И Вавасур поведал священнику об избранных. Признался, что давно о них знал, но молчал, надеясь спасти своего друга Уильяма Эксмью. Однако теперь ему ясно, что именно помощник настоятеля Сент-Бартоломью ими и заправляет. При этом барристер ни разу не упомянул общества под названием «Доминус». Ни один священник не должен был знать, как именно «Доминус» подстрекал народ к беспорядкам и осквернению святынь, чтобы под шумок передать трон новому королю, — ведь такое признание было бы равносильно предательству, ибо раскрывало бы самые сокровенные тайны Генри Болингброка. А гнев нового короля сулил одно: смерть.
В то утро, когда Вавасур, оседлав коня, отправился в Вестминстерский зал на заседание, у него и мысли не было исповедоваться. Но возле здания капитула к нему наперерез бросился с криком ученый книжник Эмнот Халлинг:
— Враги завлекли вас в свои сети, но вы этого не видите!
Вавасур натянул поводья, конь стал.
— Как это понимать?
— Клянусь, сэр Майлз, это чистая правда. Один человек плетет против вас заговор.
— Ты серьезно или шутишь?
— Еще как серьезно: речь идет о жизни и смерти. Барристер сделал движение, будто собрался развернуть коня.
— Либо вы меня выслушаете, либо я пойду своей дорогой, — твердо сказал Халлинг.
— Погоди. О ком ты толкуешь?
— Об Уильяме Эксмью.
— Об Эксмью? Он же…
— Член вашего тайного собрания? Я так и думал. Барристер спешился. Теперь Эмнот Халлинг догадался, что связывало Эксмью с участниками того ночного сборища в круглой башне.
— Ничего плохого в товарищеских отношениях нет, — произнес Вавасур. — А каждое доказательство должно быть подтверждено самое меньшее двумя свидетелями.
— Знаю, вы глубоко изучили законы, но истина лежит еще глубже. Эксмью поручил мне умертвить вас ядом. Он вам не доверяет, опасается, что вы выдадите его secreta secretorum.[114]
— Лев всегда подкарауливает добычу в засаде.
— Он не лев. Он — улыбчивый лицемер, прячущий под сутаной нож. Мысли и мечты у него черные. Уж я-то знаю.
— Скажи-ка мне вот что. Ты сам принадлежишь к избранным?
— Стало быть, вам о нас известно? — в ответ барристер молча закивал головой. — Это затея Эксмью. Он все время подыгрывал и тем, и другим.
Халлинг понял, что его подозрения оправдываются: по распоряжению неких высокородных персон Эксмью с самого начала вел избранных в ловушку и очень скоро их предаст. Испугался Халлинг и за собственную жизнь. Если он прикончит Вавасура, его самого обвинят в тяжком преступлении и возьмут под стражу. В любом случае победа будет за Эксмью.
— Ответь мне на один вопрос: зачем ему добиваться моей смерти?
— Он подозревает, что вы как-то связаны с неким болтливым лекарем по имени Гантер. Во всяком случае, так я понял из его слов.
— Но лекарь-то мертв, — обронил Вавасур.
— Что?! Откуда вы знаете?
— Его тело выловили из Флита; голова вся в синяках от жестоких побоев.
— Не может быть! А кто нашел?
— Труп привезли из Кентистона на лошади. Коронер его легко опознал. Лекарь же был связан со всеми, кто занимается расследованием смертных случаев. Раньше он потрошил многих, а теперь сам выпотрошен, — не без удовлетворения заключил барристер.
— Его дух оставил телесную оболочку?
— Молодые умники теперь так выражаются? — Не дожидаясь ответа, Вавасур добавил: — Тот, кто его угробил, исчез. Без следа.
— Поверьте, сэр, это дело рук Эксмью. Вот уж истинный злодей. Вину за убийство он, несомненно, постарается свалить на вас. Вы — человек умный, зрением, слухом, чутьем не обделены. Судите сами. Если он вознамерился вас уничтожить, лучшего способа не найти.
— Пока что я не знаю, где он, но доберусь до него непременно.
— Нет-нет. Прекратите с ним всякие сношения.
И тогда перепуганный, дрожащий за свою жизнь барристер решил рассказать про козни Эксмью духовнику Генри Болингброка. Добиться в ближайшее время аудиенции самого Болингброка он не надеялся, зато мог попросить Феррура передать королю все услышанное на исповеди. После чего Уильяма Эксмью вместе с другими избранными возьмут под стражу. А сам Вавасур, быть может, даже получит награду от нового короля за то, что вскрыл заговор. Что же до общества «Доминус», то о нем — ни слова, ибо таково, несомненно, желание монарха.
— Потому молю вас, святой отец, — прошептал барристер в конце исповеди, — запомните мои простые, неприкрашенные речи и донесите их до слуха нашего доброго господина Генри. В великой сумятице и позоре, в которые ввергли нас эти вероломные подлые людишки, я уповаю лишь на Бога.
— Я досконально расскажу все моему доброму господину, и, с Божьей помощью, он займется ими, да так, что им не поздоровится. В такие времена король должен знать, кто ему друг, а кто враг.
