Джефф подождал, на случай, а вдруг Меланкта все-таки пришлет ему какую весточку. Меланкта Херберт не прислала ему ни строчки.
В конце концов, Джефф сел и написал Меланкте письмо.
«Дорогая Меланкта, я точно знаю, что ты ни чуточки не была больна на той неделе, в тот день, когда не захотела встретиться со мной, как обещала, и даже ни слова мне не написала, чтобы объяснить, почему ты так поступила, хотя сама прекрасно понимаешь, что это неправильно и что так со мной поступать нельзя. Джейн Харден сказала, что видела тебя в тот день, что ты гуляла с какими-то людьми, с которыми тебе теперь нравится проводить время. Только, Меланкта, не пойми меня неправильно. Теперь я люблю тебя, потому что вот такой я человек и медленно усваиваю все, чему ты меня учила, но теперь я точно знаю, что у тебя никогда не было ко мне настоящего сильного чувства. Я больше не люблю тебя, Меланкта, так, как раньше, как будто для меня это какая-то новая вера, потому что теперь я точно знаю, что ты устроена точно так же, как и все мы, простые смертные. Теперь я точно знаю, что ни один мужчина не сможет по-настоящему удержать тебя, потому что ни один мужчина никогда не сможет по-настоящему тебе доверять, потому что ничего плохого ты, конечно, Меланкта, не хочешь, ты просто не в состоянии как следует вспомнить, что к чему, и чего тебе действительно недостает катастрофически, так это честности. Так что, прошу тебя, Меланкта, пойми меня правильно, я прекрасно отдаю себе отчет в том, как сильно я тебя люблю. Теперь я сам знаю, каково это, любить тебя, Меланкта, по-настоящему, всерьез. И ты сама прекрасно знаешь, Меланкта, что так оно и есть. Мне ты можешь доверять всегда. И вот теперь, Меланкта, я могу сказать тебе со всей прямотой, что если речь идет о настоящих сильных чувствах, то я лучше тебя. Так что теперь, Меланкта, я больше не хочу быть для тебя обузой. Ты действительно научила меня видеть такие вещи, которых я иначе ни за что бы не разглядел. Ты была добра со мной и терпелива, когда в настоящем сильном чувстве я сильно от тебя отставал. У меня никогда не получалось отплатить тебе той же монетой, Меланкта, и я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Но с моей, Меланкта, точки зрения, для того, чтобы два человека могли по-настоящему любить друг друга, каждый из них должен думать, что другой по крайней мере не хуже, чем он сам. И уж ни в коем случае не должно быть так, чтобы один всегда отдавал, а другой брал, ни в коем случае, Меланкта. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что ты не поймешь меня и не захочешь понимать, но это и неважно. Теперь я точно знаю, какие чувства я к тебе испытываю. Так что прощай, Меланкта, и всего тебе доброго. Я хочу сказать, что больше никогда не смогу по-настоящему доверять тебе, Меланкта, потому что в своих чувствах ты просто не в состоянии идти вровень с другим человеком и еще потому что ты никогда не поймешь, что, как и зачем нужно правильно помнить. Во всем остальном я искренне верю тебе, Меланкта, и всегда буду помнить ту глубочайшую нежность, которая живет в тебе, Меланкта, и которая прекрасна. Все дело только в том, что и как ты чувствуешь ко мне, Меланкта. Ты никогда не сможешь идти со мной вровень, а по-другому я не могу. Так что, Меланкта, я навсегда тебе останусь другом, если появится во мне необходимость, но видеться с тобой просто для того, чтобы поговорить, мы больше не будем, совсем».
А потом Джефф Кэмпбелл все думал и думал, но у него никак не получалось увидеть это все под каким-то другим углом зрения, так что, в конце концов, он просто взял и отправил это письмо Меланкте.
И наконец для Джеффа Кэмпбелла все кончилось, совсем. И теперь он больше никогда не увидит Меланкту, совсем. Но все-таки, а вдруг Меланкта все-таки любила его, по-настоящему? И тогда она поймет, как больно ему вот так взять и отказаться от нее, и больше никогда с ней не видеться, и тогда, быть может, она черкнет ему пару строк, чтобы сказать об этом. Но только зря Джефф Кэмпбелл забивал себе голову такими мыслями, глупо это было с его стороны. Ничего Меланкта ему в ответ не напишет, и ждать нечего. Теперь между ними все кончено, совсем, навсегда, и к Джеффу наконец пришло чувство облегчения, по-настоящему.
Еще не день и не два Джефф Кэмпбелл словно купался в этом чувстве облегчения. Теперь внутри у Джеффа все было тихо, как будто его заперли на замок. Все как будто осело в нем на дно, тяжело и надежно, и в те дни, пока все в нем опускалось, он чувствовал внутри себя только тишину и покой, оттого что никакой постоянной внутренней борьбы в нем больше нет. И больше ничего в эти дни Джефф Кэмпбелл не чувствовал и думать ни о чем другом не мог. Он не видел вокруг никакой красоты и ничего особенно хорошего. Та тишина, что установилась у него внутри, была сродни приятному оцепенению. Джефф даже начал понемногу привыкать к этому приятному оцепенению и любить его, потому что оно больше всего напоминало ему чувство свободы, чем все те остальные чувства, которые он успел изведать с тех пор, как его впервые взволновала Меланкта Херберт. Это еще не было похоже на настоящий покой, потому что он еще не сумел справиться со всем тем, что так долго в нем вызревало, не научился воспринимать все то, что с ним произошло за это время, как настоящий опыт, хороший и красивый, но это все же был хоть какой-то отдых, пусть даже тело и душа у него как будто налились свинцом. Джеффу Кэмпбеллу очень нравилось, что никакой постоянной внутренней борьбы в нем больше нет.
