Слезы, которые теперь прожигали ей щеки, казались Делии вполне простительными: ведь она проливала их, думая о Сонни. И именно в этот момент, когда из репродуктора выпорхнул такой знакомый веселый визг, возвестивший о том, что наступило семь часов двадцать две минуты, раздался звонок.
— Звонят, — сообщила Делия Бэби, как будто ребенок мог понять ее.
К телефону она подошла неспешно, словно не зная, стоит ли отвечать. А вдруг это опять сеньора Моррис с требованием немедленно заплатить по счету? Делия села на табуретку. Несмотря на нетерпеливые звонки, она сняла трубку, не проявляя ни малейшей поспешности; сказала:
— Алло.
В ответ — молчание.
— Я слушаю. Кто это?..
Но она уже знала, знала наверняка — потому что комната заходила ходуном, а минутная стрелка на часах завертелась обезумевшим пропеллером.
— Делия, это я. Сонни... Сонни.
— А, Сонни.
— Не хочешь говорить?
— Не хочу, Сонни, — очень медленно произнесла она.
— Делия, но мне нужно с тобой поговорить.
— Я слушаю.
— Мне нужно так много сказать тебе, Делия.
— Да, Сонни.
— Ты... ты сердишься?
— Я не могу на тебя сердиться. Мне просто грустно.
— Я теперь для тебя чужой, да? Посторонний?
— Не спрашивай меня об этом. Я не хочу, не хочу, чтобы ты меня спрашивал об этом.
— Делия, мне больно.
— Ах, тебе больно!
— Ради бога, не говори со мной так, таким тоном...
— ...
— Алло.
— Алло. Я подумала, что...
— Делия...
— Да, Сонни.
— Можно тебя спросить?
Делия уже заметила что-то странное в голосе Сонни. Нет, конечно, она могла и забыть голос Сонни, но все же... Она поймала себя на том, что, еще не зная, о чем он хочет спросить, уже пытается догадаться, звонит ли он ей из тюрьмы или из какого-нибудь бара... В его голосе, за его голосом затаилась тишина, и когда Сонни замолкал, в тишину, в кромешную ночную тишину погружалось все.
— ...всего один вопрос. Делия?
Бэби, сидевший в своей кроватке наклонив голову, с любопытством смотрел на мать. Судя по всему, плакать он не собирался. Радио из противоположного угла комнаты вновь провизжало: семь двадцать пять. А ведь Делия еще не поставила подогревать молоко для ребенка, еще не повесила сушиться выстиранное белье...
— Делия... я хочу знать, простишь ли ты меня.
— Нет, Сонни. Я тебя не прощаю.
— Делия...
— Да, Сонни.
— Ты меня не прощаешь?
— Нет, Сонни, прощение теперь ничего не стоит... Прощают тех, кого еще хоть немного любят... но из за Бэби, из-за Бэби я тебя не прощаю.
— Из-за Бэби? Делия, неужели ты думаешь, что я способен забыть его?
— Не знаю, Сонни. Но я тебя ни за что к нему не подпустила бы, он теперь только мой ребенок, только мой. Ни за что не разрешила бы тебе...
— Это уже неважно, — донесся до Делии голос Сонни, и она снова, только с еще большей силой, почувствовала, что в этом голосе чего-то недоставало (или наоборот — было в избытке?).
— Откуда ты звонишь?
— Это тоже неважно, — ответил голос Сонни так, словно ему стало уже тяжело и больно отвечать.
— Но дело в том...
— Давай не будем об этом, Делия.
— Ладно, Сонни.
(Семь двадцать семь.)
— Делия... представь, что я ухожу.
— Ты — уходишь? А зачем?
— Должен уйти, Делия.... Так получилось... Пойми ты, пойми же! Уйти так, уйти без твоего прощения... уйти вот так, безо всего, Делия... обнаженным... обнаженным и одиноким...
(Такой странный голос. Голос Сонни, звучащий как не его голос, и тем не менее голос, принадлежащий ему, Сонни.)
— Вот так, безо всего, Делия... Голым и одиноким... ухожу ни с чем, кроме вины... Без прощения, без твоего прощения, Делия!
— Почему ты так странно говоришь, Сонни?
— Сам не знаю... Мне так одиноко, мне так не хватает тепла, ласки... мне так не по себе...
— Но...
Словно сквозь туман, Делия смотрела прямо перед собой, в одну точку. Часы: семь двадцать девять; минутная стрелка совпала с четкой линией, предшествующей другой, более толстой, обозначающей половину часа.
— Делия!.. Делия!..
— Откуда ты звонишь? — закричала она, наклоняясь к телефону; страх стал закрадываться в ее душу, страх и любовь, а еще — жажда, страшная жажда, нестерпимое желание причесать пальцами темные волосы Сонни, поцеловать его в губы... — Откуда ты звонишь? — вновь прокричала она.
— ...
— Где ты, Сонни?
— ...
— Сонни!
— ...
