И от куренья, и от ночных мечтаний у Коли появились под глазами синие круги. И мама заметила, обеспокоилась, стала было наблюдать за Колею, — но как-то скоро отвлеклась к другим своим веселым и праздничным заботам.
Было жарко даже и в овраге. И тихо. Коля пришел в лес раньше Вани.
Сосны и ели распространяли смолистый запах, — и он слабо и ненадолго порадовал Колю. Ненадолго. Как бы привычным движением душа ответила радостью на привет природы, вечно родной и только обманчиво равнодушной, — обрадовалась вдруг, — и вдруг забыла свою радость и словно забыла даже, что есть на свете радость…
Чуть плескался ручей, с недоумевающим, вопрошающим ропотом. В лесу раздавались порою тихие шорохи. Робко таясь и тая неуклонные стремления, жила своею неведомою и родною нам жизнью природа….
Коля ждал. Тоскливая скука томила его. Так много было вокруг всяких милых прежде предметов, — деревьев, трав, — и звуков, и движений, — но все это казалось словно пустым. И далеким.
Послышался шорох, далекий, тихий, — но уже Коля сразу признал, что это приближается Ваня. И Коле стало весело. Точно он был потерян и один в чужом и страшном месте, где обитает тоска, и его нашли и спасли от ее темных обаяний.
Зашевелились ветки, упруго и упрямо уступая чьему-то насилию, чтобы потом опять сейчас же забыть о нем и быть по-своему, — и из зеленой чащи выглянуло, гримасничая, Ванино лицо.
— Ждешь? — крикнул он. — А у меня-то что!
Плечом раздвинул он ветки и вышел к ручью, радостный, потный, босой. В руке у него была бутылка. Коля смотрел на него с удивлением.
— Мадера, — сказал Ваня, показывая бутылку. — Спер! Он был радостно взволнован, и лицо его более обыкновенного подергивалось гримасами. Он говорил прерывистым шепотом:
— Отец у меня любит куликнуть. Авось не заметит, что бутылка пропала. А если, грехом, хватится, то подумает, что сам выпил. Или подумает на прислугу.
Мальчики присели у ручья на корточки и с немым восторгом смотрели на бутылку. Коля спросил:
— А как откроешь?
— Ну вот, — важно ответил Ваня. — А штопор на что?
Ваня запустил руку в карман, пошарил там и вытащил нож со штопором.
— Видишь, — сказал он, показывая нож Коле, — у меня такой нож, — тут два лезвия, а на спинке штопор.
— На спинке, — смешливо повторил Коля.
Медленно, с трудом, и радуясь этому труду, откупорили вино. Ваня отдал Коле бутылку и сказал:
— Пей.
Коля покраснел, хихикнул, сделал гримаску, поднес бутылку к губам и отхлебнул чуть-чуть. Сладко и горько, И легкая струйка лихорадочно-веселого возбуждения пробежала по Коле. Со стыдливым смешком передал он бутылку Ване. Ваня торопливо поднес бутылку к губам и сразу отпил много. Глаза у него заблестели.
— Что ты помаленьку, — сказал он, передавая Коле вино, — ты сразу побольше хвати, увидишь, как хорошо.
Коля уже смелее выпил, сколько мог больше сразу. Но уж слишком много, так что закашлялся. Стало вдруг страшно и жутко. Лес плавно и медленно поплыл перед его глазами. Потом сразу стало весело.
Передавая вино один другому, они пили по очереди, то большими, то маленькими глотками. И оба скоро опьянели. Ваня усиленно гримасничал. Мальчики громко хохотали. Коля закричал с диким хохотом:
— Лес пляшет!
— Пляшет, пляшет! — вторил ему Ваня.
— Смотри, какая смешная птица! — кричал Коля.
И все, что они видели, возбуждало их веселость и казалось им смешным. Они — возились, плясали. Дикие шалости внушала им их буйная веселость. Они ломали деревца, царапали друг друга, и все их движения были неожиданны и нелепы, и в глазах у них все было туманно, несвязно и смешно.
Бутылку они куда-то бросили. Потом вспомнили о ней, стали искать, да так и не нашли. Ваня говорил:
— Там еще было вино. Жаль, что потеряли.
— Будет, и то опьянели, — сказал Коля, хохоча.
Ваня присмирел. Буйная веселость упала. И его изменившееся настроение тотчас же передалось Коле. Ваня сказал расслабленно-пьяным, жалующимся голосом:
— Завтра выпили бы. Башка трещит.
Коля лег под деревом на траву. Лицо у него побледнело. Казалось ему, что что-то внутри его поднимает его, вертит, несет… куда?
— Давай купаться, — сказал Ваня. — Вода освежит, хмель соскочит.
Мальчики разделись, вошли в воду и чуть не утонули в ручье. Вода все толкала их под колени. Они хохотали, падали на четвереньки и глотали воду. Вода попадала и в нос, и в горло. Было страшно и смешно. Наконец кое-как они выбрались и с неистовым хохотом повалились на траву.
Принялись одеваться. Ваня спросил:
— Хочешь, я два кораблика спущу?
— Ну спусти, — сказал Коля. — А где кораблики?
— Да уж найду, — ухмыляясь, ответил Ваня.
Он вдруг схватил Колины желтые башмаки и бросил их в ручей.
— Смотри-ка, два кораблика, — закричал он с громким хохотом.
Башмаки, прыгая через камешки, стремительно уносились. Коля взвизгнул и побежал за ними, но видно стало сразу, что не догнать, — да и кусты мешали, и ноги не служили. Коля сел на землю и заплакал.
— Зачем ты их бросил? — упрекал он Ваню.
— Ну вот, сам же сказал: пускай, — со злою усмешкою оправдывался Ваня.
— Как же я теперь пойду домой? — горестно спрашивал Коля.
— А вот так же, как и я, — ответил, посмеиваясь, Ваня.
Его прозрачно-светлые глаза щурились и смеялись. Он сделал Коле гримасу и побежал вверх по склону, быстро, карабкаясь, словно кошка. Коля поспешал кое-как за ним, плача и царапая ноги.
«Домой бы поскорее добраться», — горестно и стыдливо думал он.
Но, едва выбрались они на дорогу, опять стало ему весело, и все приключение с вином, купаньем, башмаками казалось ему забавным.
Вечерело, а Коли все еще не было. Уже Колина мама начала беспокоиться. Послала служанку к соседям. Служанка вернулась и сказала:
— И Ванюшки еще у Зеленевых нет.
— Вместе шляются. Вот я ему задам, — сердито сказала Колина мама.
А сама была испугана. Мало ли что могло случиться. Воображение рисовало ей страшные картины Колиной гибели.
Она стояла у калитки и озабоченно смотрела на дорогу. Сзади послышался быстрый и тихий топот чьих-то ног. Мама обернулась. Это был Коля: он прибежал задворками. Мама ахнула.
— Коля, в каком ты виде! Рукав у курточки оборван. Башмаки где? Коля весело засмеялся, махнул рукою и сказал:
— Башмаки уплыли… далеко.
И неверный, хриплый звук его голоса ужаснул маму. Коля еле ворочал языком, был бледный, но очень веселый, и принялся быстро, но сбивчиво и неясно рассказывать свои приключения. И ему было так странно, что мама не смеется его веселому рассказу.
— От тебя вином пахнет! — горестно воскликнула мама. Ее пьяный мальчик казался ей столь страшным, что ей как-то не верилось. А Коля радостно рассказывал:
— Мы, мамочка, мадеру пили, в овраге, страсть вкусно. И кораблики спускали, — целых два кораблика. Как весело-то было, — прелесть что такое!
Мама была в ужасе, а Коля болтал неудержимо. Наконец мама кое-как уложила Колю спать. Он скоро заснул. Мама пошла к Зеленевым.
Когда Александра Дмитриевна пришла к Зеленевым, глава дома сказал своей жене:
— Разбирайтесь сами, как знаете. И ушел на мезонин.
— Ваш Ваня дома? — спросила Александра Дмитриевна, задыхаясь от волнения. — Он напоил моего сына.
Зеленева покраснела, подбоченилась, злобно засмеялась и сказала:
— Как же, дома. Дрыхнет. С вашим сынком, видно, они здорово выпили, — винищем так и разит. А что напоил, так это еще кто кого. Худ-худ, а — только таких дел за ним пока еще не было до приятного знакомства с вашим сынком.
Обе женщины принялись осыпать одна другую упреками и бранными словами. Глебова говорила:
— Ваш сын — самый отчаянный сорванец из всех дачных мальчиков. Нельзя так распускать мальчика.
— Чего вы лаетесь! — грубо ответила Зеленева. — Ваш соколик тоже, видно, хорош, что и говорить. Сапоги сегодня пропил, — чего уж тут. Хорош мальчик.
— Как пропил! — с негодованием вскрикнула Глебова. — Ваш Ваня их в ручей бросил.
Зеленева злорадно засмеялась.
— Эка беда! — сказала она, — напились! Не каждый день случается, слава богу. Ваш Коля авось не размокнет. Проспится — очухается.
Александра Дмитриевна заплакала. Зеленева посмотрела на нее с презрительным сожалением.
— Да вы не сердитесь, — сказала она примирительно. — Мы его этому не учим. С ребятами чего не бывает, — под колпак их не посадишь, — и набедокурят иногда. Нашему Ваньке, само собой, дерка будет. А вашего болванчика вы облобызайте хорошенько, — он вам завтра ручьи слезные напустит от раскаяния. И больше нам нечего разговаривать.
Повернулась и ушла.
