Присяжные понимали, что во всем этом есть какая-то тайна; но они были убеждены, что тайна эта создана самими подсудимыми, которые чего-то не договаривают в силу личных и в высшей степени важных соображений.
Господин де Гранвиль, которому становилось ясно, что тут кроются какие-то махинации, поднялся со своего места; он был явно удручен — и не столько новыми данными, сколько тем, что, как видно, у присяжных уже сложилось определенное убеждение. Адвокат, пожалуй, даже превзошел свою речь, произнесенную им накануне: вторая его речь была еще более логичной и сжатой, чем первая. Но он чувствовал, что его пыл наталкивается на холод и неприязнь присяжных: слова его не достигали цели — и он это понимал. Положение страшное, леденящее! Он обратил внимание суда на то, что освобождение сенатора, совершившееся как по волшебству и, уж конечно, без участия кого-либо из подсудимых или Марты, лишь подтверждает его первоначальные предположения. Нет никакого сомнения в том, что вчера подсудимые могли рассчитывать на оправдание, и если, как предполагает обвинение, от них зависело держать взаперти или выпустить сенатора, то они освободили бы его лишь после приговора. Он старался доказать, что нанести им этот удар могли только какие-то скрытые враги.
Странное дело! Г-н де Гранвиль заронил сомнение в душу общественного обвинителя да судей, а присяжные слушали его только по обязанности. Даже публика, обычно расположенная к подсудимым, была убеждена в их виновности. Мысли создают особую действенную атмосферу. В зале суда мысли толпы тяготеют над судьями и присяжными — и наоборот. Убеждаясь в настроении умов, которое всегда легко осознать или почувствовать, защитник закончил свою речь с какой-то прямо лихорадочной восторженностью, вызванной силою глубокого убеждения.
— От имени подсудимых я заранее прощаю вам роковое заблуждение, которое уже нельзя будет рассеять, — воскликнул он. — Все мы являемся здесь игрушкой в руках каких-то неведомых и коварных сил. Марта Мишю стала жертвою гнусного вероломства, и общество убедится в этом, но будет уже поздно.
Борден избрал своим орудием показания сенатора и потребовал оправдания подсудимых.
Председатель сделал резюме прений с тем бóльшим беспристрастием, что присяжные и без того уже были явно убеждены. Он даже склонил чашу весов в сторону обвиняемых, упирая на показания сенатора. Это благожелательство отнюдь не могло поколебать успех обвинения. В одиннадцать часов вечера, на основании ответов, данных присяжными на поставленные им вопросы, суд приговорил Мишю к смертной казни, господ де Симезов к двадцати четырем годам, а двух д'Отсэров к десяти годам каторжных работ. Готар был оправдан. Все присутствующие остались в зале суда, чтобы видеть, как будут держать себя пятеро осужденных в ту роковую минуту, когда, явившись в суд свободными, они узнают о своем осуждении. Четверо молодых людей взглянули на Лорансу, которая обратила к ним сухой, горящий взор, подобный взору мученицы.
— Она плакала бы, если бы нас оправдали, — сказал брату младший Симез.
Никогда еще осужденные не встречали несправедливого приговора с таким спокойствием и достоинством, как эти пять жертв чудовищной интриги.
— Наш защитник простил вас! — проговорил старший Симез, обращаясь к судьям.
Госпожа д'Отсэр заболела и три месяца пролежала в особняке де Шаржбефа. Г-н д'Отсэр мирно возвратился в Сен-Синь, но его точило горе, от которого стариков, в отличие от молодежи, ничто не может отвлечь; он часто задумывался, и это доказывало аббату, что несчастный отец не в силах примириться с роковым приговором. Марту судить не пришлось: 'через три недели после осуждения мужа она умерла в тюрьме на руках у Лорансы, заботам которой и поручила своего сына. Вскоре после того как распространилась весть о приговоре, произошли политические события чрезвычайной важности; они изгладили из памяти людей этот процесс, и о нем перестали говорить. Общество подобно океану: после бури оно снова становится тихим, возвращается в свои берега, стирая следы бедствия беспрестанным движением всепоглощающих интересов.
Не обладай Лоранса исключительной твердостью духа и не будь она убеждена в невиновности кузенов, она не снесла бы этого горя; но она вновь показала все величие своего характера, она поразила г-на де Гранвиля и Бордена той внешней невозмутимостью, которую придают благородным натурам великие несчастья. Она заботилась о г-же д'Отсэр, ухаживала за ней, притом каждый день проводила два часа в тюрьме. Она заявила, что когда кузенов сошлют на каторгу, один из них станет ее мужем.
— На каторгу! — воскликнул Борден. — Но, мадмуазель, теперь надо думать о том, как испросить у императора помилование.
