— И ты над ним не смеялась?
— Конечно, нет. Я была само понимание и сочувствие. Тут я наконец осознал, насколько это серьезно. У Бобби весьма развито чувство юмора, и воспоминание о ее реакции на то, как в Скелдингсе я наступил в саду на грабли, и рукоятка засветила мне по носу, до сих пор хранится в золотом фонде моей памяти. С ней тогда судороги сделались от смеха. И если она не померла со смеха при виде такого зрелища, как Реджинальд Сельдинг с закрученными вокруг шеи ногами, значит речь действительно идет о глубоком и сильном чувстве.
— Хорошо, — сказал я. — Допустим, у тебя с Селедкой все обстоит именно так, как ты сказала. Но зачем в таком случае трубить на весь свет, что ты помолвлена со мной, если только возможно трубить в письменной форме?
— Я же тебе объяснила. Для того, чтобы примирить маму.
— Звучит, как бред сумасшедшего, — прямой репортаж из желтого дома.
— Ты что же, не понял моего гениального плана?
— По-прежнему нахожусь в нескольких парсеках от намека на понимание.
— Ты ведь знаешь, какой репутацией ты пользуешься у моей мамы?
— Наши отношения нельзя назвать слишком теплыми.
— При одном твоем имени ее трясет. Вот я и решила, что если она подумает, будто я собираюсь за тебя замуж, а потом узнает, что на самом деле вовсе и не собираюсь, она будет так счастлива моему чудесному избавлению, что с радостью примет любого зятя, даже такого, как Реджи. Он хоть и прекрасный человек, но не блещет ни знатностью, ни богатством. По маминым понятиям, я должна выйти либо за дельца-миллионера, либо за герцога с большим личным состоянием. Теперь понимаешь?
— Да, отлично понимаю. Дживс это называет «сыграть на особенностях психологии индивидуума». Но ты уверена, что план сработает?
— Обязательно сработает. Рассмотрим сходную ситуацию. Предположим, в одно прекрасное утро тетя Далия прочтет в газете, что на рассвете тебя расстреляют.
— Исключено. Я в такую рань не встаю.
— Предположим, она все-таки прочтет. Она же здорово расстроится, верно?
— Еще бы! Могу себе представить — она во мне души не чает. Не стану отрицать, что иногда ее манеры кажутся грубоватыми. В детстве она частенько награждала меня подзатыльниками, а когда я вступил в более зрелую пору, не раз советовала мне повесить на шею кирпич и утопиться в пруду за домом. Тем не менее она любит своего Бертрама, и если услышит, что на рассвете я буду расстрелян, она будет страдать, как от острой зубной боли. Ну и что? При чем здесь это?
— А теперь представь: ей говорят, что произошла ошибка, расстрел грозит не тебе, а кому-то другому. Разве она не обрадуется?
— Да она будет просто плясать от радости.
— Вот именно. И что бы ты ни сделал, ей все будет казаться замечательным. Какую бы глупость ты ни придумал, она придет в восторг. «Делай, как считаешь нужным», — только и скажет она тебе. То же самое почувствует моя мама, когда узнает, что я не выхожу за тебя замуж. Она испытает чувство огромного облегчения.
Я согласился, что облегчение и вправду будет огромным.
— Но ты ведь откроешь ей истинное положение дел через денек-другой? — спросил я: мне было очень важно заручиться гарантиями по этому пункту. Человек, над которым тяготеет объявление о помолвке в «Таймс», не может чувствовать себя в безопасности.
— Ну, скажем, через неделю-другую. В таких делах не следует торопиться.
— Нужно время, чтобы микстура начала действовать?
— В этом вся суть.
— А что требуется от меня? То и дело покрывать тебя страстными поцелуями?
— Нет, это лишнее.
— Как скажешь. Просто я хочу понять свою роль.
— Достаточно периодически бросать на меня томные взгляды.
— Будет сделано. Что ж, ужасно рад за тебя и Селедку, или, как ты предпочитаешь его называть, Реджи. Если и есть на свете человек, с кем мне хотелось бы видеть тебя у алтаря, так это он.
— Ты очень мужественно принял эту новость.
— Ладно, чего уж там.
— Я тебя ужасно люблю, Берти.
— Я тебя тоже.
— Но ведь я не могу выйти замуж за всех, верно?
— И не пытайся. Что ж, теперь, когда все прояснилось, я, пожалуй, пойду доложусь о прибытии тете Далии.
— А который час?
— Почти пять.
— Господи, мне надо бежать. Я сегодня за хозяйку во время чая.
— Ты? А где тетя Далия?
— Уехала. Когда она вчера вечером вернулась из Лондона, ее ждала телеграмма из школы — ее сын, Бонзо, заболел. Она попросила меня побыть за хозяйку до ее возвращения, но мне придется уехать на несколько дней, нужно срочно встретиться с мамой. С тех пор как она прочла это объявление и «Таймс», она бомбардирует меня телеграммами с просьбой приехать и сесть за стол переговоров. Что значит «имбецил»?
