Все еще лежа с закрытыми глазами, он невольно вздохнул, испытав едва ощутимый укол совести. На мгновение перед ним зависли мясистые плечи Марты, но в следующий миг видение вытеснила Серена, такая, какой он увидел ее в первый раз. Она стояла перед конференц-залом «ГранПланнерсБанка», собираясь провести что-то вроде «семинара по инвестированию в искусство». Джон Сикамор и Рэй Пипкас уговорили Чарли прийти туда. Эти идиотские «семинары» вели выпускницы нью-йоркского колледжа; Серена стояла перед аудиторией и рассказывала, водя по слайдам указкой со светящимся концом. На Серене было маленькое черное платье, в котором она казалась даже соблазнительней, чем вообще без ничего. В девушке было столько чувственной притягательности, что ткни она указкой в него, он бы тут же вскочил и непременно выкинул какую-нибудь глупость. Лекция была сплошной чепухой — что-то о немецких художниках Кифере, Базелице и о ком-то там еще. О том, как подскочит цена на их мазню через какие-нибудь пять лет, если инвестировать деньги в них сейчас. Но что мазня, вот лекторша… Ради нее Чарли и пошел на все. Тогда он не видел в этом ничего такого. В Атланте застройщик считался человеком немаленьким; некоторые, к примеру Лаки Патни, Дольф Брауер и закадычный дружок Билли Басе, гуляли в открытую, причем с таким размахом, что его, Чарли, интрижка с Сереной на фоне их любовных похождений выглядела вполне безобидно. Серена вернула Чарли ощущение молодости, он чувствовал себя двадцатилетним парнем, когда кровь в жилах так и бурлит. Серена была натурой безрассудной — взять хотя бы тот раз, когда они уехали на выходные на Миртл-Бич — очередной укол совести: как он изощренно лгал Марте, чтобы улизнуть к Серене…
…Они шли по пляжу, забрели за какие-то песчаные дюны, и — он глазам своим не поверил — Серена вдруг метнула на него игривый взгляд и сорвала с себя бикини… снял и он плавки… И это посреди бела дня! Рядом с маяком, в каких-то трехстах ярдах! В любой момент их могли застукать! Он, солидный человек пятидесяти шести лет! Совокупляется на песке! Как собака в парке! Но это было что-то… В пятьдесят пять, ну, шесть мужчина все еще считает себя молодым. Он все еще уверен, что полон сил и что так будет вечно. Он все еще думает, что будет жить вечно. А на самом деле с молодостью его связывает лишь тоненькая ниточка. Не провод, не кабель, а ниточка, которая может в любой момент оборваться. И оборвется — всему свое время. А что тогда?
«Мне отмщение, и Аз воздам, говорит Господь»[10]. И ведь об этом никого не предупреждают! Все эти эксперты, авторы книг и статей, ведущие ток-шоу на телевидении и бог знает кто еще. Когда они рассуждают о браке, они всегда имеют в виду первый брак. Чарли подумал, что наверняка существуют уже тысячи мужчин, преуспевающих деловых людей, которые за последние десять — пятнадцать лет развелись со своими старыми женами, прожив вместе по два, а то и три десятка лет, и женились на молоденьких девчонках, которые им в дочери годятся. И что же говорят по поводу этих лакомых кусочков эксперты? Да ничего! А вдруг мужчина, прошедший через все… через отчуждение… развод… выдержавший этот накал, борьбу, невероятные издержки и… чувство вины… да, вины… что, если посреди бела дня или в глухую ночь он вдруг задумывается: «Кто это, черт возьми, рядом со мной? Почему она здесь? Откуда взялась? Что ей надо? И почему бы ей не убраться восвояси?» Нет, на такие темы эксперты не рассуждают.
Мысль утомила его… ох как утомила… А вода в ванной все журчит и журчит… Чарли лежал на кровати, в блестящих сапогах для верховой езды, с включенным светом, обозревая мир из-под прикрытых век. И прошло совсем немного времени, всего ничего, как он въехал верхом в царство дремы.
ГЛАВА 7. Эй, кто-нибудь!., или Земля «С семи до одиннадцати»
Наступил час, которого Рэймонд Пипкас страшился больше всего. Стоял теплый апрельский вечер, за окном стемнело, а стрелка часов миновала девятку и поползла дальше. Он сидел один в маленькой съемной квартирке — да, съемной! за шестьсот двадцать пять долларов в месяц! под номером ХХХА! — в доме у подножия асфальтированного склона в квартале Нормандия Ли; выше асфальта скалой вздымалась высокая бетонная стена, по верху которой проходила трасса 75.
Вечер выдался слишком уж теплый, даже душный… Но если оставить два окошка крошечной гостиной открытыми, можно оглохнуть от мощного гула восьмиполосного скоростного шоссе, визга переключения передач и гудков огромных фур, а еще громкой, на повышенных тонах перебранки молодых пар, сытых по горло совместной жизнью и возней с орущими детьми, которых они сажают в детские креслица на задние сиденья «тойоты» или «хонды», то пристегивая ремнями безопасности, то отстегивая. Если же закрыть окошки, придется включить кондиционер, который скрежещет при каждом запуске компрессора.
Так что Рэй оставил окошки открытыми. И теперь слушал, как молодая жена орет на мужа — а обычно орали именно жены, — так вот, он слушал, как та орет:
— Нет, ты только посмотри, а! Сколько раз я тебе говорила! Твое отношение к собственному ребенку просто дерьмовое! Воняет, хоть нос зажимай! Фу!
Заголосил ребенок.
