— По ее словам, целую вечность. А в книге пэров, насколько я помню, указано десять лет. Но десять лет жизни с Монмаутом — это целая вечность… А кто еще приедет в Селби?
— Уиллоби и лорд Рэгби — оба с женами, затем леди Нарборо, Джеффри Клаустон, — словом, обычная компания. Я пригласил еще лорда Гротриана.
— А, вот это хорошо! Он мне нравится. Многие его не любят, а я нахожу, что он очень мил. Если иной раз чересчур франтит, то этот грех искупается его замечательной образованностью. Он вполне современный человек.
— Погодите радоваться, Гарри, — еще неизвестно, сможет ли он приехать. Возможно, ему придется везти отца в Монте-Карло.
— Ох, что за несносный народ эти родители! Все-таки постарайтесь, чтобы он приехал, уговорите его… Кстати, Дориан, вы очень рано сбежали от меня вчера вечером, — еще и одиннадцати не было. Что вы делали потом? Неужели отправились прямо домой?
Дориан метнул на него быстрый взгляд и нахмурился.
— Нет, Гарри, — не сразу ответил он. — Домой я вернулся только около трех.
— Были в клубе?
— Да… То есть нет! — Дориан прикусил губу. — В клубе я не был. Так, гулял… Не помню, где был… Как вы любопытны, Гарри! Непременно вам нужно знать, что человек делает. А я всегда стараюсь забыть, что я делал. Если уж хотите знать точно, я пришел домой в половине третьего. Я забыл взять с собою ключ, и моему камердинеру пришлось открыть мне. Если вам нужно подтверждение, можете спросить у него.
Лорд Генри пожал плечами:
— Полноте, мой дорогой, зачем это мне? Пойдемте в гостиную к дамам… Нет, спасибо, мистер Чэпмен, я не пью хереса… С вами явно что-то случилось, Дориан! Скажите мне, что? Вы сегодня сам не свой.
— Ах, Гарри, не обращайте на меня внимания. Я сегодня в дурном настроении, и все меня раздражает. Завтра или послезавтра я загляну к вам. В гостиную я не пойду, мне надо ехать домой. Передайте леди Нарборо мои извинения.
— Прощайте, Дориан. Жду вас завтра к чаю. Герцогиня тоже будет.
— Постараюсь, — сказал Дориан, уходя.
Он ехал домой, чувствуя, что страх, который он, казалось, уже подавил в себе, снова возвратился к нему. Случайный вопрос лорда Генри вывел его из равновесия, а ему сейчас крайне необходимо сохранять самообладание. Предстояло еще уничтожить много улик, и он содрогался при одной мысли об этом. Ему даже дотронуться до них было страшно.
Но это было необходимо. И, войдя к себе в библиотеку, Дориан запер дверь изнутри и открыл тайник в стене, куда спрятал пальто и саквояж Бэзила. В камине пылал яркий огонь. Дориан подбросил еще поленьев… Запах паленого сукна и горящей кожи был невыносим. Чтобы все уничтожить, пришлось провозиться целых три четверти часа. Под конец Дориана даже начало тошнить, кружилась голова. Он зажег несколько алжирских курительных свечек на медной жаровне, потом смочил руки и лоб освежающим ароматным уксусом…
Вдруг зрачки его расширились, в глазах появился странный блеск. Он нервно закусил нижнюю губу. Между окнами стоял флорентийский шкаф из черного дерева с инкрустацией из слоновой кости и ляпис-лазури. Дориан уставился на него как завороженный, — казалось, шкаф его и привлекал, и пугал, словно в нем хранилось что-то, что его притягивало и что вместе с тем он почти ненавидел. Он задыхался от неистового желания… Закурил папиросу — и бросил. Веки его опустились, так что длинные пушистые ресницы почти касались щек. Но он все еще не двигался и не отрывал глаз от шкафа.
Наконец он встал с дивана, подошел к шкафу и, отперев, нажал секретную пружину. Медленно выдвинулся трехугольный ящичек. Пальцы Дориана инстинктивно потянулись к нему, проникли внутрь и вынули китайскую лакированную шкатулку, черную с золотом, тончайшей отделки, с волнистым орнаментом на стенках, с шелковыми шнурками, которые были унизаны хрустальными бусами и оканчивались металлическими кисточками. Дориан открыл шкатулку. Внутри лежала зеленая паста, похожая на воск, со странным, тяжелым запахом.
Минуту-другую он медлил с застывшей на губах улыбкой. В комнате было очень жарко, а его знобило. Он взглянул на часы… Было без двадцати двенадцать. Он поставил шкатулку на место, захлопнул дверцы шкафа и пошел в спальню.
Когда бронзовый бой часов возвестил полночь, Дориан Грей в одежде простолюдина, обмотав шарфом шею, крадучись вышел из дому. На Бонд-стрит он встретил кэб с молодой, поджарой лошадью. Он подозвал извозчика и вполголоса назвал ему адрес.
Тот покачал головой:
— Слишком далеко.
— Вот вам соверен, — сказал Дориан. — И я дам вам еще один, если довезете быстро.
— Ладно, сэр, — отозвался кучер. — Через час будете на месте.
