Лекер слишком боялся Гупиля, чтобы жаловаться. Вскоре весь Немур узнал, что Миноре поручился Дионису за Гупиля и нотариус продает старшему клерку свою контору. Гупиль написал Савиньену письмо, где взял назад все свои признания касательно Миноре и предупредил молодого дворянина, что новая должность, французское законодательство и почтение к правосудию запрещают ему сражаться на дуэли, но он отлично умеет драться ногами и живо искалечит всякого обидчика, так что лучше с ним не ссориться. Отныне стены немурских домов оставались чистыми. Но Миноре по-прежнему был не в ладах с женой, а Савиньен хранил зловещее молчание. Дней через десять в городе уже ходили слухи о предстоящей женитьбе будущего нотариуса на мадемуазель Массен-старшей. У барышни Массен было восемьдесят тысяч франков и невзрачная внешность, у Гупиля — уродство и контора, так что жених и невеста стоили друг друга.
Однажды в полночь, когда Гупиль выходил от Массенов, двое неизвестных схватили его, избили палками и скрылись. Гупиль, однако, ни словом не обмолвился об этом ночном происшествии и твердил, что видевшая все из окна старая женщина обозналась. Все эти бури в стакане воды привлекли внимание мирового судьи; он понял, что Гупиль обладает таинственной властью над Миноре, и дал себе слово докопаться до истины.
Хотя общественное мнение маленького городка полностью оправдало Урсулу, девушка поправлялась медленно. Телесно она была крайне истощена, зато душа ее и ум бодрствовали, и вот тут-то на ее долю выпали страшные испытания, которые вполне заслуживали бы внимания ученых, если бы, конечно, ученые проникли в столь сокровенные тайны. Через десять дней после визита госпожи де Портандюэр Урсуле приснился сон, и содержанием и, если можно так выразиться, формой подобный сверхъестественному видению. Покойный Миноре, крестный девушки, явился ей и сделал знак следовать за ним; она оделась и в потемках дошла до дома на улице Буржуа, где все оставалось в точности таким, как накануне смерти доктора. Старец был одет так же, как на смертном одре, лицо его было бледно, движения бесшумны, голос звучал тихо, как далекое эхо, однако Урсула отчетливо слышала все, что он говорил. Доктор привел свою воспитанницу в китайский павильон и велел приподнять мраморную крышку маленького буфета работы Буля; как и в день смерти крестного, Урсула выполнила приказание, однако на этот раз она нашла под крышкой тот пакет, который крестный заклинал ее забрать; распечатав его, она прочла письмо и завещание в пользу Савиньена. «Буквы сверкали, словно начертанные солнечным лучом, они слепили мне глаза», — рассказывала Урсула аббату Шапрону. Когда девушка благодарно взглянула на дядю, она увидела на его бескровных губах добрую улыбку. Потом своим тихим, но ясным голосом призрак поведал Урсуле о том, как Миноре подслушивал их в коридоре, как открыл замок и взял бумаги. Потом мертвец правой рукой схватил девушку за руку и повел на почту. Вслед за призраком Урсула пересекла город, вошла в здание почтовой станции, в прежнюю комнату Зелии, и увидела, как вор распечатывает письма, читает их и сжигает. «Спички у него никак не хотели загораться, — рассказывала Урсула, — зажглась только третья, а когда бумаги сгорели, он долго ворошил золу. Потом крестный привел меня обратно в наш старый дом, и я увидела, как господин Миноре-Левро прокрался в библиотеку, вынул из третьего тома «Пандектов» три облигации достоинством двенадцать тысяч франков каждая и банковские билеты, которые оставались у дяди. «Это он — виновник страданий, которые едва не свели тебя в могилу, — сказал крестный, — но Господу угодно, чтоб ты была счастлива! Ты не умрешь и выйдешь за Савиньена. Если ты любишь меня, если ты любишь Савиньена, ты отберешь у моего племянника свое состояние. Поклянись мне в этом». Призрак Миноре, окруженный сиянием, словно Христос на горе Фаворской, так потряс угнетенную душу Урсулы, что она пообещала дяде сделать все, что ему угодно, лишь бы поскорее очнуться. Проснувшись, она увидела, что стоит посреди своей спальни перед портретом крестного, который повесила здесь во время болезни. Она снова легла и, утомленная пережитым волнением, сразу уснула, а когда проснулась, вспомнила о своем необычном видении, но не осмелилась никому рассказать о нем. Незаурядный ум и щепетильность не позволили ей посвятить посторонних в тайну сна, затрагивающего ее денежные интересы, да и вообще она решила, что всему виной болтовня тетушки Буживаль — та перед сном толковала ей о щедрости крестного, веру в которую старая кормилица да сих пор не утратила. Но сон повторился, и на этот раз видение было гораздо страшнее. Теперь ледяная рука крестного легла девушке на плечо, причинив острую, невыразимую боль. «Слушайся мертвых!» — приказал он загробным голосом. И из его пустых глазниц потекли слезы. В третий раз мертвец, схватив Урсулу за длинные косы, показал ей, как Миноре сулит Гупилю деньги, чтобы тот увез ее в Санс. Тогда девушка решилась посвятить в тайну своих сновидений аббата Шапрона.