Вот так Джефф и жил день за днем, и стал он тихий и спокойный, и снова начал думать о своей работе; и в окружающем мире он больше не замечал никакой особенной красоты, а внутри у него царила свинцовая тишина, и все-таки он был рад, что в конечном счете сохранил верность всему тому, к чему теперь вернулся, к тому, чтобы жить спокойной и размеренной жизнью, чтобы в жизни этой видеть свою собственную неброскую красоту, потому что именно о такой жизни он всегда и мечтал и для себя самого, и для всех цветных мужчин и женщин. Он знал, что утратил то чувство радости, которое было в нем раньше и которое могло переполнить его до краев, но, в конце концов, у него оставалась работа, и может быть благодаря ей он постепенно вернет себе веру в ту красоту, которой больше не замечал вокруг, совсем.
Вот так Джефф Кэмпбелл жил себе и работал, и каждый вечер проводил дома, и снова начал читать, и разговаривать особо почти ни с кем не разговаривал, и ему казалось, что чувств в нем вообще никаких не осталось.
И Джеффу казалось, что может быть в один прекрасный день у него и в самом деле получится выбросить все это из памяти, что может быть в один прекрасный день он сможет вернуться к прежнему, тихому и размеренному образу жизни, к тем временам, когда он был так счастлив.
Джефф Кэмпбелл ни с кем не говорил о том, что происходит у него внутри. Джефф Кэмпбелл любил поговорить, и человек он был честный, но ничего, что он по-настоящему чувствовал, наружу из него не выходило, а выходило из него наружу только то, о чем он думал. Джефф Кэмпбелл всегда очень гордился тем, как он умеет скрывать то, что чувствует на самом деле. Если он думал о тех вещах, которые чувствует, то ему становилось стыдно. И только с Меланктой Херберт он никогда не стеснялся говорить о том, что чувствует.
Вот так Джефф Кэмпбелл и жил со всей этой оцепенелой и тяжкой свинцовой тишиной внутри, и ему казалось, что он теперь не способен совсем ни на какие чувства. И только изредка его буквально передергивало от стыда, когда он вспоминал кое-какие вещи, которые когда-то чувствовал. А потом настал такой день, когда в нем все проснулось, остро, как никогда.
Доктор Кэмпбелл в это время подолгу бывал у одного больного человека, которому, судя по всему, жить оставалось недолго. Однажды этот больной успокоился и уснул. Доктор Кэмпбелл подошел к окну, чтобы немного оглядеться вокруг, пока есть время. Стояла ранняя южная весна, самое ее начало. На деревьях только-только начали просматриваться крошечные зигзаговидные излучины, какие всегда на них бывают, когда начинают набухать почки. Воздух был мягкий и влажный, в самый раз к набухающим почкам. Земля была сырая и жирная и пряно пахла, в самый раз к набухающим почкам. И свежий резкий птичий гомон был в самый раз к набухающим почкам. Ветерок был очень ласковый, но и требовательный тоже к набухающим почкам. И все эти почки, и длинные земляные черви, и негры, и разновозрастные дети, все они с каждой минутой все глубже уходили в свежий, весенний, бесцветный южный солнечный свет.
Джефф Кэмпбелл тоже почувствовал у себя внутри нечто похожее на былую радость жизни. Оцепенелая тишина у него внутри дала трещину. Он перевесился через подоконник, как можно дальше наружу, чтобы поглубже вдохнуть весну. Сердце у него забилось в бешеном темпе, а потом вдруг едва не остановилось совсем. Не Меланкта ли Херберт только что прошла под окнами? Была это Меланкта Херберт, или какая-то другая девушка, но внутри у него вдруг все оборвалось. Впрочем, неважно, Меланкта была где-то здесь, в том мире, который он чувствовал вокруг себя, и он, оказывается, не забывал об этом все это время. Меланкта Херберт все это время жила в том же городе, а он совсем не ощущал ее присутствия. Какой же он был дурак, когда оттолкнул ее от себя. Откуда в нем взялась эта уверенность в том, что она не любит его по-настоящему? А вдруг Меланкта сейчас страдает по его вине? А вдруг она будет рада увидеть его? И разве что-то еще в этой жизни значит для него теперь хоть самую малость? Какой же он все-таки был дурак, что бросил ее! Но все-таки, нужен он был Меланкте Херберт или нет, честно она с ним себя вела или нет, любила его Меланкта или нет, была она с ним честной? Ой! Ой! Ой! — и колючая вода снова поднялась изнутри к самым его глазам.