«Дерьмовое!» Вот какими словами жена честит мужа в наше время! «Дерьмовое!»
«Нормандия Ли… Ли…» Пипкас посмотрел значение в словаре — травянистый луг. Весь квартал — три параллельных друг другу двухэтажных дома с двадцатью съемными квартирками в каждом. По чьей-то странной прихоти каждая квартира обозначалась римской цифрой и латинской буквой: от IA и IB до ХХХА и ХХХВ. Луг составляли поросшие травой клочки земли вокруг каждого дома. Нормандию символизировали три крыши с невероятно крутыми скатами — как у молочных ферм на севере Франции. То, что Пипкасу досталась квартирка под номером ХХХА — в самой низине оврага, у подножия бетонной опоры, — казалось ему чем-то неприятным, однако вполне закономерным в свете последних зигзагов его судьбы. Формально квартал Нормандия Ли был частью Угольных холмов, а значит, и частью южного Бакхеда — единственное преимущество нового жилища Пипкаса.
Какая тоска! От гудения, тарахтения и отрыжек выхлопных труб, доносившихся с трассы, делалось только хуже. Все, кто с грохотом проносится там, наверху, — а их сотни, тысячи, — куда-то едут, может даже, едут к кому-то, а он, Рэй, сидит в одиночестве. Стрелки часов показывают четверть десятого; он смотрит в окно своей квартирки под номером ХХХА на окно квартирки под номером XIXA дома напротив. Кто там обитает — неизвестно, но он зачем-то привалил матрас к стене и развесил по краю пластиковые плечики с зажимами для юбок…
Надо же, а он, Рэй, считал районом дешевого съемного жилья Снелвиль. И это двухэтажный дом в стиле Колониального Вильямсбурга![11] С четырьмя спальнями! С накрытым черепичной крышей колодцем! С фигурками мальчика и девочки, фонариками у входной двери и баскетбольным кольцом на площадке у гаража! По сравнению с этой дырой, в которой он живет сейчас, дом в Снелвиле просто роскошный калифорнийский отель. Даже несмотря на час езды до Атланты в сумасшедшем потоке машин. По крайней мере, там, в Снелвиле, были люди! Хотя у Бетти крутой нрав и она любит покомандовать, все же с ней можно было поговорить! Обри и Брайану всего девять и одиннадцать, но и они способны были заполнить пустоту вечера!
— Ну что, достукалась? Смотрю на тебя, и прямо блевать тянет! Нет, правда! — На этот раз разорялся муж.
Рэй подошел к окну, что называется, поближе к людям, пусть даже и подглядеть. Муж водрузил на крышу «тойоты» креслице с пристегнутым ребенком, который надрывался вовсю. На муже были белая футболка, растянутая безрукавка, джинсы и бейсболка. Жена тоже в джинсах, в жутко безвкусных кедах и красно-белой клетчатой рубашке, торчавшей сзади из джинсов. Она держала второго орущего ребенка, тоже в креслице, но еще не пристегнутого.
Пипкас ждал продолжения диалога. Люди! Человеческие голоса!
Но несчастная молодая пара, эти двое, которым до чертиков надоели их брак, их дети, их квартал Нормандия Ли, стояли и молча сверлили друг друга ненавидящими взглядами.
Самому Пипкасу семейная жизнь не то чтобы осточертела, он лишился ее не по своей воле — будто кто-то взял и вышвырнул его из теплой кровати. Даже не кто-то, а жена, Бетти. Как только узнала о Сирье, тут же выставила. Взяла и выставила! Все произошло очень просто: «Пошел вон, дрянь такая!» Бостонское воспитание в ней оказалось куда сильнее, чем он, Пипкас, думал. Никаких современных новшеств — дотошного выяснения отношений, походов к семейному психологу — для Бетти Пирс Пипкас из семьи бостонских Пирсов не существовало. Для кого угодно, только не для нее. Бетти — высокая блондинка с соломенными волосами, худощавого, крепкого сложения — прямо теннисистка. Двадцать один год назад, в Кембридже, он познакомился с общительной, улыбчивой девушкой. Получив диплом в Принстоне, она училась тогда в докторантуре по специальности «английский язык»; сам же Пипкас, закончив калифорнийский Беркли, поступил в Гарвардский бизнес-колледж. Они обручились еще до того, как он сдал на степень магистра делового управления, а вскоре и поженились. Рэй немного побаивался Бетти, но гораздо больше его пугало семейство Пирсов, живших в Бруклине и выезжавших летом на отдых в штат Мэн. Бетти настаивала на том, чтобы муж устроился на работу где-нибудь на северо-западе страны, а еще лучше стал бы предпринимателем — на «предпринимателя» она особенно напирала. Хотя ее собственный отец, Джон Кодд Пирс, был типичным бостонским приспособленцем в крупной компании, ходил в жилетке, из кармана которой свисала цепочка часов, и состоял членом в клубе (в гарвардском «Порцеллиан» — не уставала напоминать Бетти). Отец Рэя был без пяти минут гением — занимался термодинамической физикой в научно-исследовательском центре Эймса недалеко от Сан-Хосе, и его, Рэя, баллы по тестам в Беркли и Гарвардском бизнес-колледже достигали почти ста процентов. Уже тогда, в семидесятые, в банковское дело подавались только самые отстающие. Он же был одним из первых. Но назревала женитьба… одно… другое… да еще подвернулось место в «ГранПланнерсБанке», который тогда назывался иначе — «Южный Плантатор и Трастовая компания»… место по тем временам солидное… да и банк был немаленький, хотя и в Атланте… Для начала очень даже неплохо…
