш становится восприимчивее, в вас пробуждается интерес к людям. В дороге люди становятся гораздо общительнее. Вот мы с вами еще час назад не знали друг друга, а сейчас вы слушаете меня, как будто я ваш старый знакомый. А ведь заговори я с вами на улице – вы, пожалуй, оскорбились бы. Кстати, пора нам познакомиться, – штурман Касацкий.
Они стояли у раскрытого окна вагона. На горизонте уже маячили вышки нефтяных промыслов, и далекое море сверкало, как полоска стали. Штурман Касацкий вежливо отстранился, затягиваясь папироской, чтобы дым не попадал в лицо собеседнице. Она смотрела на него с любопытством и опаской. С любопытством потому, что движения его, также как и обороты его речи, были неожиданны и быстры, и потому, что она никак не могла даже приблизительно определить его возраст. С опаской потому, что по временам он взглядывал на нее очень пристально, как бы оценивая, а когда отворачивался и смотрел в окно, ей все казалось, что он видит ее и отмечает каждое ее движение.
– Я изъездил полсвета и большую часть жизни провел в пути. Все мысли моряка устремлены всегда к конечному пункту плавания. Там начинается новая страница его жизни. Что может быть чудесней ночи в незнакомом южном порту? Вы приходите с моря, и вас обступают береговые огни. Они отражаются в воде и струятся из глубины моря целыми потоками света. Судно приваливается к стенке набережной, вы слышите голоса, говорящие на незнакомом языке, видите причудливые силуэты зданий, купы неизвестных вам деревьев.
