Если дела ваши подвигаются не всегда так быстро, как вам хотелось бы, друг мой, то не на меня одного следует вам пенять. Здесь мне приходится преодолевать немало препятствий. И дело не в одной бдительности и строгости госпожи де Воланж. Ваша юная подруга тоже чинит мне препятствия. То ли по холодности, то ли из робости, но она не всегда делает то, что я ей советую, а между тем я, по-моему, уж наверно лучше ее знаю, что надо делать. Я нашел простой, удобный и верный способ передавать ей ваши письма и даже облегчить впоследствии желанные вам свидания. Однако я не смог убедить ее воспользоваться им. Мне это тем прискорбнее, что я не вижу иного способа сблизить вас с нею и даже постоянно опасаюсь, как бы и в деле с вашей перепиской мы не попались все трое. Вы, конечно, понимаете, что я не хочу и сам подвергнуться этой опасности, и вас обоих подвергнуть ей.
Я был бы, однако, крайне огорчен, если бы недостаток доверия со стороны вашей маленькой подруги помешал мне быть вам полезным. Может быть, вы хорошо сделали бы, если бы написали ей об этом. Подумайте, как вам поступить. Только вам одному и решать: ведь недостаточно служить друзьям, надо служить им на их лад. Это могло бы также дать вам возможность убедиться в ее чувствах к вам, ибо женщина, которая желает сохранить свою волю, любит не так сильно, как уверяет.
Не то чтобы я сомневался в постоянстве вашей возлюбленной. Но она еще очень юна и смертельно боится своей матушки, которая, как вы знаете, только и делает, что старается вам повредить. И, может быть, было бы даже небезопасно слишком долго не занимать ее вашей особой. Пусть, однако, то, что я вам говорю, не внушает вам каких-то чрезмерных опасений. В сущности, у меня нет поводов к недоверию. Это лишь проявление моей дружеской заботливости.
Я кончаю свое письмо, так как у меня есть и кое-какие личные дела. Я не настолько продвинулся, как вы, но люблю так же сильно, и это меня утешает. А если бы я и не добился успеха для себя, но оказался бы полезен вам, то считал бы, что не потерял времени даром. Прощайте, друг мой.
Замок***, 26 сентября 17…
Письмо 90 От президентши де Турвель к виконту де Вальмону
Я очень хочу, сударь, чтобы это письмо вас не огорчило. Если же вы все же будете огорчены, то пусть вашу боль смягчит та, которую испытываю я, когда пишу. Теперь вы, наверно, знаете меня достаточно и можете быть вполне уверены, что у меня нет никакого желания причинить вам страдание. Но и вы, конечно, вы тоже не захотели бы погрузить меня в безысходное отчаяние. Во имя нежной дружбы, которую я вам обещала, во имя даже тех, может быть, более горячих, но уж наверно не более искренних чувств, которые вы питаете ко мне, заклинаю вас: перестанем видеться. Уезжайте, а пока вы находитесь здесь, будем избегать этих опасных бесед наедине, когда на меня находит непонятное наваждение и, будучи не в состоянии высказать вам все, что хотела бы, я все время слушаю то, чего не должна была бы слушать. И вчера еще, когда вы подошли ко мне в парке, я хотела лишь одного — сказать вам то, что сейчас пишу. А что я делала? Слушала о вашей любви… вашей любви, на которую не должна отвечать! Ах, молю вас, оставьте меня.
Не бойтесь, что мое отсутствие изменит когда-либо мои чувства к вам: как могла бы я возобладать над ними, если у меня не хватает даже мужества бороться? Вы видите, я вам все говорю. Я меньше опасаюсь признаться в своей слабости, чем уступить ей; но, потеряв власть над своими чувствами, я сохраню ее над поступками. Да, я сохраню ее, таково мое твердое решение, сохраню, даже если бы для этого нужно было пожертвовать жизнью.
Увы! Недавно еще я была уверена, что мне не придется вести такую борьбу. Я радовалась этому, я, может быть, даже слишком тешилась этой мыслью. Небо покарало, жестоко покарало эту гордыню. Но, полное милосердия, оно, даже поражая нас, предупреждает о бездне, в которую мы можем упасть. И я была бы вдвойне виновна, если бы продолжала упорствовать в неблагоразумии, хорошо зная, что сил у меня остается мало.
Сотни раз вы твердили мне, что не хотели бы счастья, купленного ценою моих слез. Ах, не будем уж говорить о счастье, дайте мне вновь обрести хоть немного покоя.
Разве, удовлетворив мою просьбу, вы не приобрели бы новых властных прав на мое сердце? И в этих правах, зиждущихся на добродетели, я не стала бы вам отказывать. Как бы радовалась я своей благодарности! Я обязана была бы вам наслаждением вкушать без угрызений совести сладостные чувства. Теперь же, напротив, я, напуганная своими чувствами, своими мыслями, в равной степени боюсь думать и о вас, и о самой себе. Одна только мысль о вас приводит меня в ужас. Когда я не могу бежать от нее, то вступаю с нею в борьбу. Я не отдаляю ее, а отталкиваю.
