Госпожа де-ла-Тур, которую ни один беспристрастный человек не мог видеть без участия и почтения, была принят господином де-ла-Бурдоннэ, настроенным против нее, весьма холодно. На слова, которыми она описала положение свое и дочери, он отвечал лишь сухо и коротко: «Посмотрю… посмотрим… со временам… несчастных много… К чему тревожить почтенную тетушку?.. Вы сами виноваты…»
Госпожа де-ла-Тур вернулась домой с сердцем, разбитым болью и исполненным горечи. Войдя, она села, бросила на стол письмо тетки и сказала подруге: «Вот плод одиннадцати лет терпения!» Она взяла письмо и прочла его собравшейся семье. Едва только кончила она, как Маргарита с живостью сказала ей: «К чему нам твои родные? Разве господь покинул нас? Он один — отец наш. Не счастливо ли жили мы до сих пор? Зачем же печалиться тебе? Ты малодушна». И, видя, что госпожа де-ла-Тур плачет, она бросилась ей на шею и, сжимая в объятиях своих, воскликнула: «Дорогой друг! Дорогой друг!» Но собственные рыдания заглушили ее голос. При этом зрелище Виргиния, заливаясь слезами, прижимала то материнские, то Маргаритины руки к своим устам и сердцу, а Поль, с горящими гневом глазами, кричал, сжимая кулаки, топал ногами, не зная, на ком бы сорвать гнев. На этот шум прибежали Доминг и Мария, и в хижине только и слышны были горестные восклицания: «Ах… сударыня… добрая моя госпожа… матушка… не плачьте…» Столь нежные знаки привязанности рассеяли горе госпожи де-ла-Тур. Она заключила Поля и Виргинию в объятия и сказала им с довольным видом: «Дети мой, вы — причина моего страдания, но в вас — и все мое счастие. О милые дети мои! Издалека пришло ко мне злосчастие; счастие же — вокруг меня…» Поль и Виргиния не поняли ее; но когда они увидели, что она успокоилась, они улыбнулись и стали ласкать ее. Так продолжалось их прежнее счастье, и этот случай был лишь грозой среди прекрасной поры.
Природные качества этих детей развивались со дня на день. Однажды, в воскресение, на рассвете, когда матери их пошли к ранней обедне в церковь Апельсинов, одна беглая негритянка появилась под бананами, окружавшими их жилище. Она была худа, как скелет, и одеждой ей служил лишь лоскут дерюги вокруг бедер. Она бросилась к ногам Виргинии, приготовлявшей завтрак, и сказала ей: «Молодая моя госпожа, сжальтесь над бедной беглянкой-невольницей: вот уже месяц, как блуждаю я в этих горах, полумертвая от голода, часто преследуемая охотниками и собаками. Я убежала от хозяина; он — богатый плантатор с Черной Реки. Взгляните, как обращался он со мной…» Тут она показала ей тело, изборожденное глубокими шрамами от ударов кнута, полученных ею. «Я хотела пойти утопиться; но, зная, что вы живете здесь, я подумала: раз есть еще добрые белые люди в этой стране, не нужно умирать». Виргиния, взволнованная, ответила ей: «Успокойся, злосчастное создание. Ешь, ешь!» И она отдала ей домашний завтрак, который приготовила. Невольница в несколько минут съела все. Виргиния, видя, что она насытилась, сказала: «Горемыка несчастная, мне хочется пойти выпросить прощение тебе у твоего господина: увидя тебя, он почувствует жалость. Хочешь провести меня к нему?» — «Ангел божий, — ответила негритянка, — я пойду за вами всюду, куда вам угодно». Виргиния позвала брата и попросила его пойти вместе. Беглая невольница повела их тропами по лесам, через высокие горы, на которые они взбирались с большим трудом, через широкие реки, которые они переходили вброд.
Наконец к полудню они достигли подножия скалы на берегах Черной Реки. Там они увидели хорошо построенный дом, плантацию и многочисленных невольников, Занятых разного рода работами. Владелец прогуливался среди них, с трубкой во рту и с тростью в руке. Это был высокий человек, сухой, оливкового цвета, с ввалившимися глазами и черными сросшимися бровями. Виргиния, взволнованная, держа Поля за руку, подошла к плантатору и попросила его, бога ради, простить невольницу, которая стояла в нескольких шагах сзади них. Сначала плантатор не обратил было внимания на этих двух детей, бедно одетых; но когда он заметил стройный стан Виргинии, ее прелестную светлую голову в синей шапочке и услыхал нежный звук ее голоса, который дрожал так же, как все ее тело, прося у него жалости, он вынул трубку изо рта и, подняв свою трость к небу, поклялся страшной клятвой в том, что он прощает свою невольницу не ради бога, но ради нее. Виргиния тотчас же сделала знак невольнице приблизиться к своему господину; потом она убежала, и Поль поспешил за ней.
