Дино Буццати - Татарская пустыня

Такие слова — что-то вроде молитвы — говорил себе Джованни, чувствуя, как все туже сжимается вокруг него заключительный виток жизни. И из глубокого колодца, куда кануло все прошлое, все несбывшиеся мечты и перенесенные унижения, поднялась сила, на которую он никогда не посмел бы рассчитывать. С невыразимой радостью Джованни Дрого вдруг заметил, что он совершенно спокоен и чуть ли не сам рвется поскорее пройти это испытание. Значит, нельзя требовать от жизни всего? Ты так считаешь, Симеони? Сейчас Дрого тебе покажет.

Смелей же, Дрого. И он попробовал бороться, не сдаваться, посмеяться над страшной мыслью. Все силы своей души вложил он в этот отчаянный порыв, словно один шел сражаться с целой армией. И сразу же былые страхи рассеялись, призраки сникли, смерть утратила свой ужасный облик, превратившись в нечто простое и согласное с природой. Майор Джованни Дрого, изнуренный болезнью и годами слабый человек, пошел грудью на огромный черный портал и увидел, что створки его рушатся, открывая путь свету.

Сущим пустяком казались ему теперь тяготы жизни на эскарпах крепости, наблюдение за унылой северной пустыней, отчаяние из-за несложившейся карьеры, долгие годы ожидания. Теперь можно было не завидовать даже Ангустине. Да, Ангустина умер на вершине горы, в круговерти бури, ушел из жизни и впрямь очень красиво. Но куда более заманчиво окончить жизнь геройски в условиях, выпавших на долю Дрого, обессиленного, отвергнутого, оказавшегося среди незнакомых людей.

Одно только огорчало его — что уйдет он из этого мира в таком жалком виде: иссохшее тело, выпирающие кости, дряблая, бледная кожа. Ангустине повезло, думал Джованни, он умер во цвете лет и, несмотря на прошедшие годы, сохранился в памяти высоким стройным молодым человеком с благородным лицом, так привлекавшим женщин, — в этом его преимущество. Но как знать, может, за роковым тем порогом и он тоже сможет стать прежним, пусть некрасивым (красив Дрого не был никогда), но полным молодых сил. Вот бы хорошо, думал он, утешаясь этой мыслью, как ребенок, ибо чувствовал себя сейчас удивительно свободным и счастливым.

Но потом ему пришло в голову другое: а что, если все это обман? Вдруг его смелость — это лишь преходящее опьянение? Что, если все объясняется просто чудесным закатом, ароматным ветерком, временной передышкой от физических страданий, песнями, доносящимися снизу? И через несколько минут или через час он вновь станет прежним Дрого — слабым и разбитым?

Нет, не думай об этом, Дрого, хватит терзаться, самое страшное уже позади. Даже если боль вновь одолеет тебя, даже если музыка больше не сможет служить утешением и вместо этой прекрасной ночи нахлынет зловонный туман, оправдание у тебя будет. Главное уже позади, и этого никому у тебя не отнять.

В комнате стало совсем темно, лишь с большим трудом можно было различить белеющую постель, а все остальное сделалось черным. Скоро покажется луна.

Успеет ли Дрого увидеть ее или отойдет раньше? Дверь комнаты, поскрипывая, приоткрывается. Может, от ветра, от обыкновенного сквозняка, гуляющего по дому в такие неспокойные весенние ночи. А может, это беззвучным шагом вошла она и теперь приближается к креслу Дрого. Собрав последние силы, Джованни слегка выпрямляется в кресле, поправляет рукой воротничок мундира, еще раз бросает взгляд за окно, совсем короткий взгляд на последний свой кусочек звездного неба, и в темноте, хотя никто его не видит, улыбается.

Добродетелям достославного мужа Франциска Англоизия (лат.)