– Однако же ту картину, которую я не имел чести видеть, он назвал «Душа»?…
– Да, но что для него душа?… Вы же слышали… Душа как нечто материальное, душа, раздвигающая пределы нашей вселенной, шестое чувство, которое материализует то, что от нас ускользает… Кристо не сомневается, что в один прекрасный день люди дознаются, что такое душа, и оттого она станет еще прекраснее. Нет для Кристо ничего более прекрасного, чем открытие.
– Госпожа Петраччи, Натали… вы меня огорчаете. Вы перестали интересоваться эстетикой, скоро вы будете бредить электронным мозгом! И это вы, вы, делающая модели персонажей, которых впоследствии оживят в мастерских… Вы, радующаяся, когда универмаги заказывают макеты для своих новогодних витрин Эффелю, Пейне, Лила де Нобиле… О, вы переметнулись в противный лагерь, вы скоро станете, как Луиджи, воспевать красоту автоматов – раздатчиков угля! Подумайте о детях! Скоро у них вообще не будет игрушек!
– Вы врожденный проповедник, доктор! Кстати сказать, Малышу в равной мере нравится заводить свой игрушечный грузовичок и менять в нем батарейку…
Вакье продолжал обличать все и вся… Какой позор… Автомат должен быть ценен сам по себе, а ведь в наши дни его ценят в той мере, в какой он служит рекламе, и он уже не произведение искусства, а просто афиша в трех измерениях…
– Вы меня утомили, доктор, вы повторяетесь, последите-ка за собой… Если вы не перемените пластинку, я вас отколочу! Ну как же нам быть с Кристо?
– Первым долгом попытаться увидеть его картину… Потом я хочу вам сделать одно предложение, и имейте в виду, Натали, когда вы меня ругаете, я сразу прихожу в хорошее расположение духа.
Доктор Вакье обожал Натали. Ему хотелось бы посмотреть, что у нее с рукой, с грудью, ведь не случайно она на них жалуется… Но если Натали говорила нет, значит, нет. Кроме того, обе дверные створки вспорхнули как в вальсе, и появился Лебрен, отряхиваясь, словно черный пудель, вылезший из воды: он насквозь промок, с него текли потоки воды. Ну и погодка! Какая бы ни была, это еще не причина, чтобы брызгать на рисунки. Снимите ваш доисторический плащ в передней и пойдите посушитесь на кухню. Кстати, который час? «Поздний», – ответил Лебрен и исчез в прихожей. Плащ он снял, а сушиться пришел в комнату, к печке. Он только что провел срочную операцию, безнадежный случай… Ах, чашка горячего кофе, рюмочка коньяку и Натали!… Это же рай! Простите меня, Натали… Но когда смерть… или жизнь… короче, я примчался к вам… О чем вы тут беседовали?
Не дав доктору Вакье времени заговорить с Лебреном, Натали снова завела разговор о Кристо, душе и т. д. Умиротворенный Лебрен, протянув ноги к огню, мечтательно слушал.
– Меня и восхищает и тревожит этот мальчуган, – сказал он. – О чем-то он догадывается, что-то чует, совсем как охотничий пес, делающий стойку… Как сторожевой пес, который начинает лаять, хотя мы не знаем еще, на кого он лает, иной раз он даже облаивает призраки, которых мы не способны увидеть… Я сейчас вам расскажу, что случилось со мной не дальше чем вчера. И, представьте, мне захотелось сообщить об этом именно Кристо – и никому другому. Я так и подумал: «Надо рассказать Кристо…» Словом, я устал и прилег на кровать. Расслабил тело немножко по системе йогов, мне нравятся такие эксперименты. Короче, расслабился до того, что тело словно застыло, – и вдруг я, я сам очутился вне своего тела! Я видел, как отец на цыпочках прошел через комнату, думая, что я сплю. Но я вовсе не спал! Я бодрствовал и был вне своего тела. – Лебрен негромко и удивленно рассмеялся. – А я не мог, абсолютно не мог управлять своим телом. Не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни пальцем, даже шеи не мог повернуть… Тело мне уже не принадлежало, не повиновалось мне, я не мог им управлять. Был вроде ни при чем. Уверяю вас, я пережил странное чувство! И хотите верьте, хотите нет, я не мог возвратиться обратно в свое тело. Признаться, я даже струхнул, душа отделилась от тела.
– Хм! – хмыкнул доктор Вакье.
– К чему это «хм», Вакье? Вы мне не верите или считаете, что я болен? Уверен, что Кристо меня понял бы и извлек из этой истории немало для себя пользы… Уверен!
Вакье улыбнулся.
– Вакье, над кем вы смеетесь? – Лебрен перешел в наступление.
