Вот они вошли в канал, с треском соскользнув с кромки льда; лодка двинулась легко, и, отдав весло лодочнику, полковник сел. С него лился пот.
Собака, дрожавшая у его ног, перелезла через борт лодки и поплыла к берегу.
Стряхивая воду со своей белой, свалявшейся шерсти, она скрылась в зарослях коричневой осоки и кустарника; по колыханию кустов полковник мог проследить ее путь домой. Колбасы она так и не получила.
Полковник чувствовал, что он весь потный, и, хотя теплая куртка защищала его от ветра, все же принял две таблетки из бутылочки и отхлебнул глоток джина из фляжки.
Фляжка была плоская, серебряная, в кожаном футляре. Под футляром, уже засаленным и потертым, было выгравировано: «Ричарду от Ренаты с любовью». Никто не видел этой надписи, кроме девушки, полковника и гравера, который ее делал. Надпись выгравировали не там, где купили фляжку. «Это было в самом начале, – думал полковник. – Кто бы теперь стал прятаться?» На завинченном колпачке было выгравировано: «Р. К. от Р.».
Полковник протянул фляжку лодочнику, тот посмотрел сначала на него, потом на фляжку и спросил:
– Что это?
– Английская граппа.
– Попробуем…
Он отхлебнул большой глоток, как все крестьяне, когда пьют из фляжки.
– Спасибо.
– А вы хорошо поохотились?
– Убил четырех уток. Собака подобрала еще трех подранков, подбитых другим.
– Зачем вы стреляли?
– Да я теперь и сам жалею, что стрелял. Со зла, наверно. «А я разве так не поступал?» – подумал полковник и не спросил, из-за чего тот злился.
– Жаль, что лет такой плохой.
– Бывает, – сказал полковник.
Полковник следил за тем, как в камышах и высокой траве движется собака. Вдруг она сделала стойку и замерла. Потом прыгнула. Прыгнула высоко и, распластавшись, нырнула вниз.
– Нашла подранка, – сказал он лодочнику.
– Бобби, – крикнул тот. – Апорт! Апорт! Осока заколыхалась, из нее появилась собака, неся в пасти дикого селезня. Серовато-белая шея и зеленая голова покачивались, как головка змеи. В этом движении была обреченность.
Лодочник поставил лодку носом к берегу.
– Я возьму, – сказал полковник. – Бобби! Он вынул селезня из пасти собаки, державшей его очень осторожно; птица была цела и приятна на ощупь. Сердце у нее билось, а в глазах стояло отчаяние и ужас перед неволей.
Полковник внимательно ее осмотрел, поглаживая ласково, как гладят лошадь.
– Ему только задели крыло, – сказал он. – Давайте его оставим живым манком либо выпустим весною на волю. Возьмите-ка его и посадите в мешок.
Лодочник бережно взял селезня и посадил его в холщовый мешок, который лежал на носу. Полковник услышал, как подсадная утка сразу же закрякала. «Может, она оправдывается, – подумал он. – Трудно понять утиный разговор через холстину мешка».
– Выпейте еще глоток, – сказал он лодочнику. – Сегодня чертовски холодно.
Лодочник взял фляжку и снова отхлебнул как следует.
– Спасибо, – сказал он. – Да, хороша ваша граппа.
На причале, перед длинным низким каменным зданием на самом берегу канала, были разложены убитые утки.
Они были разложены неровными кучками. «Тут всего несколько взводов, ни одной роты, а у меня едва ли наберется и отделение», – подумал полковник.
Старший егерь, в высоких сапогах, короткой куртке и сдвинутой на затылок старой фетровой шляпе, ждал их на берегу, и когда они подошли, скептически посмотрел на уток, лежавших в лодке.
– Возле нашей бочки вода совсем замерзла, – сказал полковник.
– Так я и думал, – сказал старший егерь. – Обидно. А ведь ваше место считается лучшим.
– Кто убил больше всех?
– Барон настрелял сорок две. Там течение, и воду затянуло не сразу. Вы, наверно, не слышали и выстрелов, потому что ветер дул в другую сторону.
– А где же остальные?
– Все разъехались, кроме барона, – он вас ждет. Ваш шофер спит в доме.
– Как и следовало ожидать, – сказал полковник.
– Разложи уток как положено, – сказал старший егерь лодочнику, который был и егерем тоже. – Мне надо записать их в охотничью книгу.
– В мешке у нас еще селезень, у него подбито крыло.
– Хорошо. Я за ним присмотрю.
– Я пойду повидаюсь с бароном. С вами я еще не прощаюсь.
– Вам надо хорошенько согреться, полковник, – сказал старший егерь. – Сегодня настоящий мороз. Полковник направился в дом.
– Мы еще увидимся, – сказал он лодочнику.
– Да, полковник, – ответил тот.
