О, въ какомъ развращенномъ и зломъ мірѣ живемъ мы! Можно сказать, Молли, до-сихъ-поръ я не знала его злобы. Вы едва повѣрите, когда я скажу, что не отъ собственной моей крови и плоти, не отъ дѣтей моихъ получила я утѣшеніе и состраданіе, а отъ этой негодной дѣвчонки, Бетти Коббъ. Мери Анна и Каролина продолжали утверждать, что поѣздка К. Дж. совершенно-чиста и невинна, что онъ поѣхалъ съ нею, замѣняя ей отца; но Бетти знала, что это не такъ, и признаюсь, она, кажется, знала его лучше нежели я воображала.
«Ахъ ты, старая кочерга! ахъ ты, старая шкура!» ворчала она про-себя, такъ-что ясно мнѣ было, какою репутаціею пользовался онъ между прислугою. Еслибъ я хоть немного могла владѣть собой, я разузнала бы, Молли, всѣ подробности и о немъ и его дѣяніяхъ въ Додсборо; но до того ли было мнѣ въ подобную минуту?
Каково было мое несчастіе, Молли: окружена одними врагами, среди собственнаго семейства! Одна говоритъ: «не выставляйте насъ на посмѣшище, не дѣлайте насъ позорищемъ для всѣхъ!»; другой восклицаетъ: «мы пропали, если эта штука разгласится и попадетъ въ газеты», такъ-что имъ хотѣлось отнять у меня и то утѣшеніе, которое нашла бы я въ состраданіи постороннихъ людей къ моему несчастному, погибшему положенію.
Еслибъ я была у себя на родинѣ, еслибъ я была въ Додсборо, я огласила бы на всю Ирландію его позоръ; но здѣсь не позволяли они мнѣ выговорить ни слова, и я принуждена была плакать и терзаться своимъ горемъ, ни съ кѣмъ его не раздѣляя.
Кромѣ всего, надобно сказать, что онъ убѣжалъ, не оставя въ домѣ ни шиллинга, и даже счетъ нашего хозяина-трактирщика не былъ уплаченъ! Только одна надежда меня и поддерживала, Молли, что когда-нибудь найду же его и разсчитаюсь за всѣ грѣхи. При одной мысли, какъ я прижму его, со мною дѣлался жаръ. Быть-можетъ, для моего здоровья было спасительно, что я принуждена была обратить мысли къ другимъ предметамъ и обезпечить наше положеніе, что и сдѣлала, написавъ на Уатерса два векселя, по полутораста фунтовъ каждый. При помощи ихъ мы думаемъ выѣхать отсюда въ субботу и отправиться въ Баденъ, гдѣ, по словамъ лорда Джорджа, «нѣтъ ничего подобнаго сплетнямъ, клеветѣ и злословію». Онъ говоритъ, что тамъ «общество самое снисходительное въ цѣлой Европѣ, и каждый можетъ дозволять себѣ какія угодно слабости, не опасаясь замѣчаній и разсужденій». Какъ бы то ни было, нельзя не согласиться, что въ этомъ отношеніи за границею гораздо-болѣе образованности, нежели у насъ, потому-что, какъ говоритъ лордъ Джорджъ: «если есть вещь, до которой никому не должно быть дѣла, кромѣ хозяина, то это личныя слабости каждаго; потому-то здѣсь и не позволяютъ себѣ неделикатности разсуждать о нихъ. И что будетъ съ внутреннимъ голосомъ нашимъ (говоритъ онъ), если каждый будетъ унижать и чернить насъ? мы по-неволѣ должны будемъ защищаться, хоть бы даже не были правы».
Онъ умѣетъ говорить такъ хорошо, Молли, что я часто сама дивлюсь, какъ поддаюсь его словамъ; и, напримѣръ теперь, среди всѣхъ страданій и огорченій, онъ заставилъ меня расхохотаться своими разсказами о Баденѣ, о чудакахъ, которые туда съѣзжаются. Мы остановимся въ Hôtel de Russie, лучшемъ въ городѣ, и скажемъ, что ждемъ къ себѣ нѣсколькихъ друзей, потому-что К. Дж. и мадамъ его могутъ пріѣхать съ минуты на минуту. Пока я пишу эти строки, дочери съ Бетти укладываютъ вещи, такъ-что когда вы получите письмо, мы давно ужь будемъ въ Баденѣ.
