— А этот? — спросил он, указывая на дородного, красивого старика, украшенного орденом Почетного легиона. — Кто это такой?
— Бывший начальник таможен.
— Какая подозрительная внешность! — пробормотал Максим, пораженный осанкой господина Денизара.
В самом деле, отставной воин держался прямо, как колокольня; голова его привлекала внимание напудренной и напомаженной шевелюрой, почти такой же, какие бывают на костюмированных балах у возниц почтовых карет. Под этим подобием белого войлока, плотно облегавшего удлиненный череп, вырисовывалась старческая физиономия, чиновничья и вместе с тем солдатская, своим высокомерным выражением довольно схожая с той, которою на карикатурах наделили газету «Конститюсьонель». Этот бывший таможенный чиновник, престарелый и дряхлый, выгиб спины которого ясно говорил, что без очков он уже читать не может, выставлял, однако, свое почтенное брюшко с надменностью старца, имеющего любовницу; он носил в ушах золотые серьги, напоминавшие серьги старого генерала Монкорне, завсегдатая Водевиля. Денизар питал слабость к синему цвету: его панталоны и старый сюртук, очень свободные, были из синего сукна.
— Давно ли ходит сюда этот старик? — спросил Максим, которому очки Денизара показались подозрительными.
— О! С самого начала, — ответила Антония, — вот уже скоро два месяца.
«Хорошо: ведь Серизе появился лишь месяц назад», — подумал Максим.
— Заставь-ка его что-нибудь сказать! — шепнул он на ухо Антонии. — Мне хочется услышать его голос.
— Ну это не так-то легко, — ответила она, — он никогда не говорит со мной.
— Зачем же он тогда приходит?.. — спросил Максим.
— Да так, сущая причуда, — ответила прекрасная Антония. — Прежде всего, несмотря на свои шестьдесят девять лет, он имеет «пассию»; но, ввиду тех же шестидесяти девяти лет, он точен, как часы. Старикашка отправляется обедать к своей «пассии» на улицу Виктуар ежедневно в пять часов... вот бедняжка! От нее он выходит в шесть, является сюда, за четыре часа прочитывает все газеты и возвращается к ней в десять. Папаша Круазо говорит, что ему известны основания такого поведения господина Денизара, он одобряет его и на его месте поступал бы точно так же; так что я знаю свое будущее! Если я когда-нибудь стану мадам Круазо, то от шести до десяти буду свободна!
Максим заглянул в «Альманах 25 000 адресов» и нашел в нем такие успокоительные строчки:
«Денизар, кавалер ордена Почетного легиона, отставной начальник таможен; улица Виктуар».
Это его окончательно успокоило.
Незаметно господин Денизар и господин Круазо успели обменяться кое-какими признаниями. Ничто так не сближает мужчин, как известная общность взглядов на женщин. Папаша Круазо отобедал у той, которую называл «красоткой господина Денизара». Тут я должен отметить одно довольно важное обстоятельство. Кабинет для чтения был оплачен графом наполовину наличными, наполовину векселями, подписанными упомянутой девицей Шокарделлой. Подоспел очередной платеж, а денег у графа не оказалось. И вот первый из трех тысячефранковых векселей был галантно оплачен приятным каретником, которому старый прохвост Денизар посоветовал закрепить ссуду, выговорив себе право распоряжаться кабинетом для чтения.
— Я с этими красотками немало красивых историй насмотрелся... — сказал Денизар. — И что бы там ни было — даже когда я голову теряю — с женщинами я всегда начеку. Прелестное созданье, от которого я сейчас без ума, своего добра не имеет, — все принадлежит мне. И контракт на квартиру на мое имя...
Вы знаете Максима: он счел каретника еще совсем молодым! Заплати Круазо все три тысячи — Максим и тогда бы близко его не подпустил: он больше, чем когда-либо, был влюблен в Антонию...
— Ну еще бы! — сказал ла Пальферин. — Ведь она просто средневековая красавица Империа[5].
— У этой женщины грубая кожа! — воскликнула лоретка, — такая грубая, что ваша красавица разоряется на ванны с отрубями.
— Круазо, как и подобает каретнику, с восхищением отзывался о роскошной обстановке, которую влюбленный Денизар подарил своей «пассии»; он с сатанинской вкрадчивостью описывал ее тщеславной Антонии, — продолжал Дерош. — Тут были шкатулки черного дерева, инкрустированные перламутром на золотой сетке; бельгийские ковры, кровать средних веков ценой в тысячу экю, стенные часы работы Буля; в столовой — четыре высоких канделябра по углам, шелковые занавеси из Китая, на которых терпеливые китайские мастера изобразили птиц, на дверях — портьеры, стоившие дороже самих дверей.
