— Отец, отец! Чем они виноваты? Не будь жесток, родимый! Пожалей наш народ. Лучше уж мы умрем, а они пусть живут. Наши семьи с нами, а они — в разлуке. Воздержись, отец!
— Отвяжись, говорю! Вон они, подходят. Ребята, ни на что не глядите!
— Ага, мы — сородичи твои! Ага, помилосердствуй! У нас у каждого по десять-двадцать человек осталось дома. Нас шашками погнали, мы не своей охотой пошли. Ага, свет наш, ты видишь, нас силой гонят в огонь. Впустите нас в свое укрепление, и мы будем вместе с вами сражаться, поручив семьи попечению божьему, — только не дайте нам погибнуть от армянского оружия! Режь нас, родимый, бросай в воду, топи, что хочешь с нами делай, — только не убивай, — ведь мы твои кровные, в одной купели крестились, одному кресту поклоняемся, у нас и так уж горя поверх головы. Будь ты ныне нам спасителем! У нас и шашки есть, и ружья, но тысячи шашек, тысячи зверей диких окружают нас со всех сторон. Что нам делать? В какую воду броситься?
Дрогнули тучи, с грохотом поднялись от гор, небо отвернулось, солнце закрыло глаза свои. Кровь хотели пролить богатыри армянские, — и что же? — должны были кровь своего народа пролить! Хотели защитить тысячу человек, — а должны были пять тысяч ребят молодых предать мечу, десять тысяч старых и малых оставить, кого без отца, кого без братьев. Хотели построить село, целый мир разрушив. Если бы все они полегли на поле брани, потомки сказали бы, что их перебили враги. Но подними они меч, и тысячу уст из рола в род стали бы проклинать их, говорить, что армяне погубили своих же армян, что своих же армян предали смерти. Хотели стяжать славу своим мужеством, — а навлекли бы лишь стыд и позор на себя вековечный.
Как ни желал ага Саркис скрепить сердце и не колебаться духом, кровь все же заговорила в нем, слезы навернулись на глаза, пыл его погас, дрожь и ужас объяли его душу. Глядел вперед — там плакали сыны его народа; глядел назад — здесь село изнывало от горя, дети кричали, женщины вовсе умирали.
— Идут, идут, горе нам!..
Но ни вопль детей, ни плач женщин, ни вопрос смерти и жизни никого уже не трогали.
Небесный ангел с венцом бессмертия предстал перед храбрецами и сказал им:
— Тысячи и миллионы народа вашего ту же участь испытали. Если хотите сохранить свой народ, вот вам: умрите за него, и, покуда мир стоит, будет имя ваше поминаться, затем что вы кровь своего народа поставили выше, чем самую жизнь свою и своих детей. Чего же вы медлите? Предайте пламени дома свои, сожгите семьи — и вперед!
— Палите дома, сжигайте семьи, вперед, ребята! Прощайте, дети мои! Разразись, гроза, возгреми, небо! Земля, поля, ущелья и горы, — плачьте! Будьте нам свидетелями. Тому, кто будет проходить по этому месту, скажите: они за свой народ пожертвовали жизнью, пошли в плен, обрекли себя смерти. И потоп не унес бы нас, и самый ад мы бы не подпустили, земля, разверзшись, не могла бы нас поглотить; вся Персия рванись — волоска нашего не смогла бы тронуть. О Гасан-хан! каждый кусок твой достанься тысяче чертей! Вонзись копье твое тебе же в сердце! Сыновья, дети наши, чада, родственники, братья, — перестаньте горевать. Да будут наши дома нам могилой, кровь наша да омоет нас перед погребением, наша земля да будет нам саваном, собственный голос наш — заупокойной обедней. Святой Вардан, храбрый мученик, уготовь нам венец на небеси!..
Пламя занявшихся стогов сена, вопли и крики несчастных женщин и детей, дым от полыхающей соломы, чад горящих гумен — все поднялось тучей, — день померк. Огонь со всех сторон охватил село, дома огласились плачем.
Отец не успел поцеловать сына, мать — повидать детей своих. Любовь замерла в сердце невесты, у жениха язык засох во рту. Сестра спешила приласкать брата, брат — обнять сестру. Матери и несчастные невестки прижали к груди детей малолетних, а старики и молодые люди — мечи свои и оружие.
Кто закрывал дверь, чтобы скорее сжег его огонь, кто — глаза, чтоб мук не видеть.
Парни из села метнулись в поле, домашние бежали прямо в огонь. Уже и слез не было в их скорбных глазах, — все упования свои возложили они единственно на небо.