Самое тяжелое въ моемъ положеніи то, что я не могу и заикнуться о К. Дж., какъ скажу слово, тотчасъ же всѣ накидываются на меня; а состраданіе Бетти хуже молчанія другихъ. Вотъ въ какомъ несчастіи вашъ бѣдный другъ!
Быть ограбленной, потому-что, я увѣрена, Уатерсъ ограбилъ меня, и въ то же время быть обманутой — о! этого не вынесетъ никакое терпѣніе. Не разглашайте по сосѣдкамъ о К. Дж., потому-что, какъ говоритъ лордъ Джорджъ, «объ этихъ вещахъ не должно быть упомиваемо въ обществѣ, пока не заговорятъ о нихъ въ Палатѣ Лордовъ»; и я вѣрю ему, хотя не вижу причины; быть-можетъ, въ числѣ привилегій Палаты Лордовъ есть право, чтобъ черезъ нее распространялись всѣ скандалы.
Теперь, Молли, я написала вамъ все, подѣлилась съ вами своимъ горемъ и удивляюсь, какъ у меня достало на то силы. Напишу вамъ, какъ только пріѣдемъ въ Баденъ, и надѣюсь, что вы извѣстите меня относительно шерсти. Постоянно читаю въ газетахъ, что въ Ирландіи дѣла поправляются, а сама получаю изъ помѣстья все меньше-и-меньше. Но, быть-можетъ, это и есть признакъ возрастающаго благоденствія, потому-что, помню, батюшка никогда не дѣлался такъ скупъ, какъ успѣвъ сколотить нѣсколько деньжонокъ.
Можете, милая Молли, на адресахъ писать мнѣ «мистриссъ Доддъ», хотя, вѣроятно, въ послѣдній разъ подписывается этимъ именемъ
Вашъ оскорбленный, огорченный другъ
Джемима.
P. S. Я увѣрена, что Патрикъ Бирнъ соучастникъ К. Дж., потому-что расхаживаетъ улыбаясь и ухмыляясь самымъ оскорбительнымъ образомъ, за что сейчасъ погрожусь прогнать его. На-самомъ-дѣлѣ, впрочемъ, не отпущу его, потому-что отправка въ Ирландію стоила бы слишкомъ-дорого; но необходимо постращать этого негодяя.
Кенни Доддъ къ Томасу Порселю, Е. В. въ Броффѣ.
Эйзенахъ. Милый Томъ,
Вы будете удивлены тѣмъ, что пишу изъ Эйзенаха; но я самъ дивлюсь этому не меньше васъ. Когда, какъ и почему попалъ я сюда — вопросы, требующіе пространнаго объясненія, и даже не увѣренъ, что буду въ-состояніи объяснить ихъ совершенно-понятно для васъ. Однако могу сколько-нибудь успѣть въ этомъ не иначе, какъ начиная сначала, и потому прежде всего скажу о моемъ отъѣздѣ изъ Бонна, что было недѣлю назадъ, 22-го числа.
Въ послѣднемъ письмѣ говорилъ я вамъ, что мы согласились путешествовать вмѣстѣ съ особою, чрезвычайно-привлекательною и очаровательною, мистриссъ Горъ Гэмптонъ. Лордъ Джорджъ Тайвертонъ, который познакомилъ насъ, описывалъ ее, какъ самую свѣтскую даму лучшаго общества, очень-знатную и очень-богатую; о всемъ этомъ достаточно свидѣтельствовали ея манеры и пріемы, точно такъ же, какъ и роскошь, которою она окружала себя въ путешествіи. Но лордъ Джорджъ ничего не упомянулъ о ея семейныхъ отношеніяхъ, такъ-что мы оставались въ совершенномъ невѣдѣніи, вдова она, или мужъ ея въ живыхъ еще, и если онъ живъ, то случайно ли она ѣздитъ одна, или они разошлись навсегда.
