и осеклась. Потому что у сына, которого она родила от этого мужчины, такой родословной не было. «Какая разница — мальчик это или девочка? Пусть это будет просто счастливая собака. Поэтому я не стала указывать пол. Понимаешь, Пиончик?»
— Ухо у него, может, и правда на пион смахивает. Только у твоего Пиона всего один лепесток.
— Что же, тогда у него ушко на пион и не похоже вовсе?
— Да, имя у него славное. Только одним махом его не выговоришь. Чёрный Пион, Чёрный Пион… Не выговаривается. «Чёрный» здесь как-то ни к чему. Может, просто Пион?
— Пиончик, Пиончик!
— Да не Пиончик, а Пион-Пион!
— Ну что, возьмёшь его?
— Возьму, что поделаешь. Мы ведь уже подобрали двух дворняг. Сейчас спят, наверное, под верандой. Недавно жена пошла в табачную лавку, её ещё такая чистенькая старушка держит. А собаки за женой тоже увязались. Старушка ей и скажи: какие симпатичные, вы уж, мол, обращайтесь с ними по-людски. А жена и говорит: я их каждый день кормлю. Старушка тогда ей поклонилась, спасибо, говорит. Тут и другая бабушка из-за прилавка вышла, стоят обе и кланяются. Оказывается, хозяин собак этих бросил, когда в Камакура переезжал. А они тут по помойкам слонялись. Грязные, худые, глаза злыми стали и жалкими. Их отовсюду гоняли. И другие бездомные собаки тоже их не жаловали. У них ведь в стае свои порядки. И все они на наших собак скалились. А когда мы их к себе взяли, то им на улицу уже и не выйти стало. Мальчишки стали в них камнями бросаться. С самыми отпетыми жена чуть не подралась. А та старушка из табачной лавки тоже жалела их, вот потому и растрогалась.
— Ладно, про тебя я знаю, что ты собак любишь. А жена-то твоя как?
— Да и она, вроде, тоже любит, только у нас дворняги, а не аристократы.
— А она поздно вернётся?
— Кто, жена? Она сейчас должна в дансинге быть. Уговаривает одного старого клиента мою картину купить. Я ей сказал, что вы в Китай работать уезжаете, она и всполошилась — надо, говорит, долг отдать. Вообще-то, и я целый день бегал, перед тобой вернулся.
— Она что, совсем не понимает, что происходит? Конечно, я к тебе сегодня в первый раз за два года пришла, когда её дома нет. Причём ведь без всякого приглашения. Вот мы с тобой в мастерской и порисовали…
— Да ты знаешь, она ведь тогда и деньги на нашу свадьбу от тебя с радостью взяла. Хвалила тебя. Хоть и знала, что ты моей любовницей была. С тех пор ничего не изменилось.
— В любом случае времени забрать долг у меня уже нет. Я же завтра утром уезжаю. Если она щеночка возьмёт — и на том спасибо.
Щенок спал у него на коленях. Он погладил его по голове. Щенок приоткрыл щёлочки глаз, взглянул на него и недовольно тявкнул — не мешайте, мол, мне спать. От прикосновения к длинной шелковистой шерсти сердце его дрогнуло — любовь большого к маленькому. Наверное, Юкико принесла этого щенка, чтобы он помнил об их ребёнке.
— Ладно, пошли в дансинг. Может, ей удалось хоть сколько-то денег раздобыть.
— Я совсем не против увидеть её. Только мне о деньгах говорить не хочется.
— Понимаешь, она же сейчас себя ощущает бездомной собакой, которая к кухне подошла и хвостом виляет. Пойдём уж.
Художник поднялся. Достал из кармана целый ворох каких-то ненужных бумажек и положил их на птичью клетку. «На Новый год обязательно куплю мусорную корзину».
Сброшенный с коленей щенок спросонья пошатывался. Потом вдруг подпрыгнул и уцепился ему за рукав.
— А что с этим делать? Одного жалко оставить, а в электричку не пустят. Может, раскошелишься на такси?
В машине щенок занялся тем, что стал грызть сумку Юкико.
— Ты должен твёрдо сказать жене, что вы расстаётесь. И всё будет хорошо. Такой исход все теперь считают за самый лучший.
— Все? И что значит «теперь»?
— Она же всё время чувствует свою уязвимость, вот что я имею в виду. Когда мы с тобой жили, ты работал, а я дома сидела. Вот поэтому мы с тобой и расстались.
— Ты хочешь сказать, что лучше было бы, чтобы не работал я?
— Да нет. Мне с тобой хорошо было. Просто я чувствовала себя чересчур зависимой, потому и злилась. Я ведь собак в постель беру. Каждый вечер. И Пиончика, и его мать. Вот и я была как собаки, которых в постель берут.
— А как они у тебя на горшок ходят?
— Когда этому писать надо, Тин меня будит, за ночную рубашку зубами дёргает.
— А с сыном нашим ты тоже навсегда рассталась?
— Нет.
— А мужу о нём рассказала?
— Нет. Он всё обо мне знает, кроме этого.
— Да, у меня от жены тоже только этот секрет остался.
— Да, может, даже лучше, что он в деревне растёт. Может, сильным станет. Давай мы с тобой уговоримся. Если кто-то из нас — ты или я — всё-таки признается, и его простят, тогда ты или я — неважно кто — усыновит его.
— Давай лучше пообещаем, что если один из нас не усыновит его, тогда другой не будет в обиде.
— А если ребёнок станет потом упрекать меня? Если я сама себя стану упрекать? Что мне тогда делать?
К счастью, они уже подъехали к артистическому входу. Распахнули стеклянную дверь зала. Джаз-банд оглушил его. Он почувствовал робость перед бешеным танцем — различал только бьющий в глаза водоворот. Они уселись где-то сзади. Он сразу увидел жену — в яркой толпе танцовщиц она одна была в белом. На её юных партнёршах были красные юбочки. Волосы были забраны в пучок на уровне худых плеч. Впрочем, он вскоре перестал ощущать неловкость, и какой-то покой лёг ему на сердце.
Музыка смолкла. Танцовщицы и зрители разделились по двум проходам — красное и чёрное. И только его жена оказалась в чёрном потоке. Увидев мужа и Юкико, она покраснела до шеи.
— Ну что, испугались? А мне снова танцевать захотелось — прямо как раньше. А партнёрша-то моя всё меня за руку ухватить норовила — уймись, мол. Юкико, у тебя всё в порядке? Что-то вид у тебя какой-то несчастный.
— Юкико подарила нам щенка.
Он достал Пиона из рукава кимоно.
— Симпатичный какой!
Жена взяла щенка на руки и, не обращая внимания на окружающих, стала тереться о него щекой. Тут заиграли вальс. Жена радостно предложила: «Ну что, Юкико, станцуем?»
Ответ Юкико удивил его: «Я вообще-то не