— Господин кюре, — сказала она ему однажды вечером, — вы верите, что мертвые могут являться живым?
— Дитя мое, священная и мирская история знают подобные случаи, бывали они и в наше время, но церковь никогда не предписывала верить в них, что же до французской науки, то она встречает такие рассказы насмешками.
— А вы сами?
— Сам я верю в могущество Господа, дитя мое, а оно бесконечно.
— А крестный говорил с вами о чем-нибудь подобном?
— Да, и не один раз. Он совершенно переменил мнение на этот счет. Я раз двадцать слышал от него, что возвращение его к Богу началось в тот день, когда одна женщина в Париже рассказала ему, как вы в Немуре молитесь за него, и разглядела красную точку, которой вы отметили в своем календаре день святого Савиньена.
Урсула пронзительно вскрикнула, напугав священника: она вспомнила, как, вернувшись в Немур из Парижа, крестный прочел ее мысли и отобрал у нее календарь.
— Если так, — сказала она, — в моих видениях нет ничего невозможного. Крестный явился мне, как Христос апостолам. Он весь был окружен желтым сиянием, он разговаривал! Я хочу попросить вас отслужить обедню за упокой его души и умолить Господа избавить меня от этих видений, разбивающих мне сердце.
Она самым подробным образом пересказала священнику все три сна, настаивая на том, что все происходило совсем как наяву, что, повинуясь призраку, ее внутреннее вещее «я» двигалось легко и свободно. Особенно поразило священника, знавшего правдивость девушки, точное описание спальни Зелии в старом доме Миноре при почтовой станции — ведь Урсула никогда не была там и наверняка никогда не слышала об этой комнате.
— Откуда же берутся такие странные видения? — спросила девушка. — Как объяснял их крестный?
— Крестный ваш, дитя мое, прибегал к гипотезам. Он исходил из существования духовного мира, мира идей. Если идеи, будучи созданиями человека, живут своей собственной жизнью, они должны иметь формы, скрытые от наших внешних органов, но в определенных обстоятельствах открывающиеся нашим внутренним чувствам. Значит, идеи вашего крестного могли посетить вас, а вы, возможно, придали им его облик. К тому же, если Миноре совершил некие поступки, они могут быть сведены к идеям, ведь всякому действию предшествует мысль. А если идеи движутся в духовном мире, ум ваш мог, проникнув туда, увидеть их. Такие видения ничуть не более странны, чем воспоминания, а воспоминания так же удивительны и необъяснимы, как запахи цветов, которые, быть может, не что иное как мысли растений.
— Бог мой! как расширяете вы границы мира. Но разве возможно, чтобы мертвый разговаривал, ходил, действовал?
— Швед Сведенборг неопровержимо доказал, что он сообщался с мертвыми, — отвечал аббат Шапрон. — Да, кстати, снимите с книжной полки жизнеописание прославленного герцога де Монморанси[181], казненного в Тулузе, — вы прочтете там историю, очень похожую на вашу и на ту, что на сто лет раньше приключилась с Кардано, а ведь герцог де Монморанси не стал бы рассказывать небылицы.
Урсула и кюре поднялись на второй этаж, и добрый старец отыскал среди книг маленькое издание в двенадцатую долю листа, выпущенное в 1666 году в Париже, — жизнеописание Анри де Монморанси, сочиненное одним хорошо знавшим его священником.
— Прочтите, — сказал кюре, раскрыв книгу на странице 175. — Ваш крестный частенько перечитывал эти строки; видите, между страницами остались крошки его табака!
— А самого его уже нет! — сказала Урсула, беря книгу.
Вот что она там прочла:
«При осаде Прива[182] французы потеряли несколько крупных военачальников: здесь погибли два генерала, а именно маркиз д'Уксель, раненный на подступах к крепости, и маркиз де Порт, которому пуля прострелила голову. Он погиб утром того дня, когда ему предстояло стать маршалом Франции. В ту минуту, когда он пал бездыханным, герцог де Монморанси, спавший в своей палатке, проснулся оттого, что какой-то голос, похожий на голоса маркиза, сказал ему: «Прощай». Герцог так любил друга, что приписал случившееся действию своего воображения, и поскольку ночь он, по обыкновению, провел в траншеях, то заснул безмятежным сном. Но тот же голос вторично разбудил его, вновь весьма отчетливо повторив те же самые слова. Тут герцог вспомнил, что некогда, слушая рассуждения философа Питара об отделении души от тела, они с маркизом условились, что тот из них, кто умрет раньше, придет, если сможет, попрощаться с тем, кто останется в живых. Засим, охваченный тревогой и желая проверить, правдиво ли страшное предвещание, герцог немедля послал одного из слуг в палатку маркиза, весьма удаленную от его собственной палатки. Но еще прежде, чем человек его возвратился, к герцогу прибыл гонец от короля с поручением утешить его в том горе, которого он страшился.
