Прійдетъ пора, о возлюбленный другъ и братъ мой, когда и къ намъ съ тобою прійдетъ по этой же дѣстивцѣ, въ послѣдній разъ, докторъ медицины и хирургіи. Сидѣлка или сердобольная дама откроетъ занавѣсъ вашей постели, но вы уже не откликнетесь на ея голосъ. И затѣмъ она пріотворитъ окно, чтобы освѣжить спертый и затхлый воздухъ, испорченный вашимъ дыханіемъ. И затѣмъ, на всемъ протяженіи фасада, задернутъ гардины, опустятъ сторы, закроютъ ставни; жильцы перемѣстятся въ задніе покои; прійдутъ нотаріусы и другіе джентльмены въ черномъ костюмѣ. И проч. и проч. Поприще вашей жизни окончилось однажды навсегда, и вы отправились въ путь далекій, его же не минуетъ ни одна живая душа, прозябающая подъ солнцемъ. Если вы джентльменъ извѣстнаго разряда, и роль ваша была блистательна на рынкѣ житейскихъ треволненій, наслѣдники воздвигнутъ великолѣпный гербъ надъ послѣднимъ нашимъ жилищемъ, съ обозначеніемъ, что вы «успокоились на небесахъ». Сынъ вашъ заново омёблируетъ домъ, или отдастъ его внаймы, и переселится въ другой кварталъ. Съ началомъ новаго года имя ваше въ клубахъ будетъ причислено къ «умершимъ членамъ». Лютая скорбь овладѣетъ вашею вдовою; но это не помѣшаетъ ей заказать щегольской, нарядный трауръ; кухарка пошлетъ спросить, какія кушанья готовить къ обѣду, буфетчикъ озаботится насчетъ винъ — и все пойдетъ своимъ обычнымъ чередомъ. Портретъ вашъ еще нѣсколько погоститъ надъ каминной полкой, но потомъ уберутъ его съ этого почетнаго мѣста, чтобы любоваться на портретъ вашего наслѣдника и сына.
Какихъ покойниковъ жалѣютъ всего больше и оплакиваютъ всего искреннѣе и нѣжнѣе на Базарѣ Житейской Суеты? Тѣхъ, я думаю; которые, при жизни, всего скорѣе могли забыть насъ. Смерть дитяти сопровождается обыкновенно такими горькими, безотрадными слезами, какихъ никогда не можетъ пробудить ваша собственная кончина, о возлюбленный братъ мой. Младенецъ едва только начинаетъ узнавать васъ, и вы совершенно исчезаете изъ его памяти послѣ кратковременной разлуки, но смерть его сокрушаетъ васъ гораздо болѣе, чѣмъ кончина искренняго вашего друга, или даже первороднаго вашего сына, который давно обзавелся своимъ домомъ. И если вы старый человѣкъ, и, о возлюбленный читатель (всѣ мы состарѣемся рано или поздно), старый и богатый, или старый и бѣдный — что рѣшительно одно и тоже — наступитъ грозный часъ, когда вы невольно подумаете, «добрые люди окружаютъ меня, добрые и ласковые, но никто, думать надобно, не загрустится обо мнѣ, когда я отправлюсь на тотъ свѣтъ. Я богатъ, и всѣ эти господа ждутъ не дождутся моего наслѣдства. Или: «я очень бѣденъ, и давно сталъ тяжкимъ бременемъ для всѣхъ этихъ господъ».
* * *
Лишь-только окончился трауръ по кончинѣ мистриссъ Седли, и лишь-только мистеръ Джой вздумалъ пощеголять въ столицѣ своими блистательными жилетами, пріобрѣтенными въ Соутамптонѣ, какъ вдругъ сдѣлалось очевиднымъ для всѣхъ обитателей новаго дома, что почтенный старичокъ, мистеръ Седли, намѣренъ въ скоромъ времени отправиться вслѣдъ за своей супругой въ горнюю страну.
— Здоровье моего отца не позволяетъ мнѣ давать большихъ вечеровъ и обѣдовъ въ нынѣшній сезонъ, торжественно замѣчалъ мистеръ Джой въ своемъ клубѣ, но если вы, другъ мой Чотни, завернете ко мнѣ въ половинѣ седьмаго, я буду очень радъ раздѣлить съ вами скромную хлѣбъ-соль. Вы найдете за моимъ столомъ двухъ или трехъ пріятелей, съ которыми авось не будетъ вамъ скучно.
Такимъ-образомъ, сановникъ Индіи и столичные его пріятели обѣдали и пили втихомолку свой кларетъ. Между-тѣмъ, какъ песочные часы жизни бѣжали впередъ въ стклянкѣ престарѣлаго джентльмена, обитавшаго наверху. Дюжій лакей въ бархатныхъ туфляхъ подавалъ вино дорогимъ гостямъ, и они спокойно усаживались за вистъ послѣ обѣда. Майоръ Доббинъ принималъ довольно дѣятельное участіе въ этой невинной забавѣ, и случалось повременамъ, что мистриссъ Осборнъ тоже присоединялась къ этой компаніи, когда паціентъ ея, уложенный спать, вдавался въ тотъ полусонный бредъ, который обыкновенно снисходитъ на старческую подушку.
Впродолженіе болѣзни, старикъ находилъ въ своей дочери единственную покровительницу и утѣшительнщу. Изъ ея только рукъ принималъ онъ свои бульйонъ и микстуру. Ухаживанье за отцомъ сдѣлалось теперь почти единствелнымъ занятіемъ мистриссъ Эмми. Ея постель была поставлена подлѣ самой двери въ коинату больнаго, и при малѣйшемъ оттуда шорохѣ или движеніи, она готова была предложить свои услуги. Должно впрочемъ отдать справедливость страждущему старцу; часто по пробужденіи лежалъ онъ по цѣлымъ часамъ съ открытыми глазами, не смѣя пошевельнуться, чтобъ не безпокоить своей доброй и бдительной няньки.