Дориан сел в кэб, а кучер, спрятав деньги, повернул лошадь и помчался по направлению к Темзе.
Лил холодный дождь, и сквозь его туманную завесу тусклый свет уличных фонарей казался пугающе мертвенным. Трактиры уже закрывались, у дверей группками стояли мужчины и женщины. Из одних питейных заведений доносились на улицу взрывы грубого хохота, из других — пьяная ругань и визги. Дориан Грей, откинувшись на спинку сиденья и низко надвинув на лоб шляпу, равнодушно взирал из кэба на эту отвратительную изнанку жизни большого города, и в ушах у него звучали слова, сказанные ему лордом Генри в первый день их знакомства: «Исцеляйте душу с помощью ощущений, а ощущения — с помощью души». Да, в этом весь секрет! Он, Дориан, часто старался это делать, будет стараться и впредь. Для этого существуют притоны курильщиков опиума, где можно купить забвение, или различного рода вертепы, где память о старых грехах можно утопить в безумии новых.
Низко висевшая в небе луна напоминала желтый череп. Порой к ней подплывали огромные, безобразные тучи и, протягивая свои длинные щупальца, закрывали ее. Все меньше становилось уличных фонарей, а извилистые переулки, по которым проезжал теперь кэб, становились все более узкими и мрачными. Извозчик даже сбился с дороги, и пришлось с полмили ехать назад. От лошади, больше часа шлепавшей по лужам, густо поднимался пар. Боковые стекла кэба были плотно окутаны серой пеленой тумана.
«Исцеляйте душу с помощью ощущений, а ощущения — с помощью души». Как настойчиво звучали эти слова в ушах Дориана! Да, душа его смертельно больна. Но можно ли ее исцелить ощущениями? Он пролил невинную кровь. Чем можно искупить этот грех? Нет, такое ничем не искупишь!..
Ну что ж, если такое нельзя простить, то, по крайней мере, можно забыть. И Дориан твердо решил вычеркнуть этот грех из памяти, убить прошлое, как убивают змею, ужалившую человека. В самом деле, какое право имел Бэзил говорить с ним подобным образом? Кто его поставил судьей над другими людьми? Он сказал ему ужасные слова, — слова, которые невозможно было стерпеть.
Кэб тащился все медленнее. Дориан опустил стекло и крикнул извозчику, чтобы тот ехал быстрее. Он чувствовал, что больше не может без опиума: в горле пересохло, холеные руки конвульсивно сжимались. Схватив трость, он в бешенстве ударил по крупу лошадь. Извозчик рассмеялся и в свою очередь подстегнул ее кнутом. Дориан засмеялся в ответ — и извозчик сразу притих.
Казалось, их путешествию не будет конца. Нескончаемая сеть узких улочек напоминала широко раскинувшуюся черную паутину, сотканную огромным пауком. В однообразии их было что-то угнетающее. Туман все сгущался. Дориану стало не по себе.
Путь их пролегал мимо пустынного квартала кирпичных заводов. Здесь туман был не так густ, и можно было разглядеть печи для обжига кирпичей, похожие на высокие бутыли, из которых вырывались оранжевые веерообразные языки пламени. На обочину дороги выскочила собака и проводила кэб заливистым лаем, откуда-то издалека доносились пронзительные крики заблудившейся в ночи чайки. Лошадь оступилась, попав копытом в колею, шарахнулась в сторону и припустила галопом.
Через некоторое время они свернули с грунтовой дороги, и кэб снова загрохотал по неровной мостовой. В окнах домов было темно, и только кое-где на освещенной изнутри шторе мелькали фантастические силуэты. Дориан завороженно смотрел на них. Они двигались, словно огромные марионетки, но жестикулировали, как существа из плоти и крови. Они были ненавистны ему. В душе у него зрела глухая ярость. Когда завернули за угол, на порог одного из домов выскочила женщина и стала что-то вопить им вслед, в другом месте за кэбом погнались двое мужчин и успели пробежать ярдов сто, прежде чем извозчику удалось отогнать их кнутом.
Говорят, у человека, одержимого страстью, мысли вращаются по замкнутому кругу. И действительно, искусанные губы Дориана Грея с назойливой настойчивостью твердили парадоксальную фразу лорда Генри о взаимном исцелении души и ощущений, пока он не внушил себе, что она полностью выражает его настроение и оправдывает владеющие им страсти, которые, впрочем, в любом случае владели бы им. Эта мысль заполонила его мозг, клетку за клеткой, и неистовая жажда жизни — самый страшный из человеческих аппетитов, заставляла трепетать все до единого нервы и фибры его существа. Уродства жизни, когда-то столь ненавистные ему, ибо являлись принадлежностью грубой реальности, по той же самой причине стали ему теперь дороги. Да, безобразие мира — это единственная реальность. Грубые ссоры и драки, грязные притоны, бесшабашный разгул, полная аморальность воров и других подонков общества поражали его воображение сильнее, чем прекрасные творения искусства и грезы, навеваемые музыкой. Они были ему нужны, потому что давали забвение. Он знал, что с их помощью он уже через три дня отделается от воспоминаний.