— Алло, алло! Сонни!
— Прости меня, Делия...
Любовь, любовь, любовь. Прощение? Какая глупость...
— Сонни! Сонни, приезжай!.. Приезжай, я тебя жду! Приезжай!
( «Господи! Господи!» )
— ...
— Сонни!..
— ...
— Сонни! Сонни!!!
— ...
Пустота.
Семь тридцать. На часах. И по радио: «хи-хи». Часы, радио и Бэби, которому хочется есть и который озадаченно смотрит на мать, удивленный тем, что его почему-то не кормят.
Плакать и плакать. Отдаться потоку слез, рядом с безмолвным малышом, словно осознавшим, что в сравнении с этим плачем все его хныканье будет лишь жалкой подделкой, что в такой миг подобает лишь одно — молчать. Из репродуктора донеслись мягкие текучие аккорды фортепьяно, и Бэби незаметно для себя заснул, положив голову на мамину руку. Словно огромное чуткое ухо заняло все пространство комнаты, всхлипывания Делии возносились по спиралям невидимой раковины из вещей и мебели, постепенно затихали, изнывая от усталости, и превращались в едва слышные стоны, перед тем как окончательно заблудиться в дальних закоулках тишины.
Звонок в дверь. Один короткий сухой звонок. И — чье-то покашливание.
— Стив!
— Да, Делия, — ответил Стив Салливан. — Я тут проходил мимо и...
Долгое молчание.
— Стив... Вас прислал?..
— Нет, Делия.
Стив выглядел расстроенным, и Делия совершенно машинальным жестом пригласила его войти. Она заметила, что Стив вошел совсем не так уверенно, как раньше, — когда он заходил за Сонни или заглядывал к ним на обед.
— Садитесь, Стив.
— Нет-нет... я только на минутку. Делия, вы ничего не знаете о...
— Нет, ничего.
— И вы, наверное, его больше не любите...
— Нет, Стив. Я его больше не люблю. А в чем дело?
— Мне нужно вам кое-что сказать...
— Вы от сеньоры Моррис?
— Это касается Сонни.
— Сонни? Его посадили?
— Нет, Делия.
Делия бессильно опустилась на табуретку. Ее рука коснулась телефонной трубки — уже остывшей.
— А... а я решила, что он из тюрьмы звонит...
— Он вам звонил?
— Да, Стив. Хотел попросить у меня прощения.
— Сонни? Сонни просил у вас прощения по телефону?
— Да, Стив. И я его не простила. Ни я, ни Бэби — мы не можем его простить.
— Делия!
— Не можем, Стив. И потом... потом... не смотрите на меня так... потом я разревелась, как последняя дура... у меня все глаза красные... я даже захотела, чтобы... но ведь вы сказали, что у вас есть новости... новости от Сонни... или о нем...
— Делия...
— Ладно, все понятно... Можете не говорить, я сама знаю: опять он что-то где-то украл. Его поймали, вот он и решил позвонить мне из тюрьмы, так? Стив... я хочу знать все, как есть!
Стива словно обухом по голове ударили. Он растерянно смотрел по сторонам, точно хотел отыскать взглядом точку опоры.
— Когда... он вам звонил, Делия?
— Да только что, в семь... да, в семь двадцать, я хорошо помню. И мы проговорили до половины восьмого.
— Делия, но этого не может быть.
— Почему? Он хотел, чтобы я его простила, Стив, и только когда он повесил трубку, поняла, что ему и вправду отчаянно одиноко... Но было уже поздно: хоть я и кричала, кричала в трубку — было поздно. Он ведь из тюрьмы звонил, да?
— Делия... — Лицо Стива стало белым, как мел, пальцы судорожно сжали поля заношенной шляпы. — Господи, Делия...
— Да что случилось, Стив?!
— Делия... это невозможно... невозможно! Полчаса назад Сонни уже никому не мог звонить!
— Почему? — вскакивая с табуретки, повинуясь захлестнувшему ее ужасу, воскликнула она.
— Потому что в пять Сонни умер. Его убили, застрелили на улице.
Из детской кроватки доносилось равномерное, в такт маятнику, дыхание Бэби. Радио закончило передавать фортепьянный концерт, и торжествующий голос диктора возносил хвалу новой марке автомобиля — современного, экономичного, невероятно скоростного...
1938
Перевод В.Правосудова
Они уже приближались. Он столько раз представлял себе эти шаги — далекие и легкие, теперь же — близкие и тяжелые. На последних метрах они чем-то напоминали последние биения сердца. Дверь открылась, но перед этим не раздалось царапанье ключа в замочной скважине; он ждал, терпеливо ждал того мига, когда сможет встать во весь рост, лицом к лицу со своими палачами.
Фраза прозвучала в его мозгу еще до того, как она слетела с губ начальника тюремной стражи. Сколько раз он представлял себе, что в это мгновение только одно может быть сказано — простые, ясные слова, в которых есть все. И вот он услышал:
