«Бедный Фредерик! — подумала она, вздохнув. — О, если бы Фредерик стал пастором, вместо того чтобы пойти на флот и исчезнуть для нас! Мне бы хотелось больше знать об этом. Я ничего не поняла со слов тети Шоу. Я только знаю, что он не может вернуться в Англию из-за того ужасного случая. Бедный дорогой папа! Каким печальным он выглядит! Я так рада, что еду домой, чтобы быть рядом с папой и мамой и, может быть, послужить для них утешением».
Когда отец проснулся, она встретила его радостной улыбкой, в которой не было ни тени усталости. Он улыбнулся в ответ, но рассеянно, как будто это было для него непривычно. На его лицо опять вернулось привычное выражение озабоченности. У него появилась привычка приоткрывать рот, как будто он намерен что-то сказать, и этот постоянно полуоткрытый рот придавал его лицу нерешительное выражение. Но у него были такие же большие нежные глаза, полуприкрытые прозрачными белыми веками, как у дочери. Его взгляд был медлителен и слегка высокомерен. Маргарет больше походила на него, чем на мать. Иногда люди поражались, что у таких красивых родителей дочь была далеко не так хороша собой, даже, как считали некоторые, вообще некрасива. Рот у нее был широковат и вовсе не напоминал розовый бутон, способный произнести только «да», или «нет», или «пожалуйста, сэр». Но ее пухлые алые губы имели мягкий изгиб. Ее кожа цвета слоновой кости, отнюдь не белоснежная, была гладкой и нежной. Выражение ее лица, обычно слишком сдержанное и даже высокомерное для такой молодой девушки, теперь, во время беседы с отцом, изменилось: она сияла, как летнее утро, на щеках появились ямочки, а во взгляде читались детская радость и надежда на будущее.
Маргарет вернулась домой в конце июля. Деревья в лесу оделись в темную густую зелень, а папоротник под ними купался в косых солнечных лучах. Дни стояли знойные и душные. Маргарет много гуляла, сминая папоротник с жестоким весельем, чувствуя, как он поддается под ее легкими ступнями и испускает ему одному присущий аромат. Она забредала на пустоши, купавшиеся в теплом благоуханном свете, видела множество диких, свободных, живых существ — зверьков и насекомых, наслаждавшихся солнечным светом, травы и цветы, согретые солнцем. Жизнь и особенно эти прогулки в полной мере оправдали ожидания Маргарет. Она гордилась своей лесной деревней. Люди, живущие по соседству, были близки ей. Она завела сердечных друзей, с удовольствием осваивала и употребляла местные словечки, чувствовала себя среди них свободно, ласкала их детей, беседовала со стариками или читала для них медленно и отчетливо, носила вкусные лакомства больным и в конце концов решилась преподавать в школе, куда ее отец ходил каждый день по долгу службы. Ей постоянно хотелось пойти и навестить кого-то из новых друзей — мужчину, женщину или ребенка, — живущих в коттеджах в зеленой тени леса. Ее жизнь за пределами дома протекала радостно, однако в доме далеко не все складывалось так благополучно. Она упрекала себя, как наивный ребенок, за проницательность, за то, что она понимала, что все идет не так, как должно было быть. Ее мать, всегда такая добрая и нежная с ней, временами казалась неудовлетворенной их положением. Она считала, что епископ поступает несправедливо, не предоставив мистеру Хейлу более прибыльного прихода, и укоряла своего мужа за то, что тот не осмеливался заявить о своем желании оставить приход и получить более высокий пост. Он неизменно отвечал, что, если бы ему удалось сделать что должно в маленьком Хелстоне, он был бы вполне доволен. Но с каждым днем отец становился все более подавленным. Всякий раз, когда миссис Хейл требовала, чтобы ее муж просил о повышении, он все больше замыкался в себе. В такие дни Маргарет старалась примирить свою мать с Хелстоном. Миссис Хейл жаловалась, что жизнь в слишком тесном соседстве с лесом плохо сказывается на ее здоровье, и Маргарет пыталась напомнить ей о залитых солнцем пустошах. Она была уверена, что мать просто слишком привыкла к домашней жизни, лишь изредка выбираясь за пределы церкви, к школе и соседским домам. На время такие разговоры помогли, но, когда наступила осень и погода стала более изменчивой, мысли матери вернулись к нездоровому климату Хелстона. Она снова стала жаловаться, что хотя ее муж более образован, чем мистер Хьюм, и лучше исполняет обязанности викария, чем мистер Голдсворт, он уступает по своему положению обоим бывшим соседям.
Маргарет оказалась не готова к атмосфере недовольства, царившей в доме. Она без сожаления рассталась с роскошью Харли-стрит, которая лишь мешала ее свободе. Конечно, роскошь приносила наслаждение, но умение довольствоваться простыми радостями и гордость могли помочь Маргарет обойтись без всякой роскоши, если было нужно. Но тучи никогда не приходят с той стороны, откуда их ждешь. Конечно, и прежде, когда Маргарет проводила каникулы дома, ей доводилось слышать жалобы матери на мелкие неурядицы в Хелстоне и низкое служебное положение мистера Хейла, но в целом воспоминания о тех временах были счастливыми, и она легко забывала обо всех неприятностях.
Во второй половине сентября начались осенние дожди и сильные ветры, и Маргарет вынуждена была проводить дома больше времени, чем прежде. В Хелстоне было мало людей их круга, и в доме викария гости бывали редко.
