Миссис Пенденнис, со своей стороны, была вполне довольна, что ее ненаглядный мальчик занимается теми науками, которые ему более всего по душе, и только умоляла его не перетруждаться, чтобы не подорвать свое здоровье: разве не бывало так, что молоденькие студенты заболевали от переутомления мозговой горячкой и безвременно гибли, не протянув и половины курса? А Пену, который и всегда-то был хрупким и болезненным, и вовсе не должно, как она справедливо замечала, поступаться здоровьем ради каких бы то ни было соображений, а тем более ради отличий и почестей. Пен, хоть и не чувствовал, что его подтачивает смертельный недуг, охотно обещал своей маменьке не засиживаться над книгами допоздна и держал свое слово с твердостью, которой ему в некоторых других случаях жизни, пожалуй, недоставало.
Со временем он стал замечать, что и совместные занятия классическими предметами приносят ему мало пользы. На математике товарищи казались ему слишком учены, а здесь — слишком тупы. Мистер Бак не блещет познаниями — в школе многие из старших учеников и то знали больше; может, он и набрался кое-каких скучных сведений относительно метра и синтаксиса того или иного куска из Эсхила или Аристофана, но в поэзии смыслит не больше, чем миссис Биндж, которая стелет студентам постели; и Пену наскучило сообща разбирать несколько строк пьесы, которую он один мог прочесть в десять раз быстрее. Он начал понимать, что единственный подлинно полезный вид занятий — это самостоятельное чтение, и сообщил своей маменьке, что впредь будет гораздо больше читать один, а на людях — гораздо меньше. Миссис Пенденнис понимала в Гомере не более, чем в алгебре, однако же и этот план Пена вполне одобрила и не сомневалась, что заслуги ее сыночка будут по достоинству оценены.
На Рождество Пен не приехал домой, чем несколько огорчил свою матушку, а также Лору, мечтавшую, что он построит ей снежную крепость, такую, как три года назад. Но леди Агнес Фокер пригласила его в Логвуд, где ставили любительский спектакль и среди гостей было несколько человек, общение с которыми майор Пенденнис считал для своего племянника совершенно необходимым. Правда, последние три недели вакаций Пен провел дома, и Лора могла убедиться, сколько у него новых нарядов, а мать — порадоваться тому, как он похорошел и возмужал.
На Пасху он домой не явился; когда же приехал на летние вакации, гардероб его оказался еще богаче; по утрам он носил удивительные куртки с диковинными пуговицами, по вечерам — роскошные бархатные жилеты с вышитыми шейными платками и тончайшее белье. Заглянув как-то в его спальню, Лора увидела прехорошенький несессер, отделанный серебром, и множество чудесных булавок и перстней. И новые французские часы на золотой цепочке сменили старый брегет со связкой брелоков, когда-то свисавший из кармашка Джона Пенденниса, который столько раз проверял пульс у своих больных по его секундной стрелке. Всего год назад Пен мечтал об этих часах, ему казалось, что великолепней их нет на всем свете; и перед самым его отъездом в колледж Элен достала их из своей шкатулки с драгоценностями (где они пролежали незаведенные с кончины ее мужа) и отдала Пену, сопроводив подарок напоминанием о добродетелях Джона Пенденниса и кратким предостережением касательно пустой траты времени. Теперь Пен заявил, что эти замечательные надежные часы вышли из моды, и даже сравнил их с грелкой для постели, что Лора сочла совсем уже непочтительным; он оставил их в ящике комода вместе с парой заношенных лимонно-желтых перчаток, несколькими шейными платками, впавшими в немилость, и другими, самыми первыми часами, о которых уже упоминалось на этих страницах. Про старую нашу приятельницу Ребекку Пен заявил, что она мала для его веса, и сменял ее на более сильную лошадь, за которую ему пришлось порядочно приплатить. Миссис Пенденнис дала ему эти деньги; а Лора плакала, когда Робекку уводили со двора.
И еще Пен привез большой ящик сигар от Фадсона, Оксфорд-стрит; были там "Колорадо", "Афранчесадо", "Телескопио" и прочие заморские марки, и Пен завел привычку курить их не только на конюшне и возле теплиц, где это было полезно для растений, но и у себя в кабинете, что поначалу очень не понравилось его матушке. Однако он объяснил, что пишет стихи на конкурс и без сигары сочинять не может, и тут же привел строки покойного лорда Байрона во славу курения. Поскольку он курил с такой благой целью, Элен, разумеется, не могла ему это запретить; мало того, войдя однажды в кабинет, где трудился Пен (он изучал только что опубликованный роман — ведь знакомство с изящной словесностью, как иностранной, так и отечественной, входит в обязанность студента), — повторяем, войдя однажды к Пену и застав его за этой работой, Элен, чтобы не утруждать его, сама сходила в его спальню за сигарницей и спичками, вложила сигару ему в рог и поднесла огня. Пен рассмеялся и поцеловал руку матери, склонившейся над ним из-за дивана.
— Милая моя матушка, — сказал он, — вы, верно, и дом бы сожгли, кабы я вас о том попросил!
Очень возможно, что мистер Пен был прав, и неразумная эта женщина в самом деле исполнила бы любую его прихоть.
