— Но все-таки есть шанс встретить человека, кото рый поймет…
Деревенские жители лучше, — перебил его парень. — Прошлой ночью меня бесплатно пустили в коровник, и я спал вместе с коровами, а сегодня утром меня разбудил фермер, напоил чаем и дал монетку, потому что я маленький. Конечно, мне повезло; а в Лондоне — суп на набережной по ночам и полицейские, которые гонят тебя отовсюду.
— Прошлой ночью я свалился на обочине и заснул прямо там. Удивительно, что вообще не умер, — сказал бродяга.
Парнишка окинул его внимательным взглядом.
— Откуда ты знаешь, что не умер?
— Я этого не чувствую, — после паузы ответил бродяга.
— Вот что я тебе скажу, — сиплым голосом произнес парень, — таким людям, как мы, этого не избежать, если мы захотим. Вечно голодные, холодные, уставшие как собаки, и все время в пути. И все же, если кто-то предложит мне уютный дом и хорошую работу, мне станет тошно. Я кажусь тебе сильным? Знаю, я слишком маленький для своего возраста, но я шатаюсь уже шесть лет, и думаешь, я жив? Я утонул, купаясь в Маргейте, меня убил цыган — воткнул гвоздь прямо мне в голову; два раза я замерзал, как ты прошлой ночью, и тем не менее я иду сейчас здесь, иду в Лондон, чтобы снова уйти оттуда, потому что ничего не могу с этим поделать. Жив! Говорю тебе, нам этого не избежать, если мы захотим.
Парнишка замолчал, разразившись приступом кашля, и бродяга остановился, дожидаясь его.
— Возьми пока мое пальто, парень, — предложил он. — У тебя ужасный кашель.
— Иди к черту! — сердито отмахнулся парень, затягиваясь сигаретой. — Со мной все в порядке. Я говорил тебе о дороге. Ты еще не втянулся, но скоро сам все поймешь. Мы все мертвы, все, кто бродит по дорогам, мы все устали, но не можем с нее сойти. Летом вокруг такие приятные запахи — пыли и сена, а в жаркий день ветер нежно гладит тебя по лицу; знаешь, как здорово проснуться ранним утром в сырой траве. Не знаю, не знаю… — внезапно он покачнулся, и бродяга едва успел подхватить его.
— Я болен, — прошептал парнишка, — болен… Бродяга огляделся вокруг, но не заметил домов, куда можно было бы обратиться за помощью. Он стоял посреди дороги, поддерживая парня, и с сомнением смотрел по сторонам. Вдруг вдалеке мелькнули фары, и вскоре к ним подкатила машина.
— Что случилось? — спокойно спросил водитель, останавливая автомобиль. — Я врач.
Он внимательно осмотрел парня и послушал его затрудненное дыхание.
— Пневмония, — поставил диагноз он. — Я подвезу его до больницы, и вас тоже, если хотите.
Бродяга подумал о работном доме и покачал головой.
— Я лучше пойду пешком, — отказался он. Парень слегка поморщился, когда они усаживали его в машину.
— Я встречу тебя за Ригейтом, — пробормотал он. — Вот увидишь. — И машина скрылась из вида.
Все утро бродяга шлепал по тающему снегу, а днем попросил хлеба у дверей коттеджа и съел его в заброшенном коровнике. Там было тепло, и, насытившись, он заснул в стогу сена. Когда он проснулся, уже стемнело, и он снова поплелся по снежной слякоти.
Через три километра после Ригейта из темноты возникла хрупкая фигурка.
— Бродяжничаешь, папаша? — произнес хриплый голос. — Тогда я прогуляюсь с тобой немного, если ты пойдешь не очень быстро. В такое время дня идти одному довольно одиноко.
— Но как же пневмония?! — ошеломленно воскликнул бродяга.
— Сегодня утром я умер в Кроули, — ответил парень.
Ф. МЭРИОН КРОУФОРД. ВЕРХНЯЯ КОЙКА
Кто-то попросил принести сигары.
Мы сидели уже довольно долго, и разговор исчерпал себя; тяжелые гардины пропитались дымом, мозги пропитались вином, и стало совершенно очевидно, что, если никто не поднимет нам упавшее настроение, вечеринка неминуемо подойдет к своему естественному завершению, и мы, гости, быстро разойдемся по домам и уляжемся спать.
Все говорили о скучных и неинтересных вещах; вероятно, в их жизни не происходило ничего примечательного, поэтому им не о чем было рассказывать.
Джоунс во всех подробностях поведал нам о своих приключениях на охоте в Йоркшире.
Мистер Томкинс из Бостона пространно разглагольствовал о мероприятиях, благодаря которым железнодорожное управление Атчинсона, Топеки и Санта-Фе не только расширило свою территорию, подняло престиж департамента и умудрялось перевозить домашний скот, не доводя его до голодной смерти раньше даты доставки, но также успешно обманывало пассажиров, которые покупали билеты с иллюзорной верой в то, что названное управление способно доставить их к месту назначения в целости и сохранности.