Быть-можетъ, мистеръ Седли любилъ теперь свою дочь гораздо нѣжнѣе, чѣмъ въ былыя времена. Исполняя свои великодушныя обязанности при болѣзненномъ одрѣ, Амелія выставляла себя въ самомъ привлекательномъ свѣтѣ. «Она прокрадывается въ его комнату, какъ солнечный лучъ», думалъ мистеръ Доббинъ, наблюдая, какъ Амелія на цыпочкахъ и притаивъ дыханіе, входитъ въ отцовскую спальню, причемъ дѣйствительно лицо ея лучезарилось выраженіемъ необыкновенной нѣжности и добродушія. Кто изъ насъ не замѣчалъ этихъ очаровательныхъ проблесковъ любви и состраданія, когда женщина стоитъ задумавшись надъ колыбелью своего младенца, или заботливо ухаживаетъ при постели больнаго?
Вражда, затаенная въ сердцѣ старика, исчезала сама-собою, и онъ умирился совершеннѣйшимъ образомъ. Тронутый безчисленными доказательствами любви и великодушія, мистеръ Седли, отживая свои послѣдніе дни, забылъ всѣ тѣ мнимыя оскорбленія и неправды, которыя онъ и его жена думали видѣть въ своей дочери. Объ этихъ оскорбленіяхъ и неправдахъ старики бывало разсуждали между собою по цѣлымъ часамъ. Оказывалось по ихъ соображеніямъ, чтоАмелія жила исключительно для сына, не обращая ни малѣйшаго вниманія на своихъ несчастныхъ родителей, подверженныхъ старческимъ недугамъ. Вся она принадлежала этому избалованному Джорджу, и чуть съ тоски не пропала, когда взяли мальчика на Россель-Скверъ. На что это похоже?.. Но теперь мистеръ Седли забылъ всѣ эти обвиненія, и приближаясь къ смерти, оцѣнилъ вполнѣ нравственныя совершенства этого существа, готоваго на всякія самоотверженія.
Однажды вечеромъ, когда мистриссъ Эмми прокралась въ его комнату, старикъ, сидѣвшій на своей постели, вздохнулъ изъ глубины души, и приготовился, повидимому, къ своему послѣдыему признанію.
— О, Эмми, другъ мой Эмми! сказалъ онъ, положивъ свою слабую и холодную руку на ея плечо, я размышлялъ все это время, какъ мы несправедливы были къ тебѣ.
Дочь стала на колѣни при постели умирающаго, и сложила руки на молитву. Молился и отецъ среди торжественнаго безмолвія и тишины… Да ниспошлетъ Богъ каждому изъ насъ такую же утѣшительницу или подругу въ послѣдній часъ нашей жизни.
Быть-можетъ въ эти торжественныя минуты, передъ умственнымъ взоромъ мистера Седли, проносилась вся его жизвь съ ея безконечной борьбой, съ ея блистательными успѣхами въ началѣ, и безнадежными стремленіями въ концѣ. Онъ думалъ, конечно, о своемъ безпомощномъ состояніи, о несбывшихся надеждахъ и мечтахъ, о томъ, что, отправляясь въ вѣчность, не оставляетъ послѣ себя никакого состоянія, и что ему нѣтъ надобности дѣлать особеннаго завѣщанія на дѣловой бумагѣ. Жалкая жизнь, безплодная жизнь!
Позвольте, однакожь, лучше ли умирать въ эпоху процвѣтанія и славы, или въ годину нищеты и душевныхъ огорченій? Это, въ нѣкоторомъ смыслѣ, вопросъ, требующій особеннаго размышленія, но во всякомъ случаѣ, странный характеръ должны получить наши чувства, когда, приближаясь къ порогу вѣчности, мы принуждены будемъ сказать, «съ завтрашнимъ днемъ, успѣхъ и неудача, торжество и паденіе будутъ для меня совершенно безразличны. Взойдетъ солнце, и миріады живыхъ существъ обратятся къ своимъ обычнымъ дѣламъ, но меня уже не будетъ больше на Базарѣ Житейской Суеты».
Наступило утро новаго дня, небосклонъ озарился блистательными лучами солнца; человѣческій родъ обратился къ своимъ обычнымъ удовольствіямъ и дѣламъ, но уже — за исключеніемъ старика Джозефа Седли, которому не было больше надобности вооружаться противъ новыхъ ударовъ судьбы, проектировать, хитрить и строить воздушные замки. Ему оставалось только совершить путешествіе на бромптонское кладбище и успокоиться подлѣ костей своей истлѣвшей супруги.
Майоръ Доббинъ, Джой и мастеръ Джорджъ послѣдовали за его останками въ траурной каретѣ, обитой чернымъ сукномъ. Джой нарочно пріѣхалъ для этой цѣли изъ Ричмонда, куда онъ удалился немедленно послѣ плачевнаго событія. Ему, разумѣется, нельзя было оставаться въ своемъ домѣ при… при этихъ обстоятельствахъ, вы понимаете. Но мистриссъ Эмми осталась, и безмолвно принялась за исполненіе своего послѣдняго долга. Она была печальна и грустна, но не лежало злой тоски на ея душѣ. Съ кроткимъ и смиреннымъ сердцемъ молилась Амелія, чтобъ Господь Богъ ниспослалъ для нея самой такую же тихую и безболѣзненную кончину; съ благоговѣйнымъ умиленіемъ она припоминала послѣднія слова своего родителя, проникнутыя вѣрой и надеждой на безконечную благость Творца.