— Не знаю. А что?
— Именно так она называет тебя в последней из них. Цитирую: «Не могу понять, как тебе пришло в голову выйти за этого имбецила». Конец цитаты. Думаю, это слово означает примерно то же, что и «дебил» — так она охарактеризовала тебя в предшествующем послании.
— Звучит обнадеживающе.
— Да, все идет как нельзя лучше. После тебя Реджи пройдет на ура, как освежающий фруктовый десерт. Она встретит его с распростертыми объятиями.
И с прощальным воинственным воплем она чесанула в сторону дома со скоростью двадцати миль в час, не меньше. Я проследовал за ней, правда в более медленном темпе, потому что наш разговор дал мне обильную пищу для размышлений.
Я пытался понять, в силу какого каприза природы в сердце юной Уикем возникло столь сильное чувство к моему другу Селедке. В самом деле, обратимся к фактам. Ведь при ее привлекательности — действительно наивысшего класса — у нее от женихов просто отбоя нет. Она много лет упорно отказывала всем претендентам, поэтому в конце концов сложилось мнение, что удовлетворить ее высоким требованиям сможет лишь некий экстра-суперпоклонник, заветный приз сорвет лишь сказочный принц, совершенство во всех отношениях. А она взяла и выбрала Селедку.
Только не подумайте, будто я что-то имею против старины Сельдинга. Он, что называется, соль земли. Но, что касается внешности, в нем нет ничего сногсшибательного. Он с ранней юности увлекался боксом, и отсюда это изуродованное ухо, про которое я говорил тете Далии, вдобавок неведомая мне рука свернула ему нос несколько в сторону. Короче говоря, я бы никому не посоветовал ставить на него на конкурсе красоты, даже если его единственными соперниками будут Борис Карлофф,[53] Кинг-Конг и Богач Поссер из «Трутней».
Но не будем забывать, что внешность — далеко не все. За изуродованным ухом может скрываться золотое сердце, а у Селедки сердце действительно золотое, причем золото это самой высокой пробы. Да и ум играет в таких делах не последнюю роль. Чтобы удержаться на редакторском месте в солидном лондонском еженедельнике, нужно обладать изрядным запасом серого вещества, и ни одна девушка не может этого не оценить. И следует учесть, что претенденты, которых Роберта все эти годы отвергала, относились по большей части к подвиду охотников и рыболовов: буркнув «Чего?» и похлопав себя по ляжке арапником, они считают культурную программу законченной. На этом фоне Селедка несомненно блистал прелестью новизны.
Но, при всем при этом, ситуация, как я уже говорил, давала пищу для размышлений, и, направляясь в сторону дома, я пребывал в состоянии глубокой задумчивости — вряд ли хоть один букмекер принял бы ставку даже из расчета один к тридцати на то, что я не влеплюсь во что-нибудь лбом по дороге. И я вскорости влепился. Я мог налететь на дерево, на куст или на садовую скамейку. Но судьбе было угодно, чтобы я налетел на Обри Апджона. Не успел я повернуть за угол дома, как врезался в него на всем ходу. Я обхватил его за шею, его руки обвили мою талию, и чуть не целую минуту мы, слившись в страстном объятии, топтались взад-вперед. Но вот пелена тумана спала с моих глаз, и я увидел, с кем я вальсирую. Разглядев его «во всей целостности и полноте»[54], как любит выражаться Дживс, я был поражен, до чего же он изменился со времени наших встреч в его кабинете в Малверн-Хаусе, Брамли-он-Си, когда с замирающим сердцем я наблюдал, как он достает бамбуковую трость и делает несколько пробных взмахов для разминки мышц плечевого пояса. В тот период нашего знакомства он мне запомнился как статный пожилой джентльмен — ростом под потолок, глаза горят, из ноздрей пламя пышет. Теперь он скукожился до низкорослого старикашки, я мог бы одной левой сбить его с ног.
Чего я, разумеется, делать не стал. Но от моего прежнего трепета не осталось и следа. Неужели мне казалось когда-то, что сей представитель семейства членистоногих может одним лишь взглядом остановить мчащийся поезд?
Думаю, дело в том, что с тех пор он отрастил усы. Пятнадцать лет назад, в эпоху Малверн-Хауса, именно широкая голая верхняя губа вселяла леденящий ужас в наши детские души; это было совершенно невыносимое зрелище, особенно когда он ею подергивал. Не скажу, чтобы усы смягчили его лицо, но они во всяком случае скрыли какую-то его часть, что уже хорошо. В результате, вместо того, чтобы, как я предполагал, оцепенеть от страха при встрече, я повел себя с ним очень непринужденно и светски — возможно, даже чересчур.
