Лицо его омрачилось, как будто холодная старость вдруг прошла по его чертам и оставила на них свой разрушительный след.
— Никогда, сэр! — повторил он. — Никогда я не смог бы дышать в нем свободно!
— Я не могу понять, — сказал пожилой джентльмен, всматриваясь в него пристально и немного испуганно, — как сформировалась в вашей голове такая мысль!
— Конечно, не можете, — ответил Клиффорд. — Я испытал бы величайшее облегчение, если бы этот дом был разрушен до основания или сожжен, а место, на котором он стоит, поросло густой травой. Я желал бы никогда не видеть его снова, потому что, чем дальше я от него уезжаю, тем больше чувствую в себе радости, свежести, биения сердца, движения ума, — словом, молодость — моя молодость! — возвращается ко мне. Не далее как сегодня утром я был стариком. Я припоминаю, как смотрел в зеркало и дивился своим седым волосам, и глубоким морщинам на лбу, и бороздам на щеках. Все это пришло слишком рано! Я не могу выносить этого! Старость не имела права прийти ко мне! Я еще не жил! Но теперь кажусь ли я стариком? Если и кажусь, то внешность моя обманчива, потому что, с тех пор как мой ум освободился от ужасной тяжести, я чувствую, что лучшие годы у меня еще впереди!
— Верю, — сказал пожилой джентльмен в каком-то замешательстве, — и желаю вам этого от всего сердца.
— Ради бога, милый Клиффорд, замолчи! — прошептала его сестра. — Они считают тебя безумцем.
— Замолчи сама, Гепзиба! — ответил ей брат. — Какое мне дело, что они думают? Я не безумен. Первый раз за тридцать лет мой ум пробился сквозь свою корку. Я должен и хочу говорить!
Он обратился опять к пожилому джентльмену и возобновил разговор.
— Да, милостивый государь, — продолжал он, — часто человек строит большой мрачный дом для того только, чтобы умереть в нем и чтобы потомство его бедствовало в этом доме. Он кладет свой труп под его срубом, вешает свой портрет на стене и при этом надеется, что его потомство будет в нем благоденствовать! Я не брежу, нет! Такой дом стоит до сих пор, он маячит перед моим внутренним взором!
— Но вы, сэр, — сказал пожилой джентльмен, желая как-нибудь прервать разговор, — не виноваты, что жили в нем. Вы очень странный человек, сэр! — прибавил он, выпучив на него глаза, как будто хотел пробуравить ими Клиффорда насквозь. — Я вас не понимаю!
— Это удивляет меня! — смеясь, воскликнул Клиффорд. — А между тем я прозрачен, как вода в источнике Моула. Но послушай, Гепзиба, мы уехали уже слишком далеко. Надо нам отдохнуть, как делают птицы: опустимся на ближайшую ветку и посоветуемся, куда нам лететь дальше.
Так случилось, что в это самое время поезд остановился пред уединенной станцией. Воспользовавшись короткой паузой, Клиффорд с Гепзибой покинули вагон. Через минуту поезд умчался вдаль. Мир улетел от наших двух странников. Они с ужасом провожали его глазами. Невдалеке от станции стояла деревянная церковь, почерневшая от времени, полуразрушенная, с разбитыми окнами, большой трещиной в стене и с бревном, торчащим из кровли. За ней виднелся сельский домик столь же почтенного вида, как и церковь, с трехъярусной кровлей. В нем, по-видимому, никто не жил. Правда, у входа лежали дрова, но между ними уже выросла трава. Мелкие капли дождя вдруг полетели с неба; ветер был не сильным, но резким и холодным.
Клиффорд дрожал всем телом. Возбужденное состояние, в котором у него появлялось столько мыслей и фантазий и в котором он говорил из простой необходимости излить бурлящий поток идей, совершенно миновало.
— Теперь ты бери на себя все заботы, Гепзиба! — проговорил он неясным и лишенным музыкальности голосом. — Распоряжайся мной как хочешь.
Гепзиба преклонила колени на церковной площадке, которой они достигли, и подняла сложенные руки к небу. Серая, тяжелая масса облаков закрывала его, но женщина видела за этими облаками небеса и Всемогущего Отца, взирающего с них на землю.
— О, Боже! — сказала бедная Гепзиба и потом помолчала с минуту, чтобы подумать, о чем ей надо молиться. — О, Боже, Отец наш! Разве мы не твои дети? Сжалься над нами!