– Не над вами… Я подумал о Кристо. Примерно год назад он сказал бы: «Провода, которые соединяют ваши руки и ноги с управляющим устройством, повреждены или порваны…» Он уподобил бы вас автомату. Теперь он, возможно, решил бы, что провода, по которым проходит электрический ток, вырабатываемый вашим мозгом, вышли из строя или замкнулись и не могут пропускать ток… От автомата, от объекта он перешел к живому организму. Не думаю, чтобы Кристо мог извлечь из вашего рассказа иной вывод…
Лебрен промолчал, но остался при своем мнении.
Доктор Вакье категорически отверг все предложения насчет гирлянд и зеленых растений; в день рождения Натали единственным украшением залы будет живая картина Кристо.
Бистро на дальнем конце улицы Р. находилось в угловом помещении старого дома. Нижняя зала после недавнего ремонта приобрела вполне современный вид с телевизором и механическими биллиардами, и посещали ее в основном жители квартала; люди, так сказать, посторонние, а главное, не считавшиеся с расходами, смело карабкались по винтовой лестнице и располагались в помещениях второго этажа с покосившимся полом и угрожающе нависшими потолочными балками. Для господина Петраччи хозяин готов, если понадобится, отдать все бистро! Хватит и одной залы, нас будет всего двадцать.
Доктор вместе с Марселем явились в бистро с утра, чтобы заняться электропроводкой. После полудня пришла Беатриса со скатертями и посудой, так как бистро не могло похвастаться ни тем, ни другим. Картину Кристо, завешанную белой тканью, водрузили на камине, и Марсель, взобравшись на стремянку, подводил к ней электрические провода, советуясь с доктором, пробовал прожекторы. Два официанта уже начали накрывать на стол.
Двери отперли только тогда, когда собрались все гости: в освещенном свечами зале их ждала Натали, сидевшая во главе стола напротив закрытой картины, а проигрыватель исполнял «Свадебный марш» Мендельсона – идея Оливье! После первой минуты удивления гости оценили инсценировку и развеселились. Натали предложила Кристо и Марселю сесть с ней рядом, пусть другие рассаживаются как кому вздумается, при желании могут даже меняться местами во время обеда, обед будет длиться долго, так как предстоят различные аттракционы.
Вошли официанты с закусками, и все принялись за еду под нестройные звуки музыки, словно музыканты, спрятанные в яме оркестра, настраивали инструменты. Подарки появились одновременно с огромным блюдом раков – больше всего на свете Натали любила раков, – подарки, разложенные на круглом столике, который подкатил Оливье. Каждый пакет был перевязан лентой и снабжен карикатурой на дарителя, а Натали полагалось угадать, кто именно этот даритель. И она всех угадала. Оливье был ве-ли-ко-ле-пен! «Мне просто на месте не сидится, – шептала Натали Кристо, – так хочется поскорее увидеть твой подарок».
Когда подали фазана, все уже достаточно развеселились. Слева от Натали Марсель Великий Немой улыбался и передавал блюда своей соседке Миньоне; справа от Натали Кристо нетерпеливо ерзал на стуле; рядом с ним восседала Мишетта и недоверчиво следила за обслуживающим персоналом. Она предпочла бы быть на кухне, но Натали заупрямилась и потребовала, чтобы она сидела за столом поближе к ней. За обедом, когда все переговариваются через головы соседей, всегда может получиться так, что кто-нибудь почувствует себя одиноко… Натали подумала, какая глупейшая штука эти дни рождения и до чего смешно вдруг ощутить свой возраст именно в точно определенное число… Сорок восемь лет. Бабушке Луазель добрых шестьдесят, а она совсем молодая. Тоненькая. А на другом конце стола доктор Вакье и Беатриса, и вид у них был довольно странный… Все здесь пришли ради нее, все ее любят, но они, они живые, они объединены своими делами, делами живых, где ей нет места. Когда живой встречает живого, то…
– Выступает Оливье Луазель в сопровождении гитариста Оливье Луазеля!
Оливье пел и танцевал твист, что подогрело температуру бала на добрый десяток градусов. Таковы уж эти ритмы: кажется, вот-вот кончится, но твист продолжается и продолжается… Глядя на Оливье, Натали, сидевшая в большом кресле, чувствовала себя парализованной. Они и в самом деле веселятся. Проигрыватель играл без передышки, шуму было много. Среди всех этих живых с их делами Натали была лишь улыбающейся статуей, одна среди живых… вот те на, они как раз заговорили об одиночестве. Клод-скульптор ткнул пальцем в сторону Оливье:
– Это ты-то одинок? Ты одинок, как Джонни Холидей, когда он поет в «Олимпии» песенку: «Дай руку безумцу» или что-то в этом роде… Он протягивает руку тромбонисту… и еще кому-то, но никто не дает ему руки… и ему плюют в протянутую ладонь. Весь зал орет от любви к нему…