— Безусловно.
— Передам только ему, и никому другому. А ты что решил, Майлз Вавасур?
— Большего я сделать не в силах, стало быть — точка. Ставлю на этом крест.
— Но ты раскаиваешься?
— Всем сердцем каюсь, что выбрал в прошлом неверный путь, темный, неправедный, тяжкий и ведущий в никуда.
— Ты говоришь это от чистого сердца и с искренней верой?
— Можете повесить меня за ноги, если я лгу.
— Дай Бог душе твоей райского блаженства.
— Оно дорогого стоит, тут одним пенсом не отделаешься, — с облегчением промолвил барристер, не без труда вставая с колен.
— Однако ж пенс его напоминает, — во-первых, своей округлостью, которая символизирует вечность, а во-вторых, благословенным ликом короля, оттиснутым на этой монете. — Священник запнулся. — Я имею в виду короля, вступающего в свои права.
— Как себя чувствует его милость?
— После триумфа в парламенте я государя Англии еще не видел. Но будь покоен. Когда поговорю с ним, сразу извещу тебя, как обстоят дела. — Священник едва слышно вздохнул при мысли о том, как на самом деле обстоят дела в этом мире, и тоже поднялся с колен. — По городу ходи с осторожностью. И прихватывай с собой надежного человека. Эксмью пока что не нашли. Возможно, порок еще разгуливает на воле. Известно, веером туман не рассеешь. И ради бога, не забудь: от «избранных» тоже добра ждать не стоит. Они могут тебе немало навредить.
— Благодарение Богу, святой отец, сейчас я чувствую себя сильнее, чем прежде. Я обрел то, чего страстно желал.
— Что именно?
— Раскаяние.
— То Святой Дух помазал тебя Господним елеем.
— Я смою прегрешения покаянными слезами.
— Когда кающийся плачет, вспоминая грехи свои, они ему прощаются. Прежде ты ведь плакать не мог, душа твоя была не способна скорбеть, она иссохла, точно бесплодная земля.
— Но я по-прежнему опасаюсь, что мои слова будут неверно истолкованы. Слишком долго я взирал на их черные дела. Эксмью вероломен.
— Кто может положить предел злоязычию?
— Многие будут трепать языком, их не остановишь ничем. Вода камень точит, размывает в песок.
— Ты сам заговорил о камнях. Скинь же каменную ношу. Если взваливаешь на себя непосильный груз, можно и надорваться.
— Тогда, святой отец, даруйте мне то, за чем я сюда пришел. Отпущение грехов.
Священник вновь вздохнул и откинул капюшон. Теперь они стояли лицом к лицу. Феррур пристально глянул на Вавасура, губы его шевельнулись, будто от жажды, и он тихим голосом наложил на барристера епитимью; Вавасур зарыдал в голос. Священник размашисто перекрестил ему лоб.
— Ego te absolvo…[115] — начал он; тем временем Вавасур творил покаянную молитву.
Когда обряд был завершен, священник взял барристера под руку:
— Бог даст, все обойдется. Пойдем на воздух. — Они вышли из часовни и зашагали по мощеному двору. — Какая громадная сегодня луна, храни ее Бог.
Барристер не откликнулся. Он был поглощен мыслями о епитимье, которая вынудит его уйти под чужеземные небеса: взвесив великие грехи, совершенные Майлзом Вавасуром, Джон Феррер велел ему бросить нажитое добро и тем же месяцем отправиться в паломничество в Иерусалим. Во время долгого странствия он обязан будет просить милостыню на пропитание, поскольку выйдет в путь в одном лишь рубище, с посохом и пустой котомкой.
Исповедь Вавасура привела священника в подлинный ужас. Долгое молчание барристера о происходящем заставило бы любого добропорядочного представителя власти усомниться в его искренности. Феррур и раньше слышал про избранных, поскольку вести об этих отъявленных еретиках доходили даже до Антверпена и Кёльна. Но о том, что они завелись и в Лондоне, он не подозревал. И никто не знает, как зовут вероотступников и сколько их. А ведь они наверняка заловили в свои сети немало наивных душ! Эксмью, это исчадие ада, будет проклят на веки веков. И отчего Господь позволяет таким нечестивцам и еретикам действовать, как им заблагорассудится? Или все идет как идет по Его предначертанию? Но если всему заранее назначен свой час, тогда, выходит, даже милость Господня не может ничего исправить. Человек обречен на вечные муки. Когда-то Феррур сказал Генри Болингброку, что путеводной звездой, которая взошла на востоке и привела трех волхвов к Иисусу, была, наверно, их святая вера, воспринятая ими при крещении. «Таинство крещения вполне можно назвать восточным, ибо пришло оно с востока, где встает солнце; и первый день благодати наступил для них после ночи первородного греха», — объяснял он мальчику. Но теперь всё словно погрузилось в сумрак, стало неясным, расплывчатым. Что, если и грех — от Бога, Творца всего сущего? Тогда, возможно, избранные тоже вышли из Его рук. Он сам сотворил проклятые души.