Глава ХVIII
Возвращение к Пинчону
Между тем как родственники судьи Пинчона бежали с такой поспешностью, он продолжал сидеть в старой приемной комнате Гепзибы. Наша история, заблудившаяся, как сова в дневном свете, должна теперь возвратиться в свое мрачное дупло, в Дом с семью шпилями, и заняться судьей Пинчоном. Он не переменил своего положения. Он не шевельнул ни рукой, ни ногой и не отвел своих глаз от окна с тех самых пор, как Гепзиба и Клиффорд вышли на улицу и старательно заперли за собой входную дверь. В левой руке судья держал часы, но пальцами закрыл циферблат. Слышалось тиканье часов, но дыхания судьи Пинчона не слышно было вовсе.
Странно, однако, что джентльмен, славившийся своей пунктуальностью, так задержался в старом пустом доме, который он, по-видимому, никогда не любил посещать. В этот день он должен был сделать много дел. Во-первых повидаться с Клиффордом. По расчету судьи на это нужно было полчаса, но, принимая в соображение, что он сперва должен переговорить с Гепзибой, он заложил на это час. А между тем он сидел уже два часа по собственному его хронометру. Время как будто вдруг потеряло для него всякое значение.
Неужели он позабыл обо всех своих планах на этот день? Окончив дела с Клиффордом, он намерен был повидаться с маклером, потом успеть на аукцион, где должна была продаваться часть земли, относившейся некогда к Дому с семью шпилями и являвшейся частью собственности старого колдуна Моула. Далее он должен был купить коня, которым сам хотел править в кабриолете; потом хотел посетить намогильный памятник миссис Пинчон: он узнал от каменщика, что лицевая сторона его обрушилась и сам камень готов был распасться надвое. Она была достойной женщиной — так думал судья, — несмотря на свою нервозность, и он не пожалеет денег на новый памятник. Затем он собирался выписать для своего сада редкие фруктовые деревья, а после этого пообедать со своими друзьями-политиками и решить один весьма важный вопрос. Наконец, судья намеревался позвать к себе по какому-то делу вдову одного друга своих ранних лет, терпевшую крайнюю бедность. Впрочем, он мог это сделать или не сделать в зависимости от того, найдется ли у него несколько свободных минут.
Между тем оставалось всего десять минут до обеда. А этот обед был очень важен. Недаром на него съехались самые влиятельные политики со всего штата. Они собрались в доме одного из друзей, тоже великого политика, для решения важного вопроса, кого назначить кандидатом в губернаторы к предстоящим выборам. Но уже было слишком поздно. Гости наверняка теперь назначат не судью, а другого кандидата. Но если бы наш приятель явился теперь к ним со своими широко открытыми глазами, диким и неподвижным взглядом, его страшный вид в одно мгновение прогнал бы их веселость. Тем более странно было бы, если бы Пинчон, всегда столь опрятный, пришел к ним с этим красным пятном на манишке. Откуда оно взялось? Как бы там ни было, во всяком случае день для Пинчона потерян! Вероятно, он встанет завтра рано? Завтра? Но наступит ли для него это завтра?
Между тем в комнате становится все темнее. Очертания массивной мебели как будто расплываются в серых сумерках, которые мало-помалу окрашивают разные предметы и сидящую среди них человеческую фигуру. Темнота эта происходит не извне, она таилась здесь целый день и теперь, дождавшись своего часа, распространилась по всему дому. Правда, лицо судьи, суровое и странно бледное, еще виднеется в воцарившемся сумраке. Наконец становится не видно никакого окна, никакого лица. Непроглядная, беспредельная темнота все уничтожила. Куда же делся наш мир? Он разрушился, он исчез у нас из виду, и мы посреди хаоса слышим только свист и завывание бесприютного ветра.
Неужели не слышно больше никаких звуков? Слышны ужасные — а именно тиканье часов, которые судья держит в руке в тех пор, как Гепзиба ушла позвать Клиффорда. Эти маленькие, спокойные, никогда не останавливающиеся удары пульса времени в оцепенелой руке судьи Пинчона ужасают своей регулярностью. Как завывает ветер! В эту ночь он разгулялся по дому, как музыкант, играющий на невидимых инструментах. Но посмотрите, как странно озарилась вдруг комната с застывшей в ней фигурой лучами месяца, который появился на небе. Эти лучи освещают бледные, неподвижные черты лица судьи и сверкают на часах. Циферблат не виден под его рукой, но городские часы уже пробили полночь.
Об этом времени ходят разные истории, правда, они так нелепы, что не ужаснули бы и ребенка. Какой, например, смысл заключается в странной сказке, что будто бы в полночь все Пинчоны собирались в этой комнате? И для чего же? Для того чтобы посмотреть, на своем ли месте висит портрет их предка на стене, согласно его завещанию! Стоило ли для этого покойникам вставать из могил?