— Помилование? У какого-то Бонапарта? — с негодованием воскликнула Лоранса.
Старый прокурор был так ошеломлен словами Лорансы, что очки соскочили у него с носа; он подхватил их на лету и уставился на молодую девушку, которая в тот миг казалась ему зрелой женщиной; тут он до конца понял этот характер, понял, на что она способна, и, взяв маркиза де Шаржбефа под руку, сказал:
— Маркиз, едемте скорей в Париж и спасем их без ее участия!
Кассационная жалоба господ де Симезов, д'Отсэров и Мишю была первым делом, которое предстояло рассмотреть кассационному суду. Торжества по случаю учреждения этого суда, к счастью, задерживали его решение.
В конце сентября, после трех заседаний, когда были выслушаны речи защитника и главного прокурора Мерлена, который сам выступил по этому делу, кассационная жалоба была отклонена. В Париже тогда был только что учрежден имперский суд и г-н де Гранвиль назначен помощником главного прокурора, а так как департамент Об входил в юрисдикцию этого суда, то г-н де Гранвиль мог в недрах своего министерства похлопотать за осужденных; он настойчиво просил за них своего покровителя Камбасереса. На другой день после решения кассационного суда Борден и г-н де Шаржбеф приехали к г-ну де Гранвилю в его особняк в квартале Марэ, где он вкушал радости медового месяца, ибо тем временем успел жениться. Несмотря на все перемены, произошедшие в жизни бывшего адвоката, он был глубоко огорчен отказом кассационного суда, и г-н де Шаржбеф понял, что молодой помощник прокурора по-прежнему верен интересам своих бывших подзащитных. Иные адвокаты, — так сказать, мастера своего дела, — относятся к процессам, которые они ведут, словно к возлюбленным. Но случаи такие редки, не полагайтесь на них! Оставшись в кабинете наедине со своими бывшими клиентами, г-н де Гранвиль сказал маркизу:
— Не дожидаясь вашего посещения, я уже пустил в ход все свое влияние. Не думайте спасти Мишю, иначе вы не добьетесь помилования господ де Симезов. Нужна жертва.
— Боже мой! — воскликнул Борден, показывая молодому прокурору три прошения о помиловании. — Как же я могу изъять прошение вашего бывшего подзащитного? Разорвать эту бумагу — значит снять с него голову.
Он протянул ему лист с подписью Мишю; г-н де Гранвиль взял бумагу и посмотрел на нее.
— Уничтожить ее мы не можем, но знайте: если вы будете просить все, то не получите ничего.
— А успеем мы переговорить с Мишю? — сказал Борден.
— Успеете. Распоряжение о казни дается главной прокуратурой, и мы можем предоставить вам несколько дней отсрочки. Людей убивают, — добавил он с какой-то особой горечью, — но при этом строго соблюдаются все формальности, особенно в Париже.
Маркиз де Шаржбеф уже справился у верховного судьи, и полученные им разъяснения придавали еще больший вес мрачным словам г-на де Гранвиля.
— Мишю не виновен, я знаю это, я это утверждаю, — продолжал прокурор, — но что я могу сделать один против всех? К тому же примите в соображение, что теперь я вынужден молчать. Моя обязанность — воздвигнуть эшафот, чтобы на нем обезглавили моего бывшего подзащитного.
Господин де Шаржбеф слишком хорошо знал Лорансу и был уверен, что она ни за что не согласится спасти своих кузенов за счет Мишю. Поэтому маркиз предпринял еще одну попытку. Он решил добиться приема у министра иностранных дел и узнать, нельзя ли что-либо сделать при помощи высших дипломатических кругов. Он взял с собою Бордена, — тот был знаком с министром и даже оказал ему несколько услуг. Старики застали Талейрана погруженным в созерцание пылающего камина; он сидел, вытянув ноги, поддерживая рукою голову и облокотившись на стол; на полу лежала газета. Министр только что прочел о решении кассационного суда.
— Садитесь, пожалуйста, маркиз, — сказал министр. — А вы, Борден, — добавил он, указывая ему место за столом, против себя, — пишите:
«Государь,
Мы, нижеподписавшиеся четыре дворянина, осужденные, но не виновные, только что узнали, что вынесенный нам приговор утвержден кассационным судом Вашего Величества.
Теперь только Вы, Ваше Императорское Величество, можете помиловать нас. Мы просим о Вашем Августейшем милосердии лишь ради того, чтобы получить возможность пожертвовать своею жизнью, сражаясь под знаменами Вашего Величества, и имеем честь уверить Ваше Величество в нашем глубочайшем благоговении...» и так далее.