Странно можетъ показаться, что мы вошли въ такія тѣсныя отношенія, не разспросивъ о вещахъ, знать которыя столь необходимо; но за границею не то, что въ Англіи: здѣсь знакомятся безъ дальнихъ справокъ. Объясняю это слѣдующимъ образомъ: здѣсь такъ привыкаешь знакомиться съ людьми всякаго разбора, что наконецъ привыкнешь знакомиться безъ всякаго разбора.
Впрочемъ, это нисколько не примѣняется къ случаю, о которомъ идетъ дѣло. Я продолжаю находить мистриссъ Горъ Гэмптонъ точно такою, какъ представлялъ вамъ ее въ прежнемъ письмѣ, и несмотря на всѣ ваши насмѣшки надъ моимъ «увлеченіемъ» и т. п., могу только повторить все, что говорилъ прежде о ея очаровательности и плѣнительности.
Быть-можетъ, сердце, подобно баранинѣ, становится нѣжнѣе отъ времени; но я долженъ сказать, что въ молодости своей никогда не встрѣчалъ подобной женщины. Или я плохо смотрѣлъ, или, что вѣроятнѣе, тотъ вѣкъ и не производилъ такихъ женщинъ; но, увѣряю васъ, вы ошибаетесь въ насъ обоихъ, говоря о «необыкновенной чувствительности моей къ прелестямъ вдовы»: я вовсе не влюбленъ въ нее, она вовсе не вдова.
Возвращаюсь, однакожь, къ моему разсказу. Десять дней назадъ, когда я сидѣлъ въ своей комнатѣ, въ «приличномъ, хотя и неблестящемъ уборѣ», иначе сказать, въ старомъ шлафрокѣ и туфляхъ, меня посѣтила мистриссъ Горъ Гэмптонъ, самымъ образомъ своего появленія показывая свое довѣріе и необходимость тайны. Она пришла, но ея словамъ, просить у меня совѣта и, какъ джентльменъ, я обязанъ вѣрить дамѣ; но если нуженъ разсудительный совѣтъ, зачѣмъ же сводить человѣка съ ума? Она была въ такомъ миломъ, воздушномъ, эфирномъ костюмѣ, который изобрѣтенъ рѣшительно для размноженія сумасшедшихъ мужчинъ. Прибавьте къ этому эффектъ, какой производитъ внезапное появленіе хорошенькой женщины въ вашей мрачной, закуренной комнатѣ, посвященной дѣламъ и чтенію Times — и вы нѣсколько поймете впечатлѣніе, овладѣвшее мною.
Всѣ эти вступительныя разсужденія могутъ заставить подумать, будто-бы я отступаю передъ обѣщаннымъ объясненіемъ. Я знаю, вы спросите: «что же ты не говоришь, по какому дѣлу она пришла, какого совѣта хотѣла просить?» Сказать это не такъ легко, какъ вы предполагаете, господинъ Норсель. Когда хорошенькая женщина, въ восхитительнѣйшемъ нарядѣ, приходитъ и разсказываетъ тебѣ длинную повѣсть своихъ страданій, проситъ твоего сочувствія противъ безчеловѣчнаго обхожденія варвара-мужа и его изверговъ-родственниковъ; когда разсказъ идетъ то объ ужасающемъ тиранствѣ съ одной стороны, то о нѣжной покорности съ другой; когда о низостяхъ, отъ которыхъ кипитъ твоя кровь, разсказываютъ тебѣ голосомъ, отъ котораго волнуется твое сердце; когда умоляющіе взгляды, звуки, жесты, которые не могли тронуть «изверга-мужа», повторяются передъ тобою, на тебя устремляются кроткіе глаза съ дрожащею на нихъ слезой, къ тебѣ простираются руки несравненной прелести — тогда, повторяю, твой умъ не судья въ процесѣ. Душа тронута, симпатія возбуждена, всѣ нѣжныя струны сердца звучатъ — и ты какъ-будто слушаешь итальянскую оперу, въ которой, не понимая ни слова, ты взволнованъ звуками, жестами, игрою физіономіи, проникнутъ ужасомъ и состраданіемъ.
