Покажется, пожалуй, странным, что при таком положении дел капитан предпочитал держаться подальше от земли. Говоря по правде, он просто опасался потерять остатки команды, которая разбежалась бы, очутись «Джулия» в гавани. Капитан и теперь боялся, как бы, зайдя в какую-нибудь бухту у неизведанных берегов, он в один прекрасный день не оказался стоящим на якоре, который некому будет поднять.
В открытом море здравомыслящие офицеры могут держать до известной степени в руках самых недисциплинированных матросов, но совладать с ними становится трудно, как только судно окажется в кабельтове от берега. Именно поэтому многие китобойцы, плавающие в Южных морях, по восемнадцать-двадцать месяцев подряд не бросают якоря. Когда появляется необходимость в свежей провизии, они подходят к ближайшей земле, ложатся в дрейф на расстоянии восьми или десяти миль от нее и посылают на берег шлюпку для торговли. Команда на такого рода судах состоит в основном из отребья всех национальностей и мастей, нанятого в не подвластных никаким законам портах, расположенных на Испанском Большом пути,[14] а также из туземцев-островитян. Ими можно управлять, как рабами на галерах, только при помощи плети и цепей. Офицеры ходят среди них вооруженные кинжалом и пистолетом, держа оружие не на виду, но всегда под рукой.
Среди членов нашего экипажа было немало людей такого пошиба; но как ни буйно они подчас вели себя, напористая энергия пьяницы Джермина была как раз тем, что могло держать их в состоянии ворчливого повиновения. В критический момент Джермин врывался в толпу матросов, нанося направо и налево град ударов ногами и руками и вызывая «всеобщую сенсацию». Как уже упоминалось, матросы с большим добродушием относились к своему сокрушительному начальству. Трезвый, сдержанный, не забывающий собственного достоинства офицер ничего не смог бы с ними поделать: такая компания выбросила бы его за борт вместе с его достоинством.
При сложившихся обстоятельствах капитану не оставалось другого выхода, как держаться в открытом море. К тому же он не терял надежды, что больные матросы из его экипажа и он сам вскоре поправятся; а тогда, кто знает, не посчастливится ли нам в дальнейшем по части промысла? Во всяком случае, в то время, когда я попал на судно, ходили слухи, что капитан Гай твердо решил наверстать упущенное и в самый кратчайший срок загрузить судно китовым жиром.
С такими планами мы держали теперь курс на Хайтайху, деревушку на Санта-Кристине,[15] одном из Маркизских островов (названном так Менданьей[16]), с целью заполучить восьмерых матросов, несколько недель назад покинувших там «Джулию». Предполагалось, что к этому времени они уже достаточно нагулялись и будут рады вернуться к своим обязанностям.
Итак, распустив все паруса и заигрывая с теплым ветром, мы неслись к Хайтайху, скользя вверх и вниз по пологим ленивым валам, между тем как бониты и тунцы резвились вокруг нас.
Глава IV
ПРОИСШЕСТВИЕ В КУБРИКЕ
Не прошло и суток с тех пор, как я очутился на судне, когда разыгралась сцена, которая при всем своем безобразии была настолько характерна для положения дел на «Джулии», что я не могу ее не описать.
Впрочем, сначала надо рассказать об одном из матросов, отличавшемся исключительным уродством и в насмешку прозванном «Красавцем». Он состоял у нас корабельным плотником, а потому его иногда величали также прозвищем «Стружка». Этот человек был не просто уродлив, он был симметрично безобразен; обладая столь непривлекательной наружностью, Красавец имел и отвратительный характер. Нельзя было его, однако, за это упрекнуть: такая внешность ожесточила его сердце. Джермин и Красавец были все время на ножах. Дело в том, что плотник был единственным человеком на судне, над которым старший помощник никогда не мог решительно взять верх; поэтому-то он и имел против него зуб. А Красавец гордился тем, что, как мы вскоре увидим, не стеснялся в выражениях, когда разговаривал со старшим помощником.
…Под вечер надо было что-то сделать на палубе, а плотника, входившего в состав вахты, не оказалось на месте.
— Где этот лодырь Стружка? — заорал Джермин в люк кубрика.
— Если вам это так хочется знать, то я здесь внизу, отдыхаю на сундуке, — самолично ответил наш молодчик, спокойно вынимая трубку изо рта.
