— Пытается открыть его при помощи пальцев.
— И уже открыл, — сказал Ферди, распахивая дверцу. — Я же сказал, что смогу.
Если он собирался произвести сенсацию, то не просчитался. Смити сказал: «Ну, здорово!», и даже Фрэнк не поскупился на похвалу.
— Ба! — сказал он. — С таким талантом ты далеко пойдешь.
— Да, — произнес Смити, — мы должны беречь тебя, мой мальчик. Надо будет заняться твоим кашлем.
— Вы и впрямь обнаруживаете неожиданные таланты, Ферди, — сказал Гораций. — Мы знали, что вы прекрасно взбираетесь по отвесным стенам, но это уже новая ступень.
— Подумал, надо иметь что-то про запас, шеф, на то время, когда уже не смогу взбираться по стенам.
— Разумеется. Всегда стоит подстраховаться. А что там внутри?
— Все больше записные книжки.
— А нас интересует наличность. Полагаю, ваши чуткие пальцы не смогут так же успешно совладать с большим сейфом?
— Боюсь, что так, шеф. Этот — старый. Чувствуешь, как Щелкает механизм. Тот, большой — экстра-класс.
— Тогда придется ждать Чарли.
— Кого?
— Чарли Йоста, Смити. Ферди, без сомнения, проинформировал вас о прискорбном поведении Костолома. Чарли его сменит.
— Я думал, вы с ним не разговариваете.
— Да, между нами было некоторое охлаждение, но мы сумели прийти к согласию. А, вот, наверное, и он, — сказал Гораций. Его чуткое ухо различило шаги.
Однако вошел не Чарли, а Костолом Эванс.
2
Главное помещение банка было просторным, чтобы при необходимости вместить много клиентов, ожидающих очереди услышать, что в данных обстоятельствах превышение кредита невозможно, однако Костолом, казалось, заполнил его от стены до стены.
Он вошел, мурлыча псалом и ничем не выказывая, что ожидает неласковой встречи — возможно, оттого, что людей его комплекции все обычно принимают ласково. Лицо его, впрочем, было сурово — он явно горевал, что старые друзья затеяли предприятие, которое сулит им неприятности в будущей жизни. Они еще пожалеют, когда сыграют в ящик и предстанут перед Страшным Судом, говорил он себе. Утешало то, что они еще недалеко продвинулись в своем греховном начинании, а значит, им не поздно покаяться.
Гораций, со своей стороны, хоть и удивился, но не огорчился явлению блудного взломщика. Он решил, что Костолом одумался и пришел проситься обратно в лоно коллектива. Предводитель банды не отличался мстительностью, однако обида была еще свежа, и он с удовольствием сказал бы Костолому, что раскаяние запоздало и в его услугах больше не нуждаются. Только когда тот заговорил, стало ясно, как превратно Гораций истолковал его мотивы.
— Если вы, сыны Велиаловы, ждете Чарли, — сказал Костолом, не обращая внимания на приветствия, — то вы его не дождетесь. Он не придет.
До сих пор беседа велась вполголоса, и даже Гораций умерил свой звучный бас, однако при словах «не придет» все разом отбросили осторожность. Смити, Ферди и Фрэнк хором сказали: «Что?!»
Костолом, по-видимому, остался доволен произведенной сенсацией и развил высказанную мысль.
— Не придет, и не думайте, — сказал он. — Я его переломил. Пришлось попотеть, конечно. Он был как глухой аспид, который упирается всеми четырьмя ногами и никого не желает слушать.[54] Только когда я сказал, что снесу ему башку, если он близко подойдет к банку, Чарли увидел свет и пообещал воздержаться от греха. Перетрухнул, — добавил Костолом, немного снижая стиль.
Услышанное сильнее всего проняло Фрэнка. С лицом, как у Джорджа Рафта,[55] он процедил сквозь зубы, что зря Чарли не всадил в Костолома обойму, и что сам он, Фрэнк, так бы и поступил. Костолом ответил, что такое предложение выдвигалось.
— Пришлось объяснить, как это неразумно. Чарли не дурак, и знает, что бывает в Англии, когда начинаешь палить по людям. Это только в Чикаго запросто, а у нас за такое по головке не гладят. Он понял, какая дурость — схлопотать петлю за минутное удовольствие меня укокошить.
Гораций стоял, безмолвный и недвижный, как будто, подобно Лотовой жене, обратился в соляной столп. Удар сразил его наповал. Он учил в школе слова Бернса о том, что рок одинаково обманывает мышей и людей, но настолько привык к череде успехов, что не ждал подвохов от судьбы. Он был Эпплби, шеф, человек, который всегда прав.
Верно, Ада отвергла его предложение. Что-то тут определенно пошло наперекосяк. Впрочем, это не показатель. Известно, что даровитым людям часто не везет в любви. Взять хоть Наполеона… Шекспира, доктора Криппена…[56] И вот теперь провал, несмываемое пятно на профессиональной репутации.