Дома обрушили над семейством своим, арбы разобрали — и пошли на врага. Перекликнулись друг с другом храбрецы — юный, могучий Вардан, отважный Ашот, Мушег Арцруни — и бросились — один в погоню за Наги-ханом, другой — преследовать Окюз-агу, третий за ханом Джафаром. Двое полетели — словно ангелы взмахнули крылами. А Вардан уже настиг Окюза, — тот был так силен, что и льва мог сбить с ног ударом по голове и на земле распластать, — но Вардан в тот же миг рассек его пополам, — одна половина повисла с одной стороны коня, другая — с другой, зацепилась да так и осталась
Вдруг с гор словно туча грянула, — небо разверзлось, земля расступилась.
Это скакал богатырь Агаси: с карсских гор летел он, припав к уху коня, подобного птице, — и еще двадцать всадников было с ним. Одетые по-курдски, быстро неслись они в гору.
Зверь Гасан-хан сначала принял их за курдов, но когда они приблизились, пустился по камням наутек. Головы приспешников, ханов, беков — словно были они бессильные птахи — так и валились с плеч под ноги лошадей.
Вода и огонь обрушились на головы разбойников, — лошади затоптали собственных хозяев.
Со стороны гюмринской равнины загремел русский барабан. Это был целый отряд с капитаном во главе. Как орлы, налетели храбрые солдаты и окружили врага. Пушки палили с одной стороны, с другой — сабли разили, — одни спереди, другие сзади, — и косили злополучное вражье войско. Враг был разгромлен и снова отброшен к пушкам. Крови было целое море.
Армяне воспряли духом, — шагая через трупы врагов, бросились они к своим домам. Отцы, матери, сыновья прижимались друг к другу грудью. Невесты и женихи, чьи глаза еще залиты были слезами, а души успели перейти на небо и вновь возвратиться, обрели друг друга, обнялись, забылись, подали друг другу руки, и сами еще не понимали, на небе ли они или на земле, во сне или наяву. Тысячу раз падали они ниц, приникали к земле, целовали ее, клали земные поклоны и воссылали к богу благодарные молитвы. Горы и ущелья радовались за них, пламя горящих стогов празднично их освещало.
Дети и родители бросились друг другу на шею, взяли с собой, что еще уцелело, и ушли под прикрытие пушек, собрались вокруг солдат, чтоб быть в безопасности, пока враг не уйдет вовсе с глаз долой.
Но в тот миг наш храбрый Агаси, которого хотели бы увидеть тысяча глаз, бесследно исчез, незаметно скрылся!
9Солнце не дошло еще до половины неба, но нещадно пекло, раскаляя горы и ущелья. С северной стороны чернела мрачная туча, — она скользила по небу, бежала, словно стремясь заслонить его. С вершины Алагяза задул свирепый ветер. Взметая камни и землю, докатился он до Хлкараклиса и предстал, как некий палач.
Кровопийца Гасан-хан на сей раз унес свою голову, но не столько храбрости своей, сколько доброму коню был этим обязан. Как разъяренный зверь, мчался он, уже задыхаясь. Оглянулся назад — и что увидел! Не приведи бог! Войско разбрелось по горам и ущельям. У многих коней удила были повыбиты, седла сбились под брюхо. Иной конь так долго волок своего хозяина вниз головой, беспрестанно колотя его по камням, что и голова его и лицо были все размозжены, разбиты; ноги свисали ступнями вверх, застряв в стременах. У других полтела было растерзано, внутренности вываливались из истекавшего кровью живота, и испуганный конь, едва коснувшись их ногою, ржал и метался в стороны.
Челядь и нукеры погибли от шашки Агаси.
Он успел к тому времени собрать вокруг себя несколько десятков храбрых курдистанских армян и стал действовать в карсских горах. Как завидит дичь, так и нагрянет, словно орел, во мгновение ока — и рассечет, разорвет на куски. В сотнях мест — на равнинах Мастары, Кошаванка — встречались с ним персидские отряды, нападали на него — человек в пятьсот — но, потеряв с полсотни убитыми, вынуждены бывали отступить.
В один прекрасный день в Судагяне[131] он самого Наги-хана, этого исполина, который, бывало, и сто человек свалит, не моргнув глазом, в такое поставил затруднение, что тому пришлось вместе со своими людьми броситься с высокой скалы и искать спасения на персидской земле. А не то пришлось бы в руках у Агаси держать ему ответ за кровь всех им убитых армян. Но оставим деяния Агаси до другого раза и возвратимся к нашему делу.
Когда Гасан-хан поднял глаза и увидел, что Агаси, припав к уху коня, его настигает, сразу отнялись у него и руки и ноги. Он хотел было спрыгнуть с лошади и пуститься по скалам вниз в ущелье Арпачая, хотел уже вонзить себе шашку в сердце, чтобы никто не мог сказать, что Гасан-хана убили, хотел разбить голову свою о камень скорее, чем отдать ее в руки простому подданному, армянину, из тех, кого он в этих самых местах тысячами вырезал и уводил в плен, чьи дома и добро предавал пламени.