Барон Альварито стоял посреди комнаты, у камина. Он улыбнулся своей застенчивой улыбкой и сказал, как всегда, негромко:
– Обидно, что вам сегодня не удалось пострелять как следует.
– Нас совсем затянуло льдом. Но я все равно получил большое удовольствие.
– Вы очень замерзли?
– Не очень.
– Давайте чего-нибудь поедим.
– Спасибо. Я не голоден. А вы ели?
– Да. Остальные поехали по домам, и я отдал им свою машину. Вы довезете меня до Латизаны или куда-нибудь поблизости? Оттуда я уже доберусь.
– Конечно.
– Вот беда, что вода замерзла. Виды на охоту были прекрасные.
– За лагуной, наверно, тьма уток.
– Да. Но они там не останутся, раз у них вся пища подо льдом. Ночью двинутся на юг.
– Неужели все улетят?
– Все, кроме наших местных уток, которые тут вывелись. Те побудут здесь, пока вся вода не замерзнет.
– Обидно, что с охотой так получилось.
– Обидно, что вам пришлось столько ехать из-за нескольких уток.
– Я люблю всякую охоту, – сказал полковник. – И я люблю Венецию. Барон Альварито отвел глаза и протянул руки к огню.
– Да, – сказал он. – Все мы любим Венецию. А вы, может, больше всех.
Полковнику не хотелось вести светскую беседу на эту тему, и он только сказал:
– Вы-то знаете, как я ее люблю.
– Знаю, – ответил барон. Взгляд у него был рассеянный – Помолчав, он сказал: – Пора будить вашего шофера. – А он поел?
– Поел и поспал, а потом опять поел и опять поспал. И немножко почитал книжку с картинками, которую привез с собой.
– Комиксы, – сказал полковник.
– Надо бы мне научиться их читать, – сказал барон. Он улыбнулся застенчивой, затаенной улыбкой. – Вы бы не могли их мне достать в Триесте?
– Сколько хотите, – сказал полковник. – И похождения сверхчеловека, и уж совсем фантастические. Почитайте их вместо меня. Послушайте, Альварито, что с егерем, который был на моей лодке? Поначалу он просто видеть меня не мог.
– Это из-за вашего мундира. Военная форма союзников всегда на него так действует. Видите ли, его чересчур ретиво освобождали. – То есть как?
– Когда пришли марокканцы, они изнасиловали его жену и дочь.
– Мне, пожалуй, надо чего-нибудь выпить, – сказал полковник.
– Там, на столе, есть граппа.
Они довезли барона до огромных ворот и аллеи, посыпанной гравием, – вилла, к счастью, стояла больше чем в шести милях от ближайшего военного объекта и не пострадала от бомбежки.
Полковник распрощался с Альварито, тот пригласил его приезжать на охоту хоть каждое воскресенье.
– Может, вы все-таки к нам зайдете?
– Нет, мне надо назад, в Триест. Передайте привет Ренате.
– Непременно. Это ее портрет лежит у вас на заднем сиденье?
– Да.
– Я скажу ей, что вы хорошо поохотились и что портрет в полной сохранности.
– И не забудьте передать ей привет.
– Не забуду.
– Ciao, Альварито, большое спасибо.
– Ciao, полковник. Если можно говорить ciao полковнику.
– А вы забудьте, что я полковник.
– Это очень трудно. До свиданья, полковник.
– В случае непредвиденных обстоятельств, попросите ее зайти в «Гритти» и взять портрет.
– Хорошо, полковник.
– Ну, кажется, все.
– Прощайте, полковник.
Они выехали на дорогу, и ранняя тьма стала сгущать вокруг.
– Сверните налево, – сказал полковник.
– Но ведь та дорога не на Триест, господин полковник, – сказал Джексон.
– Ну и шут с ней, с дорогой на Триест. Я приказал вам свернуть налево. Вы думаете, на свете только одна дорога на Триест?
– Нет, господин полковник. Я только хотел обратить внимание господина полковника…
– А вас, черт возьми, никто не просит обращать мое внимание на что бы то ни было! И пока я сам не заговорю, извольте молчать.
– Слушаюсь, господин полковник.
– Извините, Джексон. Я хотел сказать, что знаю, куда ехать, и мне хочется спокойно подумать.
– Так точно, господин полковник. Они ехали по старой дороге, которую он так хорошо помнил, и полковник думал: «Ну вот, я послал четыре обещанных утки в „Гритти“. Охота была не очень удачная, жене того парня не много достанется перьев. Да, от перьев ей проку не будет. Но утки крупные, жирные – просто объедение. Эх, забыл дать Бобби колбасы». И написать Ренате записку не было времени. «Но что бы я мог написать в записке, кроме того, что мы уже сказали друг другу?» Он сунул руку в карман и достал карандаш и блокнот. Включив лампочку для чтения карты, он раненой рукой написал заглавными печатными буквами короткий приказ.
