— Видишь того, у которого голова, как колено?
— Да.
— Вот, это ученый от рождения.
— Папа говорит, что он делает золото, — сказал другой.
— Каким местом — этим или вот этим? — прибавил третий, показывая насмешливо на ту часть тела, которую гак часто показывают друг другу школьники в знак презрения.
Самый маленький из кучки детей, который держал в руке корзиночку, полную провизии, и слизывал масло с хлеба, простодушно подошел к скамейке и сказал Лемюлькинье:
— Правда, что вы делаете жемчуг и алмазы?
— Да, солдатик, — ответил Лемюлькинье, улыбнувшись и потрепав его по щеке, — дадим тебе, когда станешь ученым.
— Ах! и нам! и нам! — воскликнули все.
Дети подлетели, как стая птиц, и окружили обоих химиков. Валтасар, глубоко погруженный в мысли, от которых отвлекли его эти крики, вдруг с таким изумлением посмотрел вокруг, что все рассмеялись.
— Смотрите, шалуны, уважать великого человека! — сказал Лемюлькинье.
— Уважать неряху? — закричали дети. — Вы колдуны… Да, колдуны! Старые колдуны! колдуны! вот вы кто!
Лемюлькинье встал и пригрозил детям палкой, они рассыпались во все стороны, подбирая на бегу комки грязи и камни. Какой-то рабочий, завтракавший в нескольких шагах, увидав, что Лемюлькинье поднял палку; подумал, что он хотел избить детей, и поддержал их страшными словами:
— Долой колдунов!
Дети, чувствуя, что у них есть опора, пустили свои снаряды и попали в обоих стариков, как раз когда граф де Солис показался в конце площади в сопровождении слуг Пьеркена. Не так быстро они подошли, чтобы помешать детям забросать грязью великого старца и его лакея. Удар был нанесен. Валтасар, до тех пор сохранявший се свои способности благодаря чистоте нравов, свойственной ученым, чьи страсти укрощены жаждой открытий, постиг внутренним чутьем разгадку этой сцены; его дряхлое тело не выдержало ужасного удара, нанесенного самым высоким его чувствам, он упал, пораженный параличом, на руки Лемюлькинье, который и отнес его на носилках домой, сопровождаемый обоими зятьями и их слугами. Никакая сила не могла помешать населению Дуэ итти вслед за носилками старика до самых дверей его дома, где находились Фелиция с детьми, Жан, Маргарита и Габриэль, уведомленный сестрой о ее приезде и приехавший с женой из Камбрэ. Ужасным зрелищем было возвращение домой старика, который не так боялся смерти, как того, что дети проникли в тайну его нищеты. Тотчас же поставили ему кровать посреди залы; всяческая помощь была оказана Валтасару, и к концу дня состояние его позволяло надеяться, что он останется в живых. Как ни искусно боролись с параличом, Клаас надолго впал почти в детство. Хотя удалось постепенно ослабить паралич, его действие все же сказывалось на языке, пораженном сильнее всего, — может быть потому, что гнев сосредоточил здесь все силы старика в тот момент, когда он собирался бранить детей.
Эта сцена возбудила в городе всеобщее негодование. По некоему до сих пор неизвестному закону, управляющему чувствами толпы, все горожане вдруг перешли на сторону Клааса. В одно мгновение он сделался великим человеком, вызвал восхищение и приобрел всеобщее сочувствие, в котором ему отказывали накануне. Все восхвалили его терпение, волю, мужество и гений. Власти решили сурово наказать участников этой проделки, но беду уже нельзя было поправить. Семейство Клаасов само просило замять дело. Маргарита приказала обставить залу, голые стены которой вскоре были затянуты шелком. Когда через несколько дней после происшествия способности вернулись к старому отцу и он увидал, что опять его окружает изящная обстановка и все необходимое для счастливой жизни, он знаком дал понять, что догадался о приезде Маргариты, — и в ту же самую минуту она вошла в залу; увидав ее, Валтасар покраснел, и хотя он не заплакал, глаза его увлажнились. Холодными пальцами сжал он руку дочери и вложил в это пожатие все чувства и все мысли, которых не мог уже высказать. То было нечто святое и торжественное, — последнее «прости» ума, еще живого, сердца, еще одушевленного чувством благодарности. Истощив силы на бесплодные попытки, устав от борьбы с гигантской проблемой, впав в отчаяние, обреченный на безвестность в памяти потомства, великий человек должен был вскоре кончить жизнь; все дети окружили его с глубоким почтением, глаза его могли отдохнуть на образах изобилия, богатства, на трогательной картине его прекрасной семьи. Умиленность светилась постоянно в его взглядах, которыми он мог выражать свои чувства; глаза его вдруг приобрели такое разнообразие выражения, как будто получили дар светового, легко понимаемого языка. Маргарита заплатила долги отца и в несколько дней убрала дом Клаасов со всей современной роскошью, устранявшей какие бы то ни было предположения об упадке. Она не покидала изголовья Валтасара, стараясь угадывать все его мысли и исполнять малейшие желания. Несколько месяцев прошло в смене ухудшений и улучшений, свидетельствующих у стариков о борьбе между жизнью и смертью. Каждое утро дети собирались около отца, весь день оставались в зале, обедали у постели больного и уходили, только когда он засыпал. Среди всех развлечений, какие старались ему доставить, больше всего ему нравилось чтение газет, которые, в связи с политическими событиями, сделались очень интересны. Де Солис читал ему вслух, а Клаас внимательно следил за чтением.