Синьор Томбола горячо убеждал нас с помощью аргументов, которые мы даже не пытались опровергнуть, что единство его родины ни в коей мере не похоже на современную торпеду, которую сконструировали на лучших оружейных заводах Европы для того, чтобы чьи-то слабые руки послали ее в страну, где она непременно взорвется — неожиданно для всех — и превратит эту страну в бескрайнюю пустыню политического хаоса.
Нет смысла и дальше вдаваться в подробности. От нашего разговора даже Прометей умер бы со скуки на своей скале, Тантал сошел бы с ума, а Иксион предпочел бы простые, но содержательные диалоги Оллендорффа нашей пустой болтовне. Мы уже несколько часов сидели за столом; нам было скучно, мы устали, но никто и не собирался уходить.
Кто-то попросил принести сигары. Мы все инстинктивно повернули головы в сторону говорившего. Брисбейну было тридцать пять лет, и его внешности завидовали многие мужчины. Он был сильным человеком. В его фигуре не было ничего примечательного, хотя объемы он имел внушительные. При почти двухметровом росте и широких плечах он не казался крупным, но, с другой стороны, худым его тоже трудно было назвать; небольшая голова крепко сидела на сильной жилистой шее, своими широкими мускулистыми руками он легко колол орехи без помощи щипцов, увидев его в профиль, нельзя было не заметить бугристость его рукавов и мощного торса. Он принадлежал к тому типу мужчин, о которых другие мужчины говорят, что их внешность обманчива; то есть он выглядел сильным, а в действительности был еще сильнее. Нет нужды подробно описывать его внешность — небольшая голова, редкие волосы, голубые глаза, крупный нос, небольшие усики и квадратный подбородок. Все знают Брисбейна, и, когда он попросил сигару, все повернулись к нему.
— Очень странная штука, — произнес Брисбейн. Все разом замолчали. Брисбейн говорил тихо, но его голос обладал удивительной особенностью проникать в общий разговор, разрезая его точно ножом. Все его слушали. Брисбейн, заметив, что привлек всеобщее внимание, невозмутимо закурил сигару.
— Очень странная штука, — продолжал он, — все эти истории о привидениях. Люди вечно интересуются, видел ли кто-нибудь привидение. Я видел.
— Вздор! Кто, ты? Ты это серьезно, Брисбейн? Подумать только, человек с таким интеллектом!
Оригинальное заявление Брисбейна было встречено хором восклицаний. Все потребовали сигар, и неожиданно откуда-то материализовался Стаббс, дворецкий, с новой бутылкой сухого шампанского. Вечеринка была спасена: Брисбейн собирался рассказать историю.
— Я заядлый любитель морских путешествий, — начал Брисбейн, — и, поскольку мне довольно часто приходится пересекать Атлантику, у меня есть свои приоритеты. У большинства мужчин есть приоритеты. Однажды я видел человека, который три четверти часа сидел в баре на Бродвее и поджидал любимую марку машины. Бармен заработал целое состояние на его предпочтении. Я сам жду и сажусь только на определенные корабли, если мне нужно пересечь океан. Возможно, все это предрассудки, но мое чутье ни разу меня не подводило за исключением одного-единственного случая. Очень хорошо помню тот день — стояло теплое июньское утро, и таможенники, собравшиеся на пристани в ожидании вышедшего из карантина судна, имели загадочный и задумчивый вид. Багажа у меня было мало — я никогда не беру с собой много вещей. Я смешался с толпой пассажиров, носильщиков и назойливых типов в синих пальто с медными пуговицами, которые, как грибы, вырастали на палубе пришвартованного парохода и навязывали всем свои ненужные услуги. Я часто с интересом наблюдал за стихийной эволюцией этих ребят. В момент прибытия их уже нет; буквально через пять минут после команды „На берег!“ они, или, по крайней мере, их синие пальто и медные пуговицы, бесследно пропадают с палубы и со сходней, словно исчезают в объятиях морского дьявола. Но во время отплытия они тут как тут — в синих пальто, гладко выбритые и изголодавшиеся по гонорарам. Я поспешил на борт. Судно „Камчатка“ было одним из моих любимых. Я говорю „было“, потому что теперь оно, безусловно, таковым не является. Даже все золото мира не заставит меня еще раз подняться на борт этого корабля. Да, знаю, что вы хотите сказать. У него удивительно ровная корма, высоко поднятый нос, благодаря чему вода не заливает палубу, и двуспальные нижние койки. У него масса преимуществ, но я больше никогда не отправлюсь на нем в плавание. Прошу прощения за отступление. Итак, я поднялся на борт и кликнул стюарда, чей красный нос и рыжие бакенбарды были мне хорошо знакомы.
