Разве не стоит ночное явленье возлюбленной Наили
Страданий, что столь легко претерпеть?
…вы, естественно, поняли, это из Наили,[57] и, прочитав стихи с чванливым видом, будто это его стихи, и надрывая глотку, как петух, толстяк стал читать еще:
Я пьян, не могу постигнуть, и все для меня одно:
Кто — я. что такое мир и кто наливает вино.
…чье это — не знаю, добавил он, из «Путешествий» Эвлии Челеби, а Джейлян стоит с открытым ртом и с улыбкой смотрит на толстого, как бочка, алкоголика-любителя османской словесности и готовится слушать еще, и я, чтобы брат не продолжал читать дальше, прошу его: братец, дай, пожалуйста, ключи от машины, мы уезжаем, а он ответил: ай-ай, сударь, только при одном условии, девица-красавица ответит на один мой вопрос: если я не понимаю, что такое мир, то тогда скажите, пожалуйста, вы, Джейлян-ханым, Джейлян ее зовут, да, какое красивое имя, Джейлян-ханым, скажите, пожалуйста, что такое мир, о чем говорит все, что мы видим: деревья, небо, звезды и эти пустые бутылки на столе, что вы скажете, спрашивает он, а Джейлян ласково и нежно посмотрела на него, но ничего не ответила, а потом смутилась, и ее взгляд будто говорил: ты знаешь лучше меня, а я, чтобы мой пьяный брат опять не начал стихи читать, сказал: надо же, у Бабушки все еще свет горит, и мы все подняли головы и посмотрели наверх и подумали об этом, а потом я сказал: поехали, Джейлян, и мы сели в пластмассовый «анадол», я завел мотор и поехал, и тут представил, что Джейлян думает об этом саде, где пахнет кладбищем, о сгнившем доме, пьяном толстяке, моем брате, и обо мне, и от страха у меня волосы встали дыбом, да, уж наверняка она думает, что только тот, у кого такой дом, такая машина и такая семья, может по ночам нападать на девушек на пляже, потому что у такого человека вообще никого нет, но нет, Джейлян, я хочу тебе рассказать обо всем, но времени нет, вот мы возвращаемся к Турану и все остальным, нет, ты должна меня выслушать, подумал я, и я повернул и направил машину к холму, и когда Джейлян спросила: куда мы, я сказал, давай немного воздухом подышим, и она ничего не сказала, и вот мы едем, а я думаю, что сейчас обо всем ей расскажу, но так как не знаю, с чего начать, только лишь Давлю на газ, быстро спускаясь с холма, потом начинается подъем на новый холм, но я так и не смог заговорить, даже когда мы уже спускались с него вниз, но зато так давил на газ, что «анадол» начал дрожать и кряхтеть, Джейлян тоже молчит, ну ладно тогда, я еще поднажал, на резком повороте машину занесло, но Джейлян опять ничего не сказала, мы выехали на трассу Стамбул-Анкара, и, глядя на проезжающие мимо машины, я просто так предложил: ну что, прижмем кого-нибудь, а Джейлян ответила: нет уж, давай вернемся, ты очень пьян; ладно, ты что, избавиться от меня хочешь, хотя бы выслушай меня, я хочу тебе рассказать кое-что, подумал я, я все тебе расскажу, ты поймешь меня, я хороший парень, и пусть я небогат, но зато очень хорошо знаю, что вы все думаете и по каким правилам живете, я такой же, как и вы, Джейлян, и хочу тебе рассказать обо всем этом, но, пока готовлюсь рассказать, мне все это начинает казаться ужасно пошлым и лицемерным, и тогда я не могу ничего, кроме как жать на газ, ну хотя бы посмотри, что я вовсе не негодяй, потому что негодяи — трусы, а я ничего не боюсь, смотри, я еду на этой гнилой машине со скоростью сто тридцать, видишь, тебе страшно, может быть, мы погибнем, я еще сильнее давлю на газ, сейчас дорога пойдет вниз, и мы взлетим и погибнем, и после моей смерти одноклассники устроят в мою память турнир по покеру в школьной спальне, на деньги, которые они выиграют у всяких богатых ублюдков, поставьте мне хотя бы памятник из мрамора, ослы чертовы, я еще сильнее нажал на газ, но Джейлян все равно молчала, и я тогда подумал, что моя смерть и в самом деле рядом, как вдруг, господи, я увидел пешеходов с какими-то банками в руках, вразвалку шагавших посреди дороги, как по пляжу, я в панике нажал на тормоз, машину развернуло боком, и она заскользила, как на лыжах, нас понесло прямо на них, и тут они разбежались в стороны, а машина еще немного проскользила и вылетела на поле, и, обо что-то ударившись, встала, мотор заглох, мы услышали пение цикад, и я спросил — Джейлян, ты испугалась, с тобой все в порядке, а она ответила: да, нормально, мы их чуть было не задавили, и тут, вспомнив про банки с краской, я понял, что они — анархисты и пишут лозунги