Наряду с произведениями английской "изящной словесности", которые поглощал сей прилежный студент, он привез и немало образчиков изящной литературы наших соседей — французов. Заглянув в эти книги, Элен прочла в них такое, что только глаза раскрыла от изумления; однако Пен растолковал ей, что книги эти писал не он, а чтобы не забыть французский язык, ему просто необходимо знакомиться с новейшими писателями и читать знаменитого Поль де Кока для него столь же непременная обязанность, как изучать Свифта или Мольера. И миссис Пенденнис, недоуменно вздохнув, смирилась. Но мисс Лоре было запрещено и близко подходить к этим книгам — об этом ее предупредили и растревоженная Элен, и строгий моралист мистер Артур Пенденнис: хотя сам он и вынужден был изучать все виды литературы, дабы образовать свой ум и совершенствовать слог, однако он никак не мог рекомендовать такое чтение юной девице, предназначенной для совсем иных занятий.
За летние каникулы мистер Пен прикончил остатки кларета, запасенного его отцом, — того самого, о котором сын как-то сказал, что, выпей его хоть целую бочку, голова не заболит; и выписал новую партию от "своих виноторговцев" Бинни и Латама, Марк-лейн, Лондон: этих поставщиков указал ему пастор Портмен, когда советовал захватить с собой в колледж немного портвейна и хереса. "Вам придется время от времени угощать вином ваших товарищей, — сказал тогда заботливый пастор. — В мое время это было принято. Так мой вам совет — пользуйтесь услугами какой-нибудь солидной лондонской фирмы, это лучше, чем иметь дело с оксбриджскими торговцами — у тех и вино, сколько мне помнится, отвратительное и цены непомерные". Следуя этому совету, послушный юноша и сделался постоянным покупателем Бинни и Латама.
И вот теперь, заказывая пополнение для погребов Фэрокса, он намекнул своим поставщикам, что заодно с новым счетом они могут прислать ему и другой — за поставки в Оксбридж. Бедную Элен сумма этих счетов привела в ужас. Но Пен посмеялся над ее старомодными понятиями, сказал, что все теперь пьют кларет и шампанское, и вдова в конце концов заплатила, смутно сознавая, что ее хозяйственные расходы значительно возросли и что едва ли ее скромного дохода хватит на их покрытие. Но ведь расходы эти не постоянные. Пен всего-то проводит дома по нескольку недель на каникулах. А без него они с Лорой могут и поэкономничать. Пока он здесь, так не хочется ему в чем-нибудь отказывать!
Надобно сказать, что Артур все это время получал щедрое содержание намного щедрее, чем сыновья гораздо более богатых родителей. Еще давным-давно бережливый и любящий Джон Пендевнис, всегда лелеявший мечту дать сыну университетское образование, которого сам он не получил из-за безрассудства своего отца, начал откладывать деньги на счет, который он назвал Фонд образования Артура. Как обнаружили душеприказчики, в его книгах из года в год значились записи — в Ф. О. А.; после его кончины и до поступления Пена в колледж вдова еще не раз пополняла этот фонд, так что ко времени его отъезда в Оксбридж сумма накопилась немалая. Пусть получает порядочное содержание, решил майор Пенденнис; пусть вступит в свет как джентльмен и сразу займет свое место среди людей знатных и богатых; удержаться ил этом месте — это уж его дело. Урезывать юношу во всем, давать ему меньше, чем имеют его товарищи, — куда как неполитично. Придет время, и Артуру нужно будет самому пробивать себе дорогу. А пока поможем ему приобрести нужных друзей и джентльменские привычки, вооружим его для предстоящей борьбы. Вероятно, майор высказывал эти либеральные взгляды и потому, что они были вполне справедливы, и потому, что деньги, о которых шла речь, были не его, а чужие.
Таким образом Пен, единственный сын почтенного землевладельца, молодой человек с наружностью и манерами джентльмена, получавший из дома хорошее содержание, казался персоной намного более значительной, нежели был на самом деле; и в Оксбридже все, от начальства до студентов и поставщиков, видели в нем светского денди и аристократа. Держался он смело, открыто, пожалуй, немного дерзко, как и подобает благородному юноше. На деньги не скупился и, видимо, не ощущал в них недостатка. Любил повеселиться и очень неплохо пел. Лодочные гонки в то время еще не были столь важной принадлежностью университетской жизни, какой они, судя по рассказам, стали в наши дни; более фешенебельными тогда считались верховые лошади и коляска цугом. Пен хорошо ездил верхом, на охоте красовался в алом камзоле и, хотя ни этой забавой, ни иными не увлекался без меры, все же сумел изрядно задолжать Найлу, содержателю конюшен, и много кому еще. Вкусы его были до крайности разнообразны. Он обожал книги: пастор Портмен; научил его ценить редкие издания, а любовь к красивым, — переплетам подсказал ему собственный вкус. И надо поражаться, сколько золотых обрезов, мраморных форзацев и тисненых заглавий книгопродавцы и переплетчики нагромоздили на Пеновы полки. Он неплохо разбирался в изящных искусствах и особенно любил хорошие гравюры не каких-нибудь французских танцовщиц и скаковых лошадей, составлявших усладу его нетребовательного предшественника мистера Спайсера, но Рембрандта, и Стрейнджа, и Уилки раннего периода; и эти-то произведения вскоре появились на стенах его комнат, после чего он окончательно прослыл человеком необычайно тонкого вкуса. О его пристрастии к булавкам, перстням и нарядам мы уже упоминали, и нужно сознаться, что в университетские годы мистер Пен отчаянно франтил и всячески украшал свою особу. Он сам и его изысканные друзья одевались не менее тщательно, отправляясь друг к другу обедать, чем иной мужчина, вознамерившийся покорить женское сердце. Поговаривали, что Пен носил перстни поверх лайковых перчаток, хотя сам он это отрицает; но на какие только безрассудства не способна молодежь в своем простодушном самодовольстве? Что он купался в надушенной ванне — это доподлинно известно, причем; сам он объяснял, что делал это после того, как общался в столовой с людьми низкого звания.