В конце 1832 года Валтасар провел ночь чрезвычайно трудную, так что сиделка, испугавшись внезапной перемены в больном, позвала г-на Пьеркена доктора; действительно, доктор счел нужным не покидать больного, каждую минуту опасаясь, как бы он не скончался от внутреннего кризиса, принявшего характер агонии.
Старик невероятно сильными движениями старался стряхнуть с себя оковы паралича; он желал говорить и шевелил языком, будучи не в состоянии издать ни звука; мысли летели из его пылающих глаз; сведенные черты лица выражали неслыханную боль; в отчаянии двигались пальцы, пот выступал крупными каплями. Утром дети пришли поцеловать отца, чтобы выразить свою любовь, которую каждодневные опасения близкой смерти делали все жарче и живее; но он не проявил удовольствия, какое обычно доставляли ему такие знаки нежности. Пьеркен позвал Эммануила, который поспешил распечатать газету, чтобы попробовать, не внесет ли чтение перемены во внутренний кризис, мучивший Валтасара. Развернув лист, он увидал слова: Открытие Абсолюта, живо его поразившие, и прочел Маргарите заметку, где говорилось о судебном процессе по поводу того, что один знаменитый польский математик продал секрет Абсолюта. Хотя Маргарита просила не читать заметку отцу и Эммануил прочел шопотом это сообщение, все же Валтасар услыхал.
Умирающий вдруг приподнялся на обеих руках и бросил на испуганных детей взгляд, как молния поразивший всех; волосы, еще уцелевшие у него на затылке, зашевелились; морщины дрогнули; лицо загорелось внутренним огнем, одушевилось, приняв возвышенное выражение; он поднял сведенную яростью руку и громовым голосом крикнул знаменитое слово Архимеда: «Эврика!» (Я нашел.) А затем его бессильное тело тяжело рухнуло на постель, и с ужасным стоном он умер; но пока врач не закрыл его сведенных конвульсией глаз, в них можно было видеть сожаление о том, что он так и не мог передать науке запоздалую разгадку тайны, с которой сорвала покрывало лишь костлявая рука Смерти.
Париж, июнь — сентябрь 1834 г.
Первое издание «Поисков Абсолюта» вышло в 1834 году, произведение было разбито на семь глав, носивших названия: «Дом Клаасов», «История фламандского семейства», «Абсолют», «Смерть матери», «Преданность молодежи», «Отец в изгнании», «Абсолют найден». В 1845 году Бальзак включил повесть в XIV том «Человеческой комедии» (I том «Философских этюдов»). В этом издании деление на главы отсутствовало.
В «Поисках Абсолюта» Бальзак разрабатывает проблему, встречающуюся и в других его произведениях: развитие страсти, всецело овладевающей человеком, поглощающей все другие его чувства и привязанности.
Однако герой романа Клаас во многом отличается от образов людей, одержимых единой страстью, которые выступают в других произведениях Бальзака 30-х годов (Гобсек, Гранде, Горио). Гобсек или Гранде — обуреваемы маниакальной жаждой стяжательства, Клаас же в оплощает в себе дух исканий, стремление к овладению тайнами природы.
Но общественный порядок враждебен гармоническому развитию личности, трагедия Клааса в том, что он не может быть одновременно и великим ученым и примерным семьянином, хранящим и приумножающим свои богатства. Он обречен на мучительное одиночество, на посто янную борьбу с самыми дорогими для него людьми. В их глазах он безумец, расточитель, преступник.