на стенах, и так как у меня совершенно не было сейчас желания общаться здесь с этими тремя бродягами — как ты братец, осторожнее, чего ты такой невнимательный, — то я решил немедленно завести машину, но она не заводилась, я попробовал еще раз, слава богу, наконец завелась, я стал газовать то назад, то вперед, чтобы выехать на дорогу, и в это время трое бродяг дошли до машины и начали осыпать нас ругательствами, я сказал Джейлян: запри двери, и продолжаю подавать машину взад-вперед, они в это время знай осыпают нас бранью, и кажется, один из этих придурков ударил по машине, а потом закричал, и они начали лупить кулаками по машине все вместе, но вы опоздали, кретины, я уже выехал на дорогу, все, слава богу, мы в безопасности, и дальше по дороге мы увидели тех, кто продолжал писать на стенах: Новый квартал — могила коммунистов, Спасем пленных турок, вот молодцы, хотя бы не коммунисты, и мы уехали оттуда, а я спросил Джейлян: ты испугалась, она ответила: нет, и мне захотелось еще немного поговорить с ней и об этом, но она отвечала односложно, на обратном пути мы молчали, ехали, почти ни о чем не разговаривая, и когда я наконец припарковал машину перед домом Турана, Джейлян сразу выскочила из нее и убежала в дом, а я пошел осмотреть машину — ничего с ней не случилось, лучше бы мой толстяк брат потратил те деньги, которые он в месяц тратит на ракы, на замену лысой резины, и тогда бы мы не вылетели с дороги, но ничего, мы дешево отделались, я вошел в дом и увидел всех их, все обкурились и разлеглись, развалились по креслам, диванам и полу, лежат в полуобморочном состоянии, как будто ждут чего-то, смерти или похорон, или завершения чего-то более важного, но так как они не знают, чего именно, они чувствуют, что нет никакой надежды, но не потому, что не знают, а потому, что их путают, да, пугают все эти дома, катера, машины, заводы и вещи, принадлежащие им, они потеряли всякую надежду и впустую ждут чего-то, а чего — сами не знают, вот Мехмед очень медленно и осторожно вытаскивает изо рта косточки от черешни, как будто это самое важное, что можно сделать в этом мире, и внимательно бросает их на голову Тургаю, терпеливо обругивая каждую косточку, а Тургай растянулся на мокром полу и беспомощно стонет, и я вижу лужи воды на полу — из шланга, просунутого в комнату через окно, все еще течет вода, и еще лужи разлитой выпивки и блевотины, и еще я вижу, что Зейнеб уснула, Фафа застывшим взором уткнулась в журнал мод, Хюлья осыпает мелкими поцелуями голову Турана, храпевшего рядом с открытым ртом, а другие, с сигаретами во рту, слушают рассказ Джейлян о нашем приключении, и тогда я не могу понять, что мне теперь надо делать и думать, как, для чего и почему, все у меня путается, и, поняв, что я теперь не понимаю ничего, я валюсь в одно из кресел, и Фафа, подняв голову от журнала, говорит: ребята, солнце встает, давайте сделаем что-нибудь, поехали супа поедим, поехали рыбу ловить, давайте, ребята, давайте, давайте.
— Вы успели запомнить номер машины? — спросил Мустафа.
— Белый «анадол», — сказал Сердар. — Узнаю его, если еще раз увижу.
— Ты разглядел тех, кто был внутри?
— Парень с девчонкой, — сказал Яшар.
— Лица разглядели? — спросил Мустафа.
Никто ничего не сказал, и я тоже: ведь я узнал Метина, но была ли рядом с ним ты, Нильгюн, я не понял. Этим ранним утром вы чуть не задавили нас… Мне не хотелось думать о возможном продолжении, когда я услышал, какими ругательствами осыпают вас наши. Я всего лишь пишу большие буквы на стенах и просто выполняю свои обязанности. Сердар, Мустафа и новички теперь ничего не делают, а только сидят по углам и курят, а я — смотрите на меня, — я продолжаю писать на стенах о том, что будет здесь коммунистам: могила им здесь будет, да, могила!
— Ладно, ребята, хватит уже, — сказал вскоре Мустафа. — Завтра ночью продолжим. — Он немного помолчал и похвалил меня: — Молодец! Хорошо поработал!
Я не ответил. Остальные зевают.
— Но завтра утром чтоб пришел туда! — сказал он. — Посмотрю, что будет делать девчонка…
Я опять ничего не ответил. Когда все разошлись, я побрел домой, читая наши надписи на стенах, и думал: в машине рядом с Метином сидела ты, Нильгюн? Откуда вы возвращались? Может, Бабушка у них заболела, и вы с Метином искали лекарство… А может быть, просто гуляли на рассвете, вас ведь никогда не разберешь… Что вы делали? Завтра утром спрошу у тебя. А потом я вспомнил про Мустафу, и мне стало страшно.