Такая дерзость привела вспыльчивого маленького помощника в дикую ярость; но Красавец молчал, с невозмутимым спокойствием попыхивая трубкой. Тут следует упомянуть, что ни один благоразумный офицер никогда не решится, каким вызывающим ни было бы поведение матросов, спуститься в судовой кубрик с враждебным визитом. Если ему нужен кто-нибудь, находящийся там и отказывающийся выйти на палубу, что же, ему приходится терпеливо ждать, пока матрос не соблаговолит явиться. Причина этому следующая. В кубрике очень темно, и нет ничего проще, как ударить спускающегося по голове, не успеет тот и глазом моргнуть, тем более, различить, кто это сделал.
Джермин знал это лучше всех, а потому лишь смотрел в люк сверху и изощрялся в брани. Наконец, Красавец самым хладнокровным тоном подал какую-то реплику, от которой старший помощник пришел почти в бешенство.
— Валяй на палубу, — прорычал он. — Вылезай сюда, не то я спрыгну вниз и расправлюсь с тобой.
Плотник предложил ему немедленно этим заняться.
Сказано — сделано; забыв всякое благоразумие, Джермин ринулся вниз. Не видя в полутьме своего противника, он все же каким-то инстинктом сразу отыскал его и схватил за горло. Тут на старшего помощника набросился один из матросов, но остальные оттащили его, настаивая на том, чтобы игра велась честно.
— Ну, теперь пошли на палубу, — заорал старший помощник, изо всех сил стараясь удержать плотника.
— Отнесите меня туда, — последовал упрямый ответ, и Красавец стал извиваться в крепких объятиях Джермина, подобно двухъярдовому кольцу боа-констриктора.[17]
Противник попытался скрутить его в более компактный узел, чтобы легче было тащить. Но Красавец высвободил руки и опрокинул Джермина навзничь. Тот быстро вскочил, и завязалась потасовка: они волочили друг друга, стукались головами о выступающие бимсы и обменивались ударами, как только для этого представлялась благоприятная возможность. Наконец, Джермин на свое несчастье поскользнулся и упал, а его противник уселся ему на грудь и не давал подняться. Создалось одно из тех положений, когда слова увещевания или укора произносятся с особым смаком. Конечно, Красавец не упустил такого случая. Но старший помощник ничего не отвечал, только с пеной у рта силился подняться.
В этот момент сверху послышался тонкий дрожащий голос. Это был капитан; случайно поднявшись на шканцы к началу драки, он охотно вернулся бы к себе в каюту, но его удержал страх показаться смешным.
Когда шум усилился и стало очевидным, что его помощник попал в серьезную переделку, он понял, как нелепо с его стороны стоять, склонившись над фальшбортом, и появился у входа в кубрик, дипломатично решив придать всему делу шутливый характер.
— Ну, ну, — начал он раздраженно и очень быстро, — что это происходит? Мистер Джермин, мистер Джермин… Плотник, плотник… что вы там внизу делаете? Выходите на палубу.
Тут доктор Долговязый Дух прокричал пискливым голосом:
— А! Мисс Гай, это вы? Отправляйтесь, дорогая, домой, а то как бы вас не задели.
— Фу, фу! Как вам не стыдно, сэр, кто бы вы ни были. Я обращался не к вам; не мелите вздора. Мистер Джермин, я разговаривал с вами; будьте любезны выйти на палубу, сэр; вы мне нужны.
— А как, черт побери, могу я туда попасть? — в бешенстве закричал старший помощник. — Прыгайте сюда, капитан Гай, и докажите, что вы мужчина. Эй, ты, Стружка, дай мне встать! Отпусти меня, говорю тебе! О! Когда-нибудь я отплачу тебе за это! Живей, капитан Гай!
При этом призыве беднягу охватила полная растерянность.
— Послушайте, э-э, плотник; не стыдно вам? Отпустите его, сэр; отпустите его! Вы слышите? Дайте мистеру Джермину выйти на палубу.
— Проваливай подальше, чернильная душа, — ответил Красавец. — Это ссора между старшим помощником и мной; убирайся на свое место, на корму!
Когда капитан снова нагнулся над люком, чтобы ответить, чья-то невидимая рука выплеснула ему прямо в лицо содержимое жестяной кружки, состоявшее из размокших сухарей и чаинок. Доктор находился тогда как раз неподалеку. Не ожидая дальнейших событий, приведенный в замешательство джентльмен, закрыв руками залитое лицо, ретировался на шканцы.
Через несколько мгновений Джермин, вынужденный пойти на компромисс, последовал за ним; куртка на нем была разорвана, лицо исцарапано, и он имел такой вид, словно его только что вытащили из-под шестерни какой-то машины. С полчаса оба оставались в каюте, откуда доносились грубые выкрики старшего помощника, заглушавшие тихий, ровный голос капитана.