— Вот что вам требуется, милая барышня... и что я хотел бы вам предложить... — сказал он в заключение. — Я знаю, что немножко-то вы меня полюбите; но в моем возрасте все делают основательно. Судите сами, как я вас люблю, ежели дал вам взаймы тысячу франков. Говорю честно: в жизни никому столько не ссужал.
И он протянул ей два су за чтение с таким значительным видом, с каким ученый показывает опыт.
Вечером, в Варьете, Антония сказала графу:
— Кабинет для чтения — это все-таки очень скучно. Я не чувствую в себе расположения к подобному занятию и не вижу здесь ни малейшей возможности разбогатеть. Такая доля пристала вдовушке, которая согласна кое-как перебиваться, или отчаянной дурнушке, воображающей, что она подцепит мужа, если чуточку принарядится.
— Однако это то, что вы у меня просили, — заметил граф.
В эту минуту Нусинген, у которого король светских «львов» выиграл накануне тысячу экю (к тому времени «желтые перчатки» уже превратились во «львов»), вошел в ложу и вручил Максиму деньги; заметив удивление графа, он сказал:
— Я полушил решение о сатершании фаших сумм, фынесенное по трепофанию этофо шорта Клапарона...
— А, так вот их способ! — воскликнул Максим. — Не очень-то они изобретательны, эти людишки!..
— Это фсе рафно, — ответил банкир, — саплатите им, потому што они мокли пы опратиться к труким и нателать фам упытку... Перу в сфитетели эту прелестную шеншину, што я фам уплатил утром, то опротестофания.
— Королева цирка, — сказал ла Пальферин улыбаясь, — ты проиграешь...
— Однажды, это было давно, — продолжал Дерош, — в подобном же случае — только тогда слишком честный должник не захотел уплатить Максиму, испугавшись присяги в суде, — мы здорово проучили кредитора, опротестовавшего вексель, подстроив опротестование всех векселей сразу с тем, чтобы судебные издержки по взысканию поглотили всю сумму долга.
— Это еще что такое? — воскликнула Малага. — Что за слова? Для меня они — настоящая тарабарщина. Вам очень понравилась осетрина — заплатите же за соус уроком кляузы!
— Охотно, — сказал Дерош. — Вексель, который один из ваших кредиторов опротестовывает у одного из ваших должников, может сделаться предметом подобного же опротестования со стороны остальных ваших кредиторов. Как поступает суд, от которого все кредиторы требуют постановления об уплате?.. Он справедливо делит между всеми сумму, на которую наложен арест. Этот дележ, произведенный под наблюдением правосудия, называется взысканием. Если вы должны десять тысяч франков, а ваши кредиторы взыскивают по опротестованию тысячу, то каждый из них получает известный процент долга, согласно раскладке по соразмерности, говоря судейским языком, то есть пропорционально сумме векселя; но получают они свою долю только по предъявлении законного документа, называемого извлечением из прописи кредиторов, который выдает им письмоводитель суда. Представляете ли вы себе работу, которую проделывает судья и подготовляют поверенные? На нее уходят вороха гербовой бумаги, исчерченной редкими, неясными линиями, где цифры тонут среди незаполненных граф. Начинают с вычета судебных издержек. А так как издержки при взыскании тысячи франков или миллиона одинаковы, то они легко могут поглотить у вас, например, тысячу экю, особенно если удается затеять тяжбу...
— Поверенному это всегда удается, — вставил Кардо. — Сколько раз ваши собратья спрашивали у меня: «А нельзя ли чем-нибудь поживиться?»
— Особенно легко это удается, — продолжал Дерош, — когда должник прямо толкает вас на то, чтобы долг его был поглощен издержками. Поэтому кредиторы графа ничего и не получили: у них все ушло на беготню по поверенным и на хлопоты. Чтобы заставить заплатить такого опытного должника, как граф, кредитор должен занять чрезвычайно трудно осуществимую законную позицию: он должен стать одновременно и его должником и его кредитором, ибо тогда он, в силу закона, имеет право произвести соединение...
— Соединение чего? — спросила лоретка, во все уши слушавшая эту речь.
— Двух качеств: кредитора и должника — и уплатить себе из собственных рук, — продолжал Дерош. — Наивность Клапарона, который ничего не сумел придумать, кроме опротестования, привела к тому, что граф совершенно успокоился. Провожая Антонию из Варьете, Максим утвердился в намерении продать кабинет для чтения и покрыть этим еще не уплаченные за него две тысячи, тем более что крайне опасался показаться смешным, субсидируя подобное предприятие. Поэтому он принял план Антонии, которой хотелось подняться на высшую ступень своего ремесла, иметь великолепную квартиру, горничную, коляску и потягаться, например, с нашей прелестной хозяйкой...