Гораций принял неудачу стоически, как пристало сильному человеку. В лишениях, он, как и дядюшка Вилли, о котором недавно вспоминала Джил, остался в крови, но несогбен. Только порозовевшая лысина выдавала бурю переживаний. Несмотря на ощущение, будто внутри его взбивают венчиком для яиц, он продолжал недрогнувшим голосом:
— В таком случае, ребята, думаю, операция откладывается.
— Вы будете спать спокойнее, — одобрительно кивнул Костолом. — Что ж, доброй всем ночи.
— Шеф!
Этот возглас издал Ферди, который подошел к большому сейфу в надежде, что тот поддастся его чутким пальцам. Гораций скорбно повернул голову.
— Да, Ферди?
— Сейф открыт!
— Открыт?
— Да, и…
Он осекся, вглядываясь во тьму. Гораций ожил, как засохший цветок, который полили водой.
— В таком случае, мы можем обойтись без Чарли, Костолом, — сказал он.
Эванс не стал тратить время на ответ. С резвостью, неожиданной в человеке его габаритов, он пересек комнату, отодвинул Ферди и одним движением могучей лапищи захлопнул сейф.
— Это уберет искушение с вашего пути, — самодовольно произнес он и со словами: «Еще раз доброй ночи» вышел, оставив по себе гробовое молчание. Его нарушил Ферди.
— Что я собирался сказать, шеф, — произнес он, — там в сейфе девушка.
3
За долгие годы совместной работы Гораций очень привязался к Ферди. Он любил его по-человечески и ценил за высокий профессионализм. В припадке щедрости он не раз говорил, что без Ферди вся организация бы развалилась.
Однако шуток в такое время, когда все планы рухнули, он спускать не собирался. Лысина стала почти малиновой, в голосе прорезалась сталь.
— Сейчас не время шутить, Ферди.
— Я и не шучу, шеф. Я ее видел. Лежала головой на чемодане.
— Зачем девушке лежать в сейфе головой на чемодане?
— А, — сказал Ферди, — я тоже об этом подумал. Странно мне показалось.
Странным это показалось и Смити, который изрек, что нынешние девушки вытворяют невесть чего. Впрочем, он тут же предположил более правдоподобную гипотезу, что Ферди нализался до чертиков и ему мерещится. Последний с жаром отмел обвинение.
— Вовсе я не нализался! Ничего мне не мерещится! Она там, говорю вам, лежит головой на чемодане.
Гораций поневоле заколебался. Он знал, что Ферди человек трезвомыслящий и не страдает галлюцинациями. Приходилось поверить, что, вопреки всякому вероятию, в его словах что-то есть. Однако сомнения оставались.
— Ферди, банк закрывается в три, и все служащие расходятся в пять. Если девушка лежит там с пяти часов, значит, она мертва. За какое время кончается воздух в герметичном сейфе?
— Дверь была приоткрыта, шеф, и воздух туда шел. Костолом только сейчас ее захлопнул. А на чемодане она лежала, потому что лишилась чувств, когда дверь захлопнулась. Думаю, она здесь работает, за чем-то вернулась, а, услышав нас, испугалась и спряталась в сейф. Все сходится.
У Фрэнка нашлось возражение.
— Сходится, скажешь тоже! А как она попала в сейф?
— Открыла его, разумеется.
— Откуда она знала комбинацию?
Под таким нажимом Ферди пришлось задуматься, однако он быстро нашелся.
— Наверное, она секретарша босса или что-нибудь в таком роде, — сказал он, и ледяная рука стиснула сердце Горация. Желая по возможности избавить ребят от лишней работы, он осторожно заговорил с Адой про комбинацию к сейфу. Разговор остался безрезультатным, однако Ада сказала, что комбинацию знают только мистер Майк и она сама. Основательное помещение банка поплыло у Горация перед глазами, как будто его затрясла исполинская рука. Он схватил Ферди за локоть.
— Как она выглядела?
Ферди снова пришлось задуматься. Составление словесных портретов не входило в число его талантов.
— Ну, я видел ее всего полсекунды, шеф, но вроде низенькая и полненькая. Лицо круглое.
Горацию этого было довольно.
— Где телефон?
— Здесь, шеф? А что?
— Я позвоню мистеру Бонду и спрошу комбинацию.
Сказать, что эти слова повергли всех в ужас, значит не сказать ничего. Ферди ахнул. Фрэнк издал тот звук, который слышится, когда кто-то полощет больное горло. Даже Смити, вопреки обычной невозмутимости, уронил челюсть, как будто обходил церковь с подносом для пожертвований и кто-то из прихожан положил туда пенни. Однако таков был авторитет Горация, что ни один из трех не сделал попытки его остановить. Даже Костолом не был бы столь огражден от физического насилия.