Не лучше ли для нас обоих покончить с этим смятением и тревогой? О, вы, чья душа, неизменно чувствительная, даже посреди заблуждений осталась другом добродетели, — вы сжалитесь над моим горестным положением, вы не отвергнете моей мольбы. Чувство более мягкое, но не менее нежное сменит бурные волнения страсти. Тогда, свободно вздохнув благодаря вашей доброте, я буду радоваться существованию и с умиротворенным сердцем скажу: этим я обязана другу.
Неужто считали бы вы, что слишком дорого купили для меня освобождение от мук, если бы ради этого пошли на кое-какие лишения, которых я от вас не требую, но о которых прошу. Ах, если бы для того, чтобы дать вам счастье, я должна была бы согласиться лишь на то, чтобы стать несчастной, я не колебалась бы ни одного мгновения… Но стать преступной!.. Нет, друг мой, нет, тысячу раз лучше смерть.
Уже снедаемая стыдом, уже готовясь к раскаянию, я опасаюсь и других, и себя самой. Я краснею, находясь в обществе, и трепещу в одиночестве. Жизнь моя — сплошное мучение. И покой мне может вернуть только ваше согласие. Собственных моих решений, даже самых похвальных, уже недостаточно для того, чтобы меня успокоить. Уже вчера приняла я эти решения и тем не менее всю ночь провела в слезах.
Вы видите: ваш друг, та, кого вы любите, смущенная, молящая, просит вас дать ей покой и невинность. О боже! Если бы не вы, разве пришлось бы ей обращаться к кому-нибудь с этой унизительной просьбой! Я ни в чем вас не упрекаю. Мне самой слишком хорошо известно, как трудно противиться властному чувству. Жалоба ведь не ропот. Сделайте из великодушия то, что я делаю из чувства долга, — и ко всем чувствам, которые вы мне внушили, я добавлю еще вечную признательность. Прощайте, сударь, прощайте.
Письмо 91 От виконта де Вальмона к президентше де Турвель
Расстроенный вашим письмом, сударыня, я не знаю даже, как мне на него ответить. Конечно, если надо выбирать между вашим несчастьем и моим, я должен принести себя в жертву, и я готов сделать это без колебаний. Но дело это столь важное, что, мне кажется, оно заслуживает предварительного обсуждения и выяснения. А как это сделать, если нам нельзя будет ни говорить друг с другом, ни видеться?
Подумайте только. Нас связуют самые нежные чувства, а между тем достаточно будет какого-то пустого страха, чтобы разлучить нас, и, может быть, навсегда! Тщетно нежная дружба, пламенная любовь станут заявлять свои права — голос их не будет услышан. А почему? Какая близкая опасность грозит вам? Ах, поверьте мне, подобные опасения, притом возникающие даже без всякого повода, сами по себе дают, на мой взгляд, достаточное основание для безопасности.
Позвольте мне сказать, что здесь я усматриваю признаки того неблагоприятного представления обо мне, которое вам внушили. Если уважают человека, то в его присутствии не дрожат, а главное — не гонят от себя того, кого сочли достойным дружеских чувств. Страшатся и избегают человека опасного.
А между тем был ли когда-нибудь человек более почтительный и покорный, чем я? Вы видите, я уже слежу за собой, я не разрешаю себе употреблять этих имен, столь нежных, столь дорогих моему сердцу, которыми оно не перестает называть вас про себя! Я уже не тот верный и несчастный обожатель, получающий советы и утешения от нежной и чувствительной подруги, я — обвиняемый, представший перед судьей, раб перед лицом господина. В этом новом положении у меня появились, конечно, и новые обязанности, и я даю слово все их выполнять. Выслушайте, и, если вы осудите меня, я подчинюсь и уеду. Я обещаю и больше. Предпочитаете вы деспотизм, который обвиняет, не выслушивая? Чувствуете ли вы в себе мужество быть несправедливой? Прикажите, и я снова подчинюсь.
Но это решение или этот приказ я должен услышать из ваших уст. А почему? — спросите вы в свой черед. Ах, если вы зададите этот вопрос, значит, вы плохо знаете любовь и мое сердце! Разве увидеть вас еще хоть раз — это пустяк? Ах, когда вы внесете отчаяние в мою душу, может быть, ваш взгляд-утешитель не даст ей окончательно погибнуть. Наконец; если я должен отказаться от любви, от дружбы, для которых только и существую, вы по крайней мере увидите дело рук своих, и мне останется ваша жалость. Даже если я не заслужил этой незначительной милости, я все же могу на нее надеяться: ведь я готов заплатить за нее дорогой ценой.