Они поднялись только что по склону горы, с которой спустились, и, достигнув вершины, уселись под деревом, измученные усталостью, голодом и жаждой. Они натощак сделали более пяти миль со времени восхода солнца. Поль сказал Виргинии: «Сестра моя, уже за полдень; тебе хочется есть и пить; здесь же мы не найдем чем пообедать; спустимся снова с горы и попросим поесть у хозяина невольницы».
«О нет, друг мой, — ответила Виргиния, — он слишком напугал меня. Помнишь то, что не раз говорила мать: «Хлеб злодея наполняет рот камнями?»
«Что же нам делать? — сказал Поль. — Эти деревья дают только негодные плоды; здесь нет даже ни одного тамаринда или лимона, чтобы освежить тебя». — «Бог смилостивится над нами, — ответила Виргиния: — он внемлет голосу малых пташек, просящих у него пищи». Едва лишь произнесла она эти слова, как они услыхали шум источника, который падал с соседней скалы. Они побежали туда и, утолив жажду водами его, более светлыми, нежели хрусталь, нарвали и съели немного кресса, который рос на его берегах.
Пока они глядели по сторонам, не найдется ли где-нибудь более питательного кушанья, Виргиния заметила среди деревьев леса молодую капустную пальму. Капуста, которую скрывает макушка этого дерева между листьями, весьма пригодна для еды; но хотя ствол пальмы был не толще ноги, вышиною она была более шестидесяти футов. Правда, древесина этого дерева состоит лишь из сплетения волокон, однако кора его столь тверда, что не поддается и лучшим топорам. Между тем у Поля не было с собой даже ножа. Ему пришло на мысль поджечь эту пальму снизу. Новое затруднение: у него не было огнива, да и, кроме того, на этом острове, столь покрытом скалами, едва ли можно найти хотя бы один кремень. Однако нужда делает изобретательным, и часто наиболее полезные изобретения было суждено сделать наиболее несчастным людям. Поль решил добыть огня по способу чернокожих: острием камня он сделал небольшую дыру в сухом суке, который укрепил под ногами; потом острой частью камня он остругал другой сук, столь же сухой, но другой древесной породы; затем он вставил этот заостренный кусок дерева в дырку сука, бывшего у него под ногами, и, заставляя его быстро вертеться между ладонями, как вертят венчик, когда хотят взбить шоколад, увидел через несколько минут дым и искры, выходившие из точки соприкосновения. Он набрал сухой листвы и сучьев и разложил огонь у подножья пальмы, которая вскоре повалилась с сильным шумом. Огонь послужил ему также для очистки капусты от наружных листьев, твердых и колючих. Виргиния и он съели часть этой капусты сырой, другую же часть — испеченной в золе, и нашли ее одинаково вкусной. Они совершили эту скромную трапезу исполненные радости при воспоминании о добром поступке, совершенном ими поутру; но эта радость была омрачена беспокойством, в которое, без сомнения, они повергли матерей своим длительным отсутствием. Виргиния часто заводила об этом речь, тогда как Поль, чувствовавший, что силы его восстановились, уверял ее, что они не замедлят успокоить родителей.
Пообедав, они почувствовали себя в большом затруднении, ибо у них не было более проводника, который бы отвел их домой. Поль, которого ничто не смущало, сказал Виргинии: «Наша хижина обращена к полуденному солнцу; нам надо перейти, как сегодня поутру, вот ту гору, виднеющуюся там, с тремя вершинами. Пойдем же, друг мой!» Это была гора Трех Грудей, названная так потому, что ее три вершины имели такого рода форму[2].
Они спустились с горы Черной Реки по северному склону и после часовой ходьбы достигли берегов широкой речки, которая преградила им путь. Эта обширная часть острова, вся покрытая лесами, столь мало известна даже и ныне, что многие ее реки и горы не имеют еще названий. Речка, на берегах которой они находились, бежит, пенясь, по каменистому ложу. Шум ее вод испугал Виргинию; она не решалась вступить в нее, чтобы перейти вброд. Поль взял тогда Виргинию на руки и перешел с этой ношей реку по скользким камням, несмотря на бушующие воды. «Не бойся, — говорил он ей, — с тобою я чувствую себя очень сильным. Если бы плантатор с Черной Реки отказал тебе в прощении невольницы, я стал бы биться с ним». — «Как, — сказала Виргиния, — с таким большим и злым человеком? Чему я подвергала тебя! Господи, как трудно делать добро! Лишь зло делается легко». Когда Поль достиг берега, он захотел продолжать путь, неся сестру, и льстил себя надеждой взобраться так на гору Трех Грудей, находившуюся в расстоянии полумили от него. Но скоро силы покинули его, и он принужден был спустить ее на землю и отдохнуть близ нее. Виргиния тогда сказала ему: «Брат, день меркнет; у тебя еще есть силы, у меня же их больше нет; оставь меня здесь и один ступай домой, чтобы успокоить наших матерей». — «О нет, — сказал Поль, — я не оставлю тебя. Ежели ночь застигнет нас в этом лесу, я зажгу огонь, свалю пальму; ты поешь ее капусты, а из листьев ее я сделаю шалаш, чтобы укрыть тебя».