— Хелстон, несомненно, одно из самых захолустных мест в Англии, — заявила миссис Хейл в одну из своих плохих минут. — Я не могу не сожалеть о том, что папе не с кем здесь общаться, мы живем так уединенно, что он неделями не видит никого, кроме фермеров и рабочих. Если бы мы только поселились на другой стороне прихода! Мы бы могли прогуливаться до Стэнфилдза и, конечно, навещать Горманов.
— Горманы? — переспросила Маргарет. — Это те Горманы, что разбогатели на торговле в Саутгемптоне? Я рада, что мы не навещаем их. Я не люблю торговцев. Я думаю, нам лучше жить вдали от всех, общаясь только с сельскими жителями и рабочими, людьми без претензий.
— Ты не должна быть такой привередливой, Маргарет, дорогая! — сказала ее мать, вспоминая молодого красивого мистера Гормана, с которым она однажды познакомилась у мистера Хьюма.
— Вовсе нет! У меня весьма разносторонний вкус. Мне нравятся люди, чьи занятия связаны с землей. Мне нравятся солдаты и моряки, и я люблю людей, как говорят, образованных. Ты же не требуешь, чтобы я восхищалась всеми подряд — мясниками, булочниками и другими торговцами, правда, мама?
— Но Горманы — это не все подряд, они очень уважаемые люди, у них солидное дело по производству экипажей.
— Очень хорошо. Производство экипажей — та же самая торговля, и я думаю, они намного бесполезнее, чем мясники и булочники. Как же я уставала кататься каждый день в экипаже тети Шоу! И как я наслаждалась прогулками!
И Маргарет гуляла, несмотря на погоду. Она была так счастлива, уходя из дому, что готова была пуститься в пляс. Она шла по пустоши, а западный ветер мягко подталкивал ее в спину. Ей казалось, что она — листок, гонимый осенним ветром. Но по вечерам мир в семье сохранять было трудно. Сразу же после чая отец удалялся в свою маленькую библиотеку-кабинет, и они с матерью оставались наедине. Миссис Хейл никогда не интересовалась книгами и с самого начала семейной жизни отвергла попытки мужа читать ей вслух, пока она работала. Иногда они играли в триктрак. Но позже у мистера Хейла появилось много забот, связанных со школой и приходом, и вскоре он обнаружил, что жена вовсе не считает эти заботы важной частью его профессии, а полагает, что он поступает так, просто чтобы позлить ее. Он сдался, когда дети были еще совсем маленькими, и обрел утешение в философских и богословских трактатах, читая их в своем крохотном кабинете в те вечера, которые проводил дома.
Когда Маргарет приезжала домой на каникулы, она обычно привозила с собой большую коробку книг, рекомендованных учителями или гувернанткой. Тогда даже летние дни казались ей слишком короткими, чтобы успеть прочитать все до отъезда. Теперь в ее распоряжении были только прекрасно переплетенные и мало читанные томики английских адептов классицизма, изгнанные из отцовского кабинета на книжные полки в гостиной. Самыми новыми и наиболее пригодными для чтения среди них оказались «Времена года» Томсона, «Биография Уильяма Купера» Хейли и «Жизнеописание Цицерона» Миддлтона. Выбор был явно ограничен. Маргарет рассказала матери все подробности своей жизни в Лондоне. Миссис Хейл слушала с интересом, иногда удивлялась и задавала вопросы, а иногда не без сожалений сравнивала спокойную и налаженную жизнь сестры с довольно скромным образом жизни в хелстонском приходе. В такие вечера Маргарет оставалось только умолкать и слушать, как дождь стучит по свинцовой крыше эркера. Раз-другой Маргарет поймала себя на том, что механически считает капли, гадая, осмелится ли она когда-нибудь обратиться к предмету, столь дорогому ее сердцу, и спросить, где сейчас Фредерик, что он делает, давно ли получали от него письмо. Но Маргарет также понимала, что хрупкое здоровье матери и явная неприязнь к Хелстону начались со времени мятежа, в котором Фредерик принимал участие. О подробностях случившегося никогда не говорилось, и Маргарет казалось, что вся семья молча предала эту историю забвению. Это заставляло Маргарет останавливаться и уходить от опасной темы. В обществе матери более подходящим человеком, к которому можно обратиться с вопросом, казался ей отец. Когда же она была с отцом, она думала, что легче было бы поговорить об этом с матерью. Возможно, ничего нового она бы не услышала. В одном из писем, которые она получила до отъезда с Харли-стрит, отец написал ей, что они получили весточку от Фредерика. Он все еще находится в Рио-де-Жанейро, в добром здравии и посылает ей горячий привет. Это были скупые строчки, ни капли живого участия, которого она ожидала. Когда изредка упоминали его имя, то всегда называли его не иначе как «бедный Фредерик». Его комната содержалась в том виде, в каком он ее оставил, стараниями Диксон, горничной миссис Хейл. Не обремененная никакими другими домашними обязанностями, Диксон постоянно вспоминала день, когда леди Бересфорд взяла ее в дом в качестве горничной двух прелестных мисс Бересфорд, подопечных сэра Джона, признанных красавиц графства Ретленд. Диксон всегда считала мистера Хейла препятствием, вставшим на пути блестящего будущего ее дорогой барышни. Если бы мисс Бересфорд не вышла столь поспешно замуж за бедного сельского священника, кто знает, кем бы она могла стать. Но Диксон была слишком преданной, чтобы оставить свою госпожу в несчастье (то есть в замужестве). Она осталась при ней и всегда считала себя доброй феей, в чьи обязанности входит защищать хозяйку от происков зловредного великана, мистера Хейла. Мастер Фредерик был ее любимцем и гордостью, и она еженедельно приходила прибирать его комнату с таким тщанием, будто он мог вернуться домой в этот же вечер